Принцесса повернулась к нему, сказала с нешуточной тревогой:
— Знаешь, что мне пришло в голову? Признаюсь, как на исповеди: я в свое время немного позабавилась с этой антикварной стервой. В домике, который снимала она…
— Ну, коли уж исповедуешься… — сказал Мазур. — Может быть, и не «немного»? Вы с ней учились вместе в лицее святой Женевьевы, а я немного наслышан о тамошних нравах…
— Ревнуешь?
— Просто уточняю.
— Ну ладно, давно, падре, — усмехнулась Принцесса. — Все и в самом деле началось с лицея. Мы много лет были закадычными подругами, кто же мог предположить, что она окажется… Вы ведь тоже не догадывались до самого последнего момента? Вот видишь, где уж было мне, не оказалось дьявольской проницательности… — ее голос звучал очень серьезно. — Я о другом. Продолжая исповедь: в том домике мы с ней бывали чуть ли не до последнего момента… ну, по крайней мере, до того, как у нас с тобой все началось, — лихо соврала, не моргнув глазом. — И вот тут встает проблема, к которой я должна подойти именно как политик и будущая королева. Она ведь, мерзавка, могла установить там скрытые камеры? Вряд ли ступила на склизкую дорожку буквально в последние дни, давно должна была жить с двойным дном. Если она все же сделала записи… — ее голос был исполнен нешуточной тревоги. — Вот тут мне придется очень скверно, если эти пленки прокрутит какой-нибудь европейский или соседский канал. Ты и не представляешь, насколько скверно. Такого у нас никому не прощают, даже королеве — те самые национальные традиции… Как ты думаешь, она могла сделать записи?
Практически не раздумывая, Мазур сказал то, что и думал:
— Подозреваю, могла. Давно. Тут ты кругом права: никак не верится, чтобы она, как ты выражаешься, ступила на скользкую дорожку в самые последние дни. Все случившееся показывает: мы имели дело с хладнокровной стервой, прошедшей некоторую школу…
Принцесса прямо-таки вцепилась ему в плечо с неженской силой.
— Вы просто обязаны что-то сделать! Найти ее, найти пленки… Иначе мне конец. Мтанга землю роет на полметра вглубь…
— Ты ему сказала? — поинтересовался Мазур, чуть морщась от боли в плече.
— Он и сам знал, — с недовольной гримаской сказала Принцесса. — Он всегда ухитряется все знать. Правда, его не стоит опасаться, против мня он не станет интриговать, прекрасно понимает, что без меня ему придется худо… В общем, он так и не нашел следов. Вы должны взяться…
— Непременно возьмемся, — столь же серьезно ответил Мазур.
Нельзя было ей говорить, что они и сами все давно знают, что их самих чертовски беспокоит вполне возможное существование этих пленок и их использование в качестве смертельного оружия. Что Лаврик, пусть и не располагающий теми возможностями, что Мтанга, давно уже трудится, как подземный умный крот… Во-первых, нельзя с ней делиться служебными тайнами, а во-вторых, подумал Мазур не без легкого злорадства, пусть малость помучается, посокрушается, что была такой дурой. Смотришь, и облико морале малость изменится в лучшую сторону. Девяносто девять шансов из ста, что пленки есть. И если их пустят в ход, если Принцесса получит такой удар… Как писалось в каком-то романе о екатерининских временах, «его карьер бесповоротно погиб». Это никак не устраивает тех, кто сюда Мазура послал, о чем Михаил Петрович высказался открытым текстом. Лаврик, конечно, порой способен делать чудеса, но и он пока что не взял след. Если Акинфиев работает на «Гэмблер даймонд», дела, как это ни парадоксально, могут сложиться наилучшим образом: вполне возможно, пленки до поры до времени так и будут лежать в сейфе, их не пустят в ход сейчас, а дождутся коронации, и уж потом заявятся к молодой королеве с убийственным компроматом во внутреннем кармане пиджака. В конце концов, «Гэмблер» добивается одного: жирной доли в тех новооткрытых алмазных россыпях. Они могут решить, что гораздо выгоднее действовать именно так, не тратя кучу денег и уйму сил на создание в стране хаоса. А если Акинфиев старался для кого-то другого? Если и «Гэмблер», если все же князюшка старался для них, все же решит сшибить Наташку на взлете, не допустив к трону? Головоломочка…
— И эти чертовы покушения… — сказала Натали сердито. — Я нисколечко не боюсь, надоело просто…
— Зря не боишься, — мягко сказал Мазур. — Разумный человек всегда должен бояться. Чуточку.
— О-ля-ля! — воскликнула она. — Неужели хочешь сказать, что ты, супермен этакий, тоже боишься?
