Ознакомительная версия.
– Мне Ташова, – сказал Кирилл, когда услышал в трубке незнакомый женский голос.
– Какого Ташова?
– Ташова Алибаева, начальника ОМОНа.
– Мы Ташова не знаем, а номер этот купили на рынке.
Трубка замолкла. Кирилл глядел на нее, побелев.
– Послушай, – вдруг сказал он Абреку, – а ведь Ташов живет в Бештое? Ну, то есть в селе?
– Да его нету дома, – ответил Абрек.
Но они все-таки заехали к Ташову, в новый трехэтажный дом, выстроенный на южном конце того же села, в котором жили Кемировы. Большое восьмитысячное село было как равнобедренный треугольник. Острой вершиной своей оно упиралось в растущий Бештой, а тело его расползлось по предгорьям. Меж схваченных первыми холодами садов торчали белые коробочки домиков.
Дом Ташова был пуст; у соседнего дома играли мальчишки, которые сказали, что Ташов уехал в Сирию. Кирилл отстраненно подумал, не тот ли это соседний дом, в который люди Ташова врывались за эмиром села. Был человек – и нет человека. Никто не знал, где Ташов.
Кирилл вышел на мерзлую, гофрированную грязь, причудливо выдавленную колесами тракторов и еще не присыпанную снегом, и безнадежно постучался, чувствуя на себе взгляды детей и охраны.
И тут вся череда событий с математической ясностью сложилась в его мозгу, и Кирилл понял, что детей спас не он, Кирилл, а Ташов.
Джамалудин Кемиров вовсе не планировал огласки. Он методично уничтожал гадюк в яйце, пропалывал будущих сепаратистов, с тем же сознанием долга, как его кумир имам Шамиль приказал убить пятилетнего сына хунзахского хана, – мера политической санитарии, общепринятая в эпохах и режимах подобного рода.
Но он не планировал оправдываться в прессе насчет расстрела детей. Они должны были просто пропасть: уйти в рассветную даль вслед за двумя гаммельнскими крысоловами, исчезнуть, как все жертвы операций Джамалудина. Джамалудин не любил огласки: ему достаточно было страха.
Операцию сорвал Ташов, когда вместо того, чтобы добить безоружных щенков, привез их в РОВД. РОВД – это огласка; обезумевшие родители подняли вой. Пропасть без следа детям оказалось уже невозможно, и когда он, Кирилл, примчался домой к Кемировым и потребовал отдать ему ребенка – только одного, одного из пяти, – все было уже наверняка решено.
Они просто издевались над ним. Они знали, что детей придется судить, а на суде они, конечно, получат смешные сроки.
Детей спас Ташов, – начальник ОМОНа, который отказался стрелять, а вовсе не заезжий консультант в костюме от Армани. И, конечно, Джамалудин ему не простил. На Кирилла ему было плевать, Кирилл был чужак, иностранец, кяфир в шелковом галстуке, но Джамалудин не мог допустить, чтобы начальником ОМОНа у него работал человек, который то норовит ошибиться двором при штурме, то оставляет в живых пятерых маленьких гаденышей, – гаденышей, которые теперь почти неизбежно вырастут во взрослых боевиков и будут всю жизнь мстить и Джамалудину, и Ташову, и их семьям за Белую Речку.
Свежий, только что отстроенный дом стоял перед Кириллом, с воротами, замкнутыми, как веки покойника, железное кольцо, за которое взялся Кирилл, жгло холодом кожу. Он вдруг представил себе этот дом, каким он мог быть: с чернобородым, веселым Ташовом, с радостно щебечущей Дианой и маленьким ребенком у нее на руках.
Он, миллионер с Запада, отнял у Ташова Алибаева не только женщину, он отнял у него честь. Проклятое время, в котором нет и не может быть славы.
Кирилл отвернулся и сел в машину. Охрана почтительно расступилась, пропуская его.
* * *
Соглашение было готово к середине ноября. Оно предусматривало строительство газодобывающей платформы стоимостью миллиард девятьсот миллионов долларов и пуск в октябре следующего года двух очередей газового мегакомплекса, площадью в семьдесят гектаров и стоимостью в три с лишним миллиардов долларов.
Общая семилетняя стоимость проекта составляла одиннадцать миллиардов, а плата за лицензию – девятьсот шестьдесят миллионов долларов, и так как сквозная лицензия (и разведочная, и добычная), уже висела на «Аварнефтегазе», то из этих денег девятьсот миллионов получала республика, а еще шестьдесят – Минфин РФ. С деньгами на рынке было уже туговато, но, как сказал Кириллу знакомый вице-председатель«Меррилл Линч», для хорошего заемщика деньги всегда есть.
