В таком положении, свисая из кабины почти вниз головой, я легко и быстро вошел в роль тяжело раненного человека. Мне действительно было больно — мерзавцы не щадили моей головы, когда били меня ногами. Кровь стучала в висках, отвратительный запах теплого ливера вызывал тошноту, острые края покореженной жести впились в ноги, и я почти натурально застонал.
Рядом скрипнули тормоза. Фары нескольких машин осветили место драмы. Я услышал топот ног и крики. Какой-то идиот стал поливать давно потухшую машину из огнетушителя, и белая вязкая пена брызнула мне в лицо.
Мне уже было невмоготу лежать в такой неестественной позе, но милиционеры и оперативники, суетящиеся вокруг машины, не предпринимали никаких попыток извлечь меня из покореженного кузова. И тогда я горько посочувствовал всем пострадавшим в дорожно-транспортных происшествиях. Наверное, много людей умерло под обломками машин, не дождавшись помощи.
Я уже терял сознание, когда, наконец, двое мужчин в оранжевых спецовках стали распиливать корпус машины и освобождать мои ноги. Меня выволокли за руки и положили рядом с машиной на асфальт. Я негромко простонал, чтобы спасатели поняли, что я еще не труп. Большого эффекта на окружающих это не произвело, лишь некто сердобольный подложил мне под голову какую-то тряпку.
Потом подъехали телевизионщики из «Дорожного патруля». Ассистенты налаживали освещение, оператор снимал меня с разных позиций. Это продолжалось еще минут пятнадцать. Только потом ко мне подпустили врачей.
В машине «скорой помощи» я по-настоящему потерял сознание.
Сначала я подумал, что это автомобильные фары несутся на меня. Вскрикнул, дернулся, попытался закрыться от них руками и почувствовал острую боль на локтевом сгибе. Женщина в белом зашипела на меня, успокаивая, как на младенца, и прижала руку к холодной клеенке.
Фары превратились в большие затуманенные очки. Глаза человека в марлевой повязке рассматривали мой лоб, нос и губы.
Очнулся, — сказала женщина.
В рубашке родились, Михаил Цончик, — сказал мужчина и выпрямился, унося с собой свои страшные очки.
Я не понимал, о чем они говорят. Сон, который мне бредился, еще наползал прозрачным слоем на реальность, и я с трудом различал, где есть что. Где-то родился Михаил Цончик. А кто это? Фамилия какая-то редкая. Поэт или художник? Но при чем здесь рубашка?
Вы помните, что с вами случилось? — спросил мужчина, помахав перед моим носом едко пахнущей ваткой. Когда я скривился, он скрутил ватку и послал белый шарик куда-то под стол, на котором я лежал.
Взрыв, — с трудом разлепил я губы, прислушался к своим ощущениям и добавил: — Голова кружится.
Небольшое сотрясение мозга, — тотчас поставил диагноз врач. — Несколько ушибов. Жить будете, не переживайте.
Счастливчик, — подчеркнула мое привилегированное положение женщина и выдернула из моей руки иглу капельницы.
А что… А где остальные? — спросил я.
Женщина молча взглянула на мужчину, предоставляя ему право сказать мне тяжелое известие. Врач, сунув волосатые руки в карманы халата, нависал надо мной, как скульптура Петра над Москва-рекой.
— Спасти никого не удалось, — ответил он. — Кто они вам были — родные, друзья?
Я отрицательно покачал головой и только тогда почувствовал на голове повязку, которая закрывала большую часть лица. Врач взглянул на женщину, и она поднялась со стула и тихо вышла.
— Вам не трудно говорить? — спросил мужчина. — Вы можете ответить на несколько вопросов?
Могу, — якобы делая над собой усилие, произнес я.
Хорошо, — ответил врач и тоже вышел. Через минуту дверь снова открылась, и ко мне подошел маленький, аккуратно причесанный, с идеально-ровным пробором молодой человек. Он был в темном костюме, поверх которого, как плащ, был накинул белый халат. Человек держал в руках папку. Лицо его было красивым и приветливым. Мне почему-то захотелось назвать его «товарищ секретарь райкома ВЛКСМ».
— Здравствуйте, Михаил Игоревич, — сказал человек, присаживаясь рядом со мной и участливо, как сын у постели больной матери, обвил мою ладонь своими. — Как самочувствие? Идет на поправку? Врач говорит, что вы легко отделались. Это чудо. За это надо благодарить Бога…
Они нашли в пальто какие-то документы убитого и приняли меня за него, понял я. Это очень хорошо. Это так хорошо, что хуже не бывает.
— Моя фамилия Егоров. Я сотрудник отдела поборьбе с терроризмом, — представился комсомольский активист, пытливо глядя мне в глаза, чтобы угадать мою реакцию. Но мне нетрудно было скрыть свою реакцию под маской бинтов. — Я вынужден задать вам несколько вопросов.
Он выждал такую длинную паузу, что мне нестерпимо захотелось выпростать из-под простыни ногу и пнуть его.