— Всегда, — серьезно ответил Мазур. — Самую чуточку, в меру. Опасностей всегда нужно самую чуточку бояться, иначе начнешь относиться к ним легкомысленно и можешь голову сложить. Были печальные примеры, когда люди переставали бояться абсолютно — и кончалось это для них самым скверным образом… Соображаешь?
— Кажется… — ворчливо сказала Натали. — И что, никак нельзя сделать так, чтобы эти негодяи перестали покушаться вообще?
— Возможностей пока не вижу, — честно признался Мазур. — Чтобы прекратить их полностью, нужно найти против устроителей серьезнейший компромат, ничто другое их не остановит — но пока что не нашли…
Натали сказала все так же сердито:
— Бойся чуточку, бойся до мозга костей, вообще не бойся — в любом случае это чертовски нервирует. Выходишь на трибуну и не знаешь, чем все кончится — обойдется или снова начнется пальба…
— Как будто у меня не горят нервы, — проворчал Мазур. — Хотя… Это, конечно, парадокс, но во всех этих покушениях есть и своя светлая сторона, я бы сказал, радостная…
— Издеваешься? — широко распахнула глаза Натали.
— Ничуточки, — сказал Мазур. — Видишь ли, все эти истории с пальбой и гранатами — вещь несовершенная, частенько обреченная на провал, как в нашем случае почти всегда и происходило… и надеюсь, дальше будет так же обходиться. Тут другое. Эти покушения сами по себе свидетельствуют о том, что у их инициаторов нет иных, гораздо более коварных, надежных и совершенно бесшумных, я бы сказал, способов. Значит, они до сих пор никого не сумели внедрить в твое ближайшее окружение — я о поварах, горничных, лакеях и прочей твоей личной прислуге. В противном случае действовали бы иначе. На свете существует превеликое множество смертельных ядов, доступных людям серьезным. Всем, кого я перечислил, ничего не стоит украдкой подбросить тебе в суп, в коньяк, в минералку крохотную, не более просяного зернышка таблетку. И дело сделано. Жертва вовсе не обязательно умирает тут же или через час — она может два-три дня жить как ни в чем не бывало, не чувствуя никаких недомоганий — а потом вдруг падает с инсультом, и лучшие специалисты далеко не всегда могут обнаружить следы…
— Жуть какая… — поморщилась, даже поежилась Натали. — Так и обстоит?
— Так и обстоит, — заверил Мазур.
— Вот уж чего не числится среди наших старинных традиций, так это искусства отравлений, — сказала Натали с некоторым облегчением. — Так уж сложилось, что не растет у нас ничего ядовитого. Вот у соседей через страну, я слышала, традиции как раз давние: если взять усики какого-то растения и смешать с соком другого, получится безвкусный смертоносный яд…
— Те, кто против нас играет, о ядах не могли не думать, — уверенно сказал Мазур. — Несмотря на отсутствие традиций, у вас в прошлые времена были случаи странных пищевых отравлений и внезапных инсультов у людей, вроде бы ничем таким прежде не болевших. Говорю тебе, воспользоваться ядом — гораздо проще и выгоднее, нежели услугами стрелка, пусть и профессионала.
— Ну да, хотя бы взять доктора Турдье…
— Вот именно, — сказал Мазур. — Согласна теперь, что в этих покушениях есть и радостная сторона?
— Ну, резон есть… Вот кстати, о Турдье, то есть не о нем самом, а о Турдьевилле… Мне непременно, хоть тресни, нужно через три дня там выступать. Меня уверяют, что это необходимо, да я и сама знаю… Что, там опять нужно будет опасаться какой-нибудь сволочи со стволом или гранатой?
— Не знаю, — сказал Мазур. — О Горном колледже, как уж счастливо выпало, мы знали заранее, а сейчас информации нет. Я, конечно, сделаю все, что в моих силах…
— Не сомневаюсь, — сказала Натали чуть сварливо. — Только даже при благополучном исходе мне опять придется валяться, уткнувшись носом в пыльные доски, а на меня навалятся, героически прикрывая телами, пара-тройка твоих мальчиков… Дурацкое положение. Знал бы ты, как унизительно было оказаться под трибуной, бесцеремонно туда запихнутой… Нет, я понимаю, что иначе нельзя, но все равно, чертовски унизительно…
— Смири гордыню, — твердо сказал Мазур. — И не откалывай больше номеров вроде того, что выкинула в Горном колледже.
— Нельзя было иначе, — столь же твердо сказала Натали. — Очень уж представительная репортерская компания собралась, я обязана была продолжать, как ни в чем не бывало. Это не глупая бравада, все в интересах дела.
