– Вы бы в дом вошли.
– Хотелось бы поскорее его увидеть.
– Спешите?
– Не совсем.
Домработница исчезла из окна. Затем она появилась уже на крыльце, успев по дороге поправить прическу.
– Вон туда идите, – привстав на цыпочки и придерживаясь рукой за столбик навеса, домработница указала на реку. Глеб увидел неподалеку от камышей деревянную лодку, в которой сидел седовласый генерал с удочками в руках.
– Хорошо, спасибо. – По взгляду женщины Глеб догадался: ей бы не хотелось, чтобы Лоркипанидзе возвращался вместе с Глебом в дом-, уж очень много дел набралось по хозяйству и не так-то удобно заниматься уборкой, когда в доме гости. – Мы спим побудем на реке, так, наверное, лучше, – сказал Сиверов.
Домработница ответила ему благодарной улыбкой, но из вежливости возразила:
– Зачем, вы мне не помешаете.
– Я давно не был на природе.
«Какой все-таки милый молодой человек, – подумала старушка о сорокалетнем Глебе Сиверове, – а главное – предупредительный».
Глеб шел по густой сухой траве, ощущая, как пружинит под ногами влажная земля. На лужайке перед леском, отделявшем речку от домов, паслись две ухоженные сытые коровы и стреноженный конь. И хоть Глеб родился и вырос в городе, он ощутил, как кольнуло сердце от здешней красоты, от размеренности и спокойствия жизни. Если раньше он временами подтрунивал над старым генералом, что тот предпочитает деревню городу, то теперь сам пожалел, что все свое свободное время, такое нечастое, проводит в Москве или других крупных городах, где невозможно отдохнуть по-настоящему. Там что ни делай, время проносится стремительно, подчиняясь бешеному темпу жизни. А тут, в деревне, хоть и расположенной совсем близко от столицы, минуты растягиваются в часы, часы – в дни. И пара суток, проведенных на природе, равноценна неделе отдыха в большом городе.
Глеб двинулся напрямую через лес, стремясь как можно скорее оказаться у реки. Он раздвигал руками заросли орешника и малины, пригибался под большими нависшими над головой ветками. Лесок кончился внезапно, и Сиверов оказался на небольшом обрывчике, выходившем к реке. Внизу желтел мелкий песок подмытого в излучине реки берега.
Генерал сидел в лодке к Глебу спиной, нахохлившись, такой же неподвижный, как и поплавки на спокойной в заводи воде. Сиверову казалось неуместным нарушить этот покой, он просто не имел права грубо в него вторгаться, прерывать чужие мысли, не зная, о чем человек думает. Сиверов опустился на корточки, достал сигарету и щелкнул зажигалкой. Язычок пламени отклонился к реке, повинуясь легкому дуновению ветра. Глеб с удовольствием глубоко затянулся. Сигаретный дым стек с обрыва и поплыл над водой.
Сиверов докурил сигарету до середины, когда первое легкое облачко дыма достигло лодки. Почуяв дым, Амвросий Отарович недовольно обернулся. Он уже битых три часа искал причину, почему нет клева, И вот теперь появлялось приемлемое для рыбацкого самолюбия объяснение: рыба не ловится потому, что здесь ходят чужие.
Но при виде Глеба Сиверова, который спокойно сидел на корточках на верху невысокого обрыва, будто бы устроившись тут с самого утра, Лоркипанидзе расхохотался:
– Ax, вот кто припожаловал! – и принялся без всякого сожаления сматывать удочки.
А потом, стараясь не показывать, что это удается ему с трудом, вытащил самодельный якорь из воды, забросил его в лодку и взялся за весла.
– Встречай!
– Счастливый вы…
– Кто тебе не дает такого счастья?
Когда лодка ткнулась носом в берег, Глеб подхватил ее за веревку и наполовину вытащил из воды. Генерал обнял Сиверова, затем, засуетившись, стыдливо прикрыл пустое ведро для рыбы куском брезента.
– А где Ирина? Где Анечка? Наверное, ждут в доме?
Что же ты не привел их сюда, к реке?
Глеб неопределенно пожал плечами.
– Один я приехал, Амвросий Отарович.
– Что ж так? Поссорились? – насторожился генерал. – Или у тебя дело какое-нибудь секретное?
– Вы не поверите, – ответил Сиверов, помогая генералу привязать лодку к склонившемуся над водой дереву, – но дел у меня сейчас никаких. Абсолютно! Свободен, как птица в полете.
– Свободен, как птица? – иронично улыбнулся генерал. – Ей, чтобы лететь, крыльями махать надо.
– А я парю в полете, – ответил шуткой на шутку Глеб.
– Смотри мне! Ас Ириной вы что же, поругались?
– Нет. Именно для того, чтобы не поругаться, я и уехал.
