Ознакомительная версия.
Поскольку с моей парой было покончено, я решил, что пришло время помочь ближнему своему. А поскольку в данный момент ближе Генахи — как в моральном, так и в географическом смысле — у меня никого не было, я поспешил туда, где он героически пытался сломать головой тренированную ногу ахалтекинца.
Я хотел сделать им сюрприз, но не получилось. Ахалтекинец оказался парнем наблюдательным, срисовал меня почти сразу и помчался навстречу. Дождался, пока между нами останется метра четыре, крикнул «Ки-я!!!» и сиганул обеими ногами вперед.
Лейтенант Тюменцев — пусть ему никогда паленая водка не попадается и прочих радостей в жизни — учил меня и такой хохме. Чтобы, значит, доски ломать толстые. Но пользовать ее в деле не рекомендовал. Чтобы, скажем, на бабу впечатление произвести, когда женихаешься — это да. А в боевой обстановке — ни-ни. Потому что летящий человек — очень неустойчивый человек. Толкни его в полете, даже чуть-чуть — и хрен он нормально приземлится. Ну, я и толкнул.
Ахалтекинец, воплощая в жизнь заветы Тюменцева, приземлился ненормально. На четыре мосла, как и подобает коню. И пока он собирался с мыслями, стараясь принять вертикальное положение, я подбежал и стукнул его пяткой в ухо. С разворота. Вообще-то, Тюменцев и с разворота бить не рекомендовал, — слишком долго перегруппировываться, — но уж больно ситуация благоприятствовала. Я и не удержался. Главное — все получилось. А с победителей взятки гладки.
А Кавалерист таки стряхнул с себя травмированного. Правда, ценой собственной монтировки. И теперь они увлеченно катались по асфальту, сжимая друг друга в объятиях. Спорю — оба в этот момент плохо соображали, где они находятся и что делают. После стольких-то профессиональных ударов в голову.
У Генахи было преимущество — монтировкой по черепу получил не он, а его противник. И Генаха этим преимуществом воспользовался — подмял ворога под себя и принялся с увлечением вдавливать ему кадык в район затылка. Меня, оказывается, тоже захватил азарт боя, я рванул к ним и принялся суетиться рядом, выискивая ребра, в которые можно было бы пнуть.
Пнуть мне не дали. Ни в ребра, ни еще куда. Невесть откуда набежали четыре мента во главе с конопатым лейтенантом, который важно, словно орел крыльями, хлопал погонами и все время увлеченно дудел в свисток. Рефери хренов. Еще бы «Брэк!» крикнул.
Один мент сразу метнулся к Генахе, схватил его за волосы и за ворот и, хоть и не без труда, стащил с травмированного. Кавалерист пытался вырваться и все время тянулся к противнику, словно младенец — к сиське. Но мент был посвежее, и у Генахи ничего не получилось.
Впрочем, то, что делали с Генахой, я бы назвал лаской. По сравнению с тем, что происходило с травмированным. За того принялись сразу двое, рывком подняли на ноги и принялись оказывать первую помощь путем заламывания рук.
Пока я любовался слаженными действиями стражей порядка, конопатый лейтенант подкрался ко мне с фланга, сильно дунул свистком в ухо и, пока моя контузия не рассосалась, произвел контрольный выкрик в голову:
— Стоять! Ни с места! Руки на затылок!
Я поковырялся пальцем в ухе, пытаясь извлечь звон, и с интересом посмотрел на летеху. Выполнять его идиотские требования почему-то даже в мыслях не было.
— Это что за кавардак? — спросил лейтенант уже на порядок спокойнее.
— Где кавардак? — не понял я.
— А я вот тебе сейчас покажу, где кавардак, — заявил он и ткнул пальцем в Кавалериста. — Вот кавардак!
Генаха еще не отошел от горячки боя и все так же маслянисто блестел глазами. В остальном, правда, он выглядел неважно. Лицо было опухшее и в кровоподтеках. Один глаз, не смотря на воинственный блеск, быстро заплывал. Но называть его за это «кавардаком», по моему мнению — явное излишество.
— Это не кавардак, — вступился я за товарища. — Это Генаха Кавалерист. Его просто немного попортили.
Лейтенант сжал свисток зубами и засвистел мне в ухо. Подозреваю, что сей процесс доставлял ему чисто физиологическое наслаждение. Если с женщинами не везет, так хоть со свистком побаловаться… Чисто по-человечески его можно было понять. Но я подобного удовольствия не испытал. Башка наполнилась нестерпимым звоном, и конопатый мент сразу перестал мне нравиться. При том, что и раньше-то не очень.
— Ты мне Маньку не валяй! — потребовал он.
— Маньку? — уточнил я, снова выковыривая пальцем звон из головы.
— Маньку! — подтвердил он. — Я вот сейчас тебя в ИВС на трое суток закатаю — будешь там про лошадей травить!