Чтобы минимизировать некоторые риски, и максимизировать другие, не очень публичные, выгоды, мегакомплекс создавался на базе дочерней компании Navalis Avaria, в которой шестьдесят пять процентов акций принадлежали «Навалис», а еще тридцать пять – оффшорам, представлявшим кого-то другого.
Собственно, к тому времени, когда соглашение было готово, было совершенно очевидно, кто станет главой «дочки».
Глава Navalis Avaria должен был быть своим на Кавказе, чтобы знать деликатные местные особенности и гладко разъяснить какой-нибудь не так всплывший труп; он должен был быть своим в Кремле, или, по крайней мере, не вызывать аллергии буржуйским паспортом; он должен был быть, наконец, своим на Западе, гладко толковать EBITDA, cash flow и net asset value, он должен был покрывать тех, разводить этих, и устраивать всех, – словом, он должен был быть Кириллом Водровым.
Если бы Кирилла не было, его бы следовало придумать.
Даже его женитьба, к изумлению Кирилла, обернулась политическим браком. На Западе вообще особо не разбирались в национальных тонкостях – чеченка, аварка, кумычка ли. Туземка – и все тут, и дядя, вы слышали? – какой-то очень знаменитый тамошний сепаратист. Примирение элит, одним словом. Кирилл видел и среди московских друзей тех, кто, подмигивая, поздравлял его с прозорливой партией.
Все устроилось очень гладко. Bergstrome amp;Bergstrome закатил прощальную вечеринку, выплатил Кириллу двойной бонус, и получил от Заура утешительный контракт насчет каких-то медных руд. Financial Times и The Wall Street Journal вышли с основательными обзорами, и Кирилл даже с удивлением обнаружил себя в Forbes, в весьма язвительной статье, поминавшей взятый четыре года назад Дом Правительства и дядю Дианы.
Помимо всего прочего, новый пост Кирилла означал огромные деньги. Кирилл давно не был нищим. Но и во время его работы на Владковского, и потом – в Bergstrome East Europe, он имел хороший доход топ-менеджера и брезговал нырять за долей на сторону. Если взять людей, в среде которых вращался Кирилл, он жил довольно скромно. Он летал на частных самолетах, – но почти всегда чужих; плавал на роскошных яхтах, – но это были яхты друзей, мог купить особняк за двенадцать миллионов фунтов, но он покупал его в рассрочку.
После назначения Кирилл проснулся наместником при полутора миллиардах кубах газа, которые должны были пойти с Чираг-Герана с лета будущего года. Его не мог снять Заур, потому что это вряд ли поняли бы на Западе. Его не мог снять сэр Метьюз, потому что это вряд ли понял бы Заур. Собственно, его не мог снять никто, кроме снайпера, потому что отставка Кирилла Водрова с поста президента компании была прописана в условиях займов, предоставляемых под проект, как повод для пересмотра процентных ставок.
Оставались всякие мелочи, вроде трупов мальчишек на Белой Речке или замерзшей грязи перед пустым домом Ташова, – но когда речь идет о компании в двадцать миллиардов долларов будущей капитализации, мелочи несущественны.
Тут надо напомнить, что в республике в это время были выборы.
Выборы эти были двух сортов: во-первых, в Государственную Думу, и относительно этих выборов господствовало полное единодушие. Заур позвонил главам районов и напомнил, что за «Единую Россию» должны проголосовать не менее девяноста процентов избирателей, и многие главы районов положили для себя встречные обязательства довести этот процент до девяносто семи и выше. Перешли бы и сто, но все-таки было как-то неудобно.
Однако, кроме этого, намечались выборы собственно глав районов, и местного парламента, и мэра Бештоя, и тут была несколько другая картина.
Никак нельзя сказать, чтобы в республике не было демократии. Может быть, в том смысле, если считать, что один человек – один голос, демократии в ней не было, но если считать один автомат за один голос, то демократия в ней, конечно, была, и тот человек, у которого была тысяча автоматчиков, имел, соответственно, тысячу голосов. Может быть, это была и не самая совершенная демократия в мире, но все-таки, согласитесь, диктатурой такое положение назвать нельзя.
Дауд Казиханов, которого Заур уволил с Пенсионного Фонда, выставился депутатом в Тленкойском районе, а племянник его – в Шамхальском; бывший мэр Торби-калы откупил две партии – «Яблоко» и ЛДПР, Дорожный Фонд взял в лизинг «Патриотов России», но больше всех хлопот Зауру доставлял Сапарчи Телаев.
Он выставил семь человек сразу по семи районам; он финансировал оппозиционный телеканал, а в аренду он взял сразу четыре партии: «Зеленых», коммунистов, СПС, и еще одну, которая регулярно проводила в Москве митинги под лозунгом «Россия для русских» и призывала бить кавказцев и евреев.
Ознакомительная версия.