– Тоже резонно, – проговорил генерал, игнорируя поданную Глебом руку и сам взобрался на осыпающийся песчаный откос. – Только такой отдых, как у тебя, до добра не доведет. Отдыхать с семьей надо. Что ж, пошли в дом. Если дел у тебя никаких, то поможешь мне дрова пилить.
– В самом деле? – изумился Глеб.
– А что ж ты думал? Человеку всегда работать надо, когда головой, а когда и руками. Да ладно, шучу, – рассмеялся Лоркипанидзе, – дрова-то мне как раз и не привезли. Мерзну. Но ничего, приезжай через неделю.
Целая машина прибудет, мы ее с тобой за пару дней перепилим, поколем, сложим и высушим.
– Дома у вас уборка, – не хотелось бы мешать. Может, прогуляемся?
– Э, нет, гостя всегда в дом надо вести.
– Мешать будем, – запротестовал Сиверов.
– Мой дом – это все, что находится за забором, – усмехнулся Лоркипанидзе. – Посидим с тобой во дворе, костер разложим. Небось, ты, Глеб, забыл, как дрова выглядят?
– Вы же говорили, дров нет.
– Для печки и для камина нет, а для шашлыков у меня отложены.
Вскоре они уже сидели под большим навесом, где был сооружен каменный очаг с расположенной над ним жестяной вытяжкой дымохода. Тут же, в углу, аккуратным штабелем лежали сухие дрова – совсем немного.
Генерал забросил их на решетку очага.
– Видишь, Глеб, последних дров на тебя не жалею.
С другом всегда нужно при огне сидеть.
– Даже в жару?
– Не передергивай, дурная привычка.
Генерал поджег сложенную газету. Языки пламени лизнули дрова, потянулись к дымоходу. Сиверову показалось, что генерал с садистским удовольствием следит за тем, как огонь пожирает газету, переполненную плохими новостями. Его удивляло, что Амвросий Отарович почти никогда не говорит с ним о современной политике, о нравах, воцарившихся в сегодняшнем мире. Хотя поводов для ворчания у генерала Лоркипанидзе было не меньше, чем у любого другого старика.
– Вам нравится сегодняшняя жизнь? – задал провокационный вопрос Глеб.
Генерал досмотрел, как огонь уничтожил газету, и только после перевел взгляд на Глеба.
– Чья – твоя или моя?
– Вообще наша, страны.
– Вообще жизни не бывает, – Лоркипанидзе сел за стол напротив гостя и положил перед собой морщинистые руки. Под желтоватой пергаментной кожей проступали вздутые вены. – Вообще жизни не бывает, – наставительно повторил генерал, – и если кому-то стало плохо, значит, кому-то сделалось хорошо. Понимаешь, Глеб, – он сузил глаза, – у каждого человека несколько жизней…
Сиверову на какое-то мгновение показалось, что генерал сам не понимает, о чем говорит. И он решил уточнить:
– Несколько? Вы обратились в буддизм?
– Сейчас объясню, только спешить не надо.
Амвросий Отарович взял в руки перочинный нож и провел им неглубокую бороздку на серых досках стола, за которым наверняка никто давно не сидел. Потом отложил нож и, словно в забытьи, стал смотреть в очаг.
Вскоре огонь разгорелся вовсю, генерал Лоркипанидзе протянул к нему руки, желая их согреть. Глебу не было прохладно, но он не ощущал тепла, исходившего от пламени. Глеба согревал один вид огня.
– Жалеть, Глеб, ни о чем нельзя, – наконец нарушил молчание Амвросий Отарович. – Жалеют только те, кто ничего не сумел совершить в своей жизни. И если случилось что-то не совсем так, как тебе хотелось бы, то не бейся головой о стенку, а воспринимай это как должное.
Линии, начерченной на столе, пока так и не было никакого объяснения. Сиверов взял нож и его острием аккуратно смахнул со стола стружечку за стружечкой, напоминая хозяину, что пора бы и продолжить беседу.
– Да, вот именно, – спохватился Амвросий Отарович и принял от Глеба перочинный нож с остро отточенным лезвием. Провел поперек длинной линии несколько коротких. – У каждого человека не одна жизнь.
Мы все умираем каждый раз, когда меняется мир вокруг пас. То, например, что вчера считалось постыдным, сегодня возносится в ранг добродетели.
– Неужели, Амвросий Отарович, вы считаете, что человек может измениться полностью?
– И не один раз. Глеб, пойми одну парадоксальную и вместе с тем очевидную вещь: в каждом человеке живет не один, а несколько… Как бы их назвать лучше…
Скажем, индивидов. Один – это тот, которым ты видишь себя изнутри. Другой – тот, которого видят люди со стороны. Может, я говорю слишком путано?
Глеб покачал головой:
– Нет. Как раз сегодня я подумал почти о том же самом.