— Я не про лошадей травлю, а про Генаху! — огрызнулся я. — У него прозвище — Кавалерист.
— А чего это твой Кавалерист такой непотребный?
— Говорю же, попорченный он! — я совсем разозлился. — Побили его, понимаешь? Тюк, тюк — и все в дыню.
— Именно — в дыню! Какого хрена его побили? Почему здесь драка завязалась между вас и этими?! Быстро отвечай, не задумываясь!
— Да пожалуйста, — устало вздохнул я. — Мы кушали, а эти хуцпаны напали на нас. Внезапно, натурально. Как подлые команчи.
Мент повернул голову слегка вбок и как-то искоса и очень подозрительно уставился на меня:
— Ты ничего не курил? Какие команчи, ты что несешь?
— Я ничего не курил, — терпеливо объяснил я. — Я кушал. Если не веришь — посмотри в машине. Там пирожки должны еще остаться. Вкусные. Могу дать попробовать.
Один из ментов, тот самый, что удерживал Генаху от продолжения военных действий, хрюкнул и подтвердил:
— Точно, Вова. Я сам видел, как он пирожки покупал.
Лейтенант смерил его недовольным взглядом и пробурчал, правда, уже достаточно миролюбиво:
— «Видел»! Знаю я, как ты видишь, когда связываться в лом! А мы вот сейчас вместо пойдем и посмотрим, какие там пирожки окажутся. — Он заглянул мне прямо в глаза, а через них — в душу, думая, что я напрочь испугаюсь, но я испугался не напрочь. Между нами, я вообще не испугался. — И не дай бог, их там не окажется! Ты понимаешь, на что я намекаю?
— Какие дела, лейтенант Вова! Чтобы я — да не понимал этих намеков? Сто пирожков — и ты своими глазами видел, что мы в драке не участвовали. Идет?
Летеха поспешно схватил меня за локоть и подтолкнул к машине.
— А вот это мы сейчас выясним, — буркнул он. И, оказавшись у машины, первым полез выяснять. Шустрый, как рука онаниста. Впрочем, осмотр его не порадовал. Обратно он вылез с весьма недовольным видом. — Ну? И где тут пирожки?
Промасленный бумажный пакет по-прежнему лежал на переднем сиденье, и я готов прозакладывать свисток этого самого лейтенанта Вовы — он его прекрасно разглядел. Но это были неправильные пирожки. Он такими питаться не привык.
— Что, не видно? — сочувственно спросил я. — Закатились, наверное, куда-то. Дай-ка я поищу.
Мент послушно отодвинулся и на всякий случай напомнил:
— Сто пирожков, ты помнишь, да? Пересчитай, чтобы один к одному, как в аптеке. Тогда мы с тобой мирно поговорим.
Я протиснулся мимо него, заглянул в кормушку и сразу обнаружил искомое — не очень свежие и совсем не хрустящие, на сгибе даже слегка потертые, сто рублей. Вид пирожка, который больше других нравился лейтенанту.
Я выпрямился и неприметно, одними пальцами, протянул купюру в сторону мента. Тот проявил чудеса акробатики, и так же неприметно принял ее. Потом вывихнул глаза, пытаясь разглядеть достоинство банкнота, убедился, что все в порядке и заныкал денежку в карман.
— Ровно сто пирожков, лейтенант Вова, — заметил я. — Как договаривались.
Мент смерил меня тяжелым взглядом с головы до ног, и я поежился — а ну, как заберет меня сейчас за дачу взятки должностному лицу при исполнении? Но он только строго проговорил:
— Смотри-ка, точно сто. Не соврал.
— А то. Я вообще редко вру. Только по выходным и будням. Ну как — не будешь нас с Генахой в отделение забирать? С этими нехорошими людьми сам разберешься?
— А за что вас забирать? — он нахмурился еще больше. — За поедание пирожков мы в отделение не забираем. Мы закон блюдем, у нас с этим строго. Муха не пролетит.
— Верю, — вздохнул я.
Мы вернулись к общей группе, и лейтенант на всякий случай обвел присутствующих пристальным взглядом. Присутствующие, тоже на всякий случай, глаза отвели.
— Все верно, — твердо, как Ленин с броневичка, сообщил мент. — Пирожки в наличии присутствуют, а значит, он не врал. Осталось только выяснить одну деталь в этом странном обстоятельстве. — И он хитро посмотрел на меня. Настолько хитро, что мне снова подумалось — плакала моя бедная сотня. И упекут меня лет на несколько вот такие же ножички с резными рукоятками строгать. — Для чего они решили совершить на вас нападение в преступном виде?
— А я знаю? — удивился я с облегчением. — Меня бить начали, а не мотивы рассказывать.
— Та-ак! — гнусно протянул лейтенант и повернулся к Генахе. У того взгляд уже остыл и соображалка, судя по всему, вернулась на место. — А ты? Мысли есть?
Ознакомительная версия.
