— Джавад свое получит! — заключил Белов таким тоном, от которого даже у самого Джавада побежали бы по телу мурашки. — Мальва, девочка, а спать ты не хочешь? — тотчас сменив интонацию, ласково спросил Север.
— Нет пока, — улыбнулась она.
— А я захотел, — признался Север. — Разбегаемся?
— Север, погоди… — девушка вдруг отчаянно смутилась — неожиданно даже для самой себя. — Я хотела сказать, что моя… ну, как бы… в общем, моя… киска… больше не болит. Зажила… — она отвернулась, залившись краской.
— Так быстро? — удивился Север. — После того, что ты мне сейчас рассказала, я подумал, ей заживать еще по крайней мере неделю…
— Нет, понимаешь, она привычная… ну… тренированная как бы… — от приступа полузабытой уже стыдливости Мальва запиналась, не находя слов. — Она быстро заживает… приобретает боевую готовность… ай!.. — девушка помотала головой. — Короче, мы можем начать… ну, как бы это… как сказать… начать лечение прямо сегодня, сейчас!.. Север, извини… Можем начать прямо сейчас, если ты хочешь, конечно… Но если ты хочешь спать… — она совсем сбилась и замолчала.
— Спать-то я хочу, но не до такой же степени! — Север улыбнулся, нежно и ободряюще. — В комнате, где я сплю, койка узковата, но ведь уляжемся же, правда?
— Уляжемся, Север! — счастливо выдохнула Мальва.
Джавад стоял едва ли не навытяжку перед главным «папой» всей их группировки и чувствовал себя крайне худо. Ибо «папа» был недоволен Джавадом. Очень недоволен.
«Папа» носил кличку Тестомес — не только за пристрастие к активному мужеложеству, но также за весьма крепкие кулаки — и являлся коронованным по всем тюремным правилам вором в законе. Сейчас Тестомес сидел за столом своего кабинета в скромном на вид офисе и пристально разглядывал замершего перед ним Джавада.
— Заслуги твои мне известны, джигит, — говорил Тестомес. — Не надо напоминать, не люблю… Да, поставки наркотиков с Кавказа организовал ты, но ты и имеешь с них больше всех остальных бригадиров… почти столько же, сколько я. Ты наживаешься на своих, Джавад, продавая другим бригадирам товар для реализации по той же цене, по которой сдаешь его собственным мелкооптовикам… и я позволяю тебе это, заметь! И никто не ропщет, поскольку поставки героина организовал действительно ты… Но! — тут Тестомес поднял вверх указательный палец. — Но ответь, какое ты имеешь право втягивать «братву» в свои личные разборки?!
— Это не личные разборки, папа… — пробормотал Джавад. — Меня убить хотят…
— Тебя хотят убить конкуренты?.. Менты?.. Ссучившиеся партнеры?.. — Тестомес спрашивал отрывисто, словно взлаивая, словно выплевывая слова.
— Нет, меня хочет убить любовник одной наркоманки, моей должницы… — пробубнил Джавад себе под нос.
— Отвечать четко! Повторить! — резко приказал Тестомес.
Джавад повторил.
— Должницу ты нашел? — спросил «папа».
— Нашел, но она сбежала из дому…
— Это твои проблемы! — холодно процедил Тестомес. — И кто чего тебе должен — тоже твои проблемы! Нечего позволять отпускать товар в долг!
— Но я…
— Знаю, квартиры потом забирал. И имел хороший навар. Но сколько ты с того навара отдавал в общак?! Мизер! И заметь, я тоже это тебе позволял, потому что ты действовал на свой страх и риск. Я разрешил, но не одобрял. Да ты и не спрашивал моего одобрения. Теперь ты нарвался. Что ж… выкручивайся сам! Сам гадил, сам и отвечай! А даром подставлять пацанов под пули я не позволю!
— Папа, этот киллер!.. — воскликнул Джавад в отчаянии.
— Из бригады Шалама легли пятеро отборных адилевских бойцов! — перебил Тестомес визгливо, срываясь на крик. — Из бригады Глыбы — десятеро! Какие были бойцы! Да, мразь, бендера, но какие бойцы! Палачи прирожденные! Я сам их для особо грязных дел использовал! А теперь их нет! Их завалили влет, чохом, и ради чего?! Ради личных разборок господина Джавада!
— Да не личных разборок!.. — еще раз попытался объясниться Джавад.
— Молчать! — рявкнул Тестомес. — Твои должники, твои девки, твои кровники меня не интересуют! Ты слишком мало думал об интересах «семьи» и слишком много — о собственной шкуре! Вот и разбирайся теперь сам! У тебя есть своя бригада?!
— Есть…
— Вот и разбирайся! А «соседей» не вмешивай! Это приказ, ты понял?!
— Но папа!..