Скажите, пожалуйста, — наконец ожил и задвигался Егоров, — водитель машины или кто-нибудь из числа пассажиров были вам знакомы?
Нет, — ответил я.
А как вы оказались в машине?
Остановил попутку. Попросил подвезти, — произнес я медленно.
— Откуда и куда? — быстро послал очередной вопрос Егоров.
Игра становилась опасной. Я чувствовал себя как на минном поле. Егоров не сводил с меня глаз. Я морщился, облизывал губы, делая вид, что мне трудно и больно говорить.
Я остановил машину около «Элекс-банка». Попросил отвезти меня в центр.
Водитель сразу согласился?
Да, он попросил «полтишку».
Пассажиры, которые сидели в машине, не показались вам подозрительными?
Нет. Я их толком и не рассмотрел. Они были у меня за спиной.
Вас не насторожило, что с набережной машина свернула в проулок?
Нет. Я плохо ориентируюсь в Москве. Я подумал, что так быстрее.
И что было потом?
Потом меня словно по башке грохнули… Вспышка. Грохот. Удар в голову.
Как образно вы рассказываете, — похвалил меня Егоров. — Приятно работать с людьми, которые умеют так складно и ясно обрисовать обстановку… Еще вопросик: у вас с собой были какие-нибудь вещи? Скажем, портфель, полиэтиленовый пакет или кейс?
Нет, — покрутил я головой, шурша бинтами. — Ничего не было. Я шел с пустыми руками,
Егоров остался не доволен таким ответом. Он опустил глаза, словно украдкой посмотрел на шпаргалку, лежащую у него на коленях, чмокнул губами, вздохнул и на выдохе спросил:
— Тогда, может быть, вы обратили внимание, какие предметы держали в руках или на коленях пассажиры?
— Нет, не обратил. А что случилось с машиной? — с безразличием спросил я. — Пары бензина?
Егоров дал мне вволю полюбоваться своим красивым лицом.
— Нет, не пары, — наконец ответил он. — Дело в том э-э-э… что среди обломков машины найдены… м-м-м… части самодельного взрывного устройства, которое находилось в черном кожаном кейсе. Оно сработало в тот момент, когда кейс открыли. Эквивалентно ста граммам тротила.
Вот зараза! Не хватает мне умения управлять выражением на своей физиономии. Хорошо, что она наполовину была забинтована, и все же вряд ли мне удалось скрыть от Егорова отвисшую челюсть.
Ошарашенный дикой новостью, еще не понятым финтом Влада, который он выкинул, и счастливым стечением обстоятельств, которое спасло жизнь мне, но казнило четверых грабителей, я закрыл глаза и застонал.
Вам плохо? — с фальшивой обеспокоенностью спросил Егоров.
Да, — прошептал я. — Мне только сейчас стало понятно, как близко я был от смерти.
— Ну, будет с вас, — сжалился надо мной Егоров, встал и снова поместил мою ладонь между своими, как гамбургер. — Выздоравливайте! И обязательно делайте все, что предписывают вам врачи.
Кивком головы я пообещал ему, что так и сделаю. Едва дверь за комсомольским активистом закрылась, как я, не в силах сдержать волнение, привстал с каталки. Вот это дела! Выходит, Влад, скотина, вместо монет подсунул мне бомбу? Ну да, конечно, это намного дешевле. В самом деле, зачем отдавать четыре кило золота, если можно подсунуть сто грамм тротила? А что же Анна? Неужели она знала, что этот Кинг-Конг задумал? Моя Анна, добрая и верная подруга, с которой нам столько пришлось пережить?
Добыть огромные сокровища оказалось намного легче, чем ими воспользоваться. Пока я решал вопросы со своей гостиницей в Крыму, Влад с Анной разделили найденные нами в Закарпатье монеты на троих и положили мою долю в личный сейф «Элексбанка» на мое имя — так во всяком случае утверждал Влад, когда звонил по телефону в Судак. Но с чего я взял, что Влад принадлежит к числу людей, которые могут добровольно расстаться с такими бешеными деньгами?
Я никогда полностью не доверял Владу, думал я, расхаживая по маленькой и невероятно чистой перевязочной, накинув на себя простыню, как римский сенатор. И правильно делал, что не доверял: этого нельзя делать по отношению к мужчине, которому нравится твоя женщина. Это потенциальный предатель. Это…
Я распахнул стеклянную дверку шкафа, нашел бутылку с надписью «СПИРТ», плеснул в мензурку и сел на каталку, болтая босыми ногами. И все же гадко, ох, как гадко на душе! Плохим был Влад другом или хорошим — разбираться можно очень долго. Но все-таки рядом со мной было плечо человека, на которое я всегда мог опереться. Мы многое пережили, когда схлестнулись с бандой гуцулов в Закарпатье. Мы вместе ходили по краю пропасти и вместе вкушали минуты триумфа, когда выкопали из земли полуистлевший сундук. Тогда казалось, что даже из-за Анны мы не разойдемся по разные стороны баррикады. Наверное, я все еще наивен. Я очень, очень наивен…