— Никаких «но»! — загремел Тестомес. — Короче, я запретил всем нашим бригадирам давать тебе людей! Все, разговор окончен!
— Но папа, ведь меня…
— Все, свободен! — Тестомес сделал короткий жест рукой, означавший элементарное «пошел вон».
…Джавад вышел из кабинета, как оплеванный. Сегодня его самолюбие жестоко пострадало. И еще кавказец понимал: если пресловутый чмырь срочно не будет найден и уничтожен, то жестоко пострадает не только самолюбие Джавада…
Тестомес вызывал Джавада к себе в кабинет утром. А вечером того же дня Евграф тоже пришел в кабинет. Только в другой — в кабинет директора «Джанга» Крысинского.
Прежде чем начать разговор, Тадеуш Маркович окинул посетителя пристальным взглядом.
— Мне передали, ты плотно имел дело с Семеном. И закупал оптом небольшие партии товара. По розничной цене. Так?
— Так, — кивнул Евграф.
— Звать тебя как? — осведомился поляк.
— Дядькой Графином кличут на Дворе Чудес, — усмехнулся Евграф.
— А меня можешь звать пан Тадеуш, — разрешил Крысинский.
— Езус Мария, панове! — осклабился Евграф. — Пся крёв, матка боска… Дупа! — добавил он радостно, выдавая на-гора почти все польские слова, которые помнил.
— Ты чего ругаешься?.. — опешил Тадеуш.
— А я разве ругаюсь?! — очень натурально удивился художник, хотя прекрасно знал, что «пся крёв», то есть «пёсья кровь», — любимое ругательство поляков, а «дупа» вообще означает «задница». — Извиняйте, дядьку. Прости уж, твое благородие, нас, убогих. Мы, сирые, просто думали порадовать твое панское сердце звучанием посполитой речи…
— Речь Посполитая — это великое государство древности! — выкрикнул Крысинский визгливо, почти со слезой. — Государство, а не польский язык, понимаешь ты, дубина?!
Тадеуш смутно догадывался, что над ним издеваются, но формально прицепиться было не к чему — ну действительно, откуда русскому ханыге из полубогемно-полубомжового квартала знать, что такое Речь Посполитая или, положим, «дупа»?
— Государство, говоришь, пан? — продолжал дурачиться Евграф. — А речь там, в смысле базар, по-каковски держали?
— Да по-польски же! — воскликнул Крысинский с отчаянием.
— Значит, на посполитом языке! — заключил художник удовлетворенно. — Посполитый, стало быть, базар!.. Да ты, пан, не расстраивайся, мне что целенькая девка, что посполитая во все дырки — чисто по банану. Я со Двора Чудес, а у нас там шляхта не водится, одна шлюхота…
— Заткнись! — заорал Крысинский вне себя.
Евграф покладисто замолчал.
— Значит, ты со Двора Чудес… — заговорил Крысинский, успокоившись. — Гнилой у вас там район, братва его не любит… Стукач на стукаче.
— Да, у нас стучат! — подтвердил Евграф гордо. — У нас каждый второй — ментовский сексот! — художник даже грудь выпятил от важности.
— Чем же ты чванишься? — скривился Крысинский.
— Так ведь тут моментик есть интимный, — хитро прищурился Евграф. — Своих-то, богемных, наши никогда не закладывают. Вламывают ментам только чужих — блатных, «братовню» вашу, если таковые к нам залетят да бузить начнут. И сроду ты не определишь, кто конкретно «быка» вломил — именно потому, что стукачи у нас через одного! А зато ни посторонних разборок на Дворе Чудес не случается, ни ментура к нам не суется, знает: крупную рыбу мы сами сдадим, а наши внутренние дела — это наши внутренние дела, никого мы до них не допустим. И не трогают нас — ни государевы опера, ни ваши архаровцы: первые — понятно почему, а ваши — так просто, извини, сыскарей стремаются. Вот и живем мы сами по себе!
— Суки вы!.. — процедил Крысинский.
— Может, и суки, — согласился Евграф беззлобно. — Но только сам посуди: вот я второй год там у себя «дурью» торгую, и до сих пор меня не хапнули! И других наших не хапнули! Хотя, по твоим же словам, у нас стукач на стукаче!
— Ты гляди, меня не заложи, если хапнут! — злобно прошипел Крысинский. — А то знаешь!..
— Знаю! — перебил Евграф почтительно. — На Дворе Чудес все знают границы дозволенного! Кто же сдает своих партнеров?! Никогда за богемными такого не водилось!
— Это я тоже слышал, — вынужден был признать Тадеуш. — Ладно, к делу… Зачем пришел? Знаю, ты работал с Семеном… Сколько порошка будешь брать?
Евграф сказал.
— Солидно, — одобрил Крысинский. — Поскольку, как мне известно, тебе можно доверять, давай уж без проволочек: бабки на стол! Цену знаешь.
