Какая наглость!
Старший мичман тут же открыл огонь по собравшимся на палубе подводной лодки.
По нему тут же влупили в ответ и продолжали скользить вверх вдоль борта корабля, не обращая внимания на перестрелку. Тоже надо нервы иметь.
— Тут подлодка! — заорал Диденко.
К нему поспешил присоединиться Голицын, но люди снизу не были полными идиотами и патронов не жалели, превращая верхнюю кромку борта в бесформенную массу.
Быстро поняв бесперспективность перестрелки, спецназовцы отошли назад к надстройке и сосредоточились на нейтрализации тех, кто уже был на борту. Как ни прискорбно, но начало высадки подкрепления противника они прозевали.
«Сколько их там, — лихорадочно соображал Татаринов, — человек семь-восемь, вряд ли больше?» Он вспомнил описание подводной лодки, которое дал Голицын, и рассчитал, что помощь экипажу корабля будет не слишком существенной.
Но, судя по тому, что лязг лебедок не прекращался, на борт поднимались все новые и новые наемники.
Попытка высунуться вправо закончилась неудачей. Противник успел поставить пулемет таким образом, что тот простреливал весь борт. Дальше им останется пробиться к ним или через надстройку, или по левому борту и додавить. А если они догадаются залезть на крышу, а они догадаются… Татаринов посмотрел на своих людей. Он должен был изменить ситуацию. Должен.
— Бертолет, методично из подствольника накрываешь нос корабля. Голицын, Диденко, за мной! — Татаринов тут же вцепился в лестницу и первым поднялся на крышу надстройки.
Выполняя поставленную перед ним задачу, Бертолет начал исправно нагружать нос, не давая противнику перегруппироваться. Бертолет различил после взрыва крики и отборную матерщину на нерусском языке. Ее и без перевода понять можно. Интонация, остервенение в голосе. Ни дать ни взять потревожил рассудок-то. Принимающая сторона быстро опомнилась и начала окучивать засевшего на корме Бертолета пирогами да блинами. У одной суки нашелся ручной автоматический гранатомет.
Бертолет влетел в разбитое окно надстройки. Спасибо закрепленным на палубе ящикам, а то бы уже нахватал металла-то.
Четыре разрыва гранат превратили багаж доктора Пинту, сложенный на корме, в хлам. Еще две оставались в барабане гранатомета. А сейчас Татаринов и остальные бегут по крыше надстройки, чтобы расстрелять противника сверху, но, если у стрелка останется хотя бы один заряд и он успеет выстрелить, всей группе наступит скоропостижный кирдык.
Пришлось высовывать руки в проход и стрелять в сторону противника. Длинная очередь с точки зрения эффективности была напрасной, но как отвлекающий маневр могла снискать себе оправдание. Выглянув в ПНВ в темноту и увидев, что пулеметчик больше пули не мечет, поскольку теперь он состоит из двух половинок, Бертолет на радостях отправил на нос еще одну гранату из подствольника.
Тысячи осколков врезаются в корпус судна, разгоняя бойцов противника по углам и щелям.
Наверху кто-то вскрикнул. Было слышно, как тело шлепнулось о металл, и… тишина на пять секунд.
Бертолет услышал частые хлопки и понял, что ему тоже пора идти на нос и давить гадов.
Татаринов с Голицыным дошли до края крыши, посмотрели себе под ноги и, закрепив свои сектора, начали вычищать все подряд.
Тем временем Бертолет бежал по правому борту, готовый присоединиться к товарищам и отвлечь часть ответного огня на себя.
В этот момент какая-то сука — ну а как его назвать еще! — засев внутри одной из кают надстройки, выпустила очередь по пробегающему мимо Бертолету. Тот мгновенно рухнул на палубу и проскользил на пузе пару метров по инерции. Теперь человек, стрелявший в него, оказался за спиной. Если ему позволить остаться там, в норе, в которой он засел, то жди выстрела в позвоночник или в ребро, как повезет.
Пришлось отложить помощь Татаринову и компании — из-за борта поднималась черная фигура…
Чем отличается опытный боец от новичка? Тем, что быстро принимает правильные решения. Пока его противник перебарывал в себе страх, Бертолет успел за невысоким бортиком вдоль окон отползти назад и спрятаться в уже зачищенном отсеке.
Негрила, справедливо полагая, что человек ушел в сторону носа, пригибаясь и сжимая в руках «швейную машинку», осторожно пошел в направлении жаркой перестрелки, мечтая стать героем — мастером швейного цеха.
Ничего не получилось.
Бертолет неслышно подошел сзади и застрелил его в затылок.
Противник рассредоточился по носовой части и пришел в себя, после чего стал забрасывать оккупировавших крышу спецназовцев гранатами.
Завалив четверых в результате внезапного появления сверху, русские не стали дожидаться, пока им мозги вышибут, и успели откатиться немного назад.
Уходя от осколков, Татаринов с Голицыным сиганули вниз на левый борт, где обнаружили Диденко, который не давал противнику взять под контроль стратегически важное пространство. Дед как-то нехорошо лежал на палубе. Одна его нога была подогнута, а другая вытянута…
— Ты как? — Татаринов плюхнулся рядом.
— Набью рожу Бертолету, — морщился от боли Диденко. — Хлещет из меня, как из порося…
Прежде чем зайти внутрь, Голицын кинул гранату в каюту.
Влетев после разрыва, он увидел на полу еще одного негра.
Убедившись, что в помещении чисто, Поручик утащил Деда с простреливаемого участка, и, достав небольшой жгут, перетянул ляжку выше раны.
— Дед, мне идти надо, — извиняющимся тоном сказал Голицын.
— Иди, иди, — прохрипел Диденко, приподнимая на руках собственное тело от пола и облокачиваясь на переборку.
Татаринов запросил по рации Бертолета.
— Я в порядке, держу правый борт.
— Я и Голицын на левом. Диденко ранен.
— Сильно?
— Ногу зацепило. Как с патронами?
— Порядок.
— Граната есть?
— Одна осталась.
— По моей команде бросаем на нос, после разрыва давим этих тварей. Без самодеятельности и без геройства.
— Так точно, без геройства.
А вот насчет самодеятельности Бертолет был с командиром не согласен. Куда же без самодеятельности в ближнем бою, только она и выручает!
— Три, — тихо сказал Татаринов, и гранаты, расставшись со своими не обручальными колечками, полетели в направлении противника.
— Кто не спрятался, мы не виноваты. — Голицын улыбался…
На носу дрейфующего корабля как-то резко наступила минута молчания. Не давая возможному противнику опомниться и собрать себя с палубы, Татаринов влетел на нос…
— Ау! — позвал капитан второго ранга заблудившихся во времени и пространстве, топча вывалившиеся наружу из разбитых ящиков медицинские препараты, приборы, инструменты и лампы для хирургических светильников.
Татаринову никто не отвечал, хотя «ау» — оно на всех языках «ау»!
Сохраняя предельную бдительность, спецназовцы стали осматривать закоулки между принайтованными ящиками.
Метр за метром, страхуя друг друга и не пропуская темных углов и возникших между ящиками укромных местечек, они приближались к самому носу посудины, выискивая тех, кто еще мог остаться в живых после разрывов гранат.
Из-за самого последнего ящика, который был ближе всего к месту, где маститые слесаря и сварщики свели два борта в одну грань, выполз одноногий терминатор.
Если бы не ночь, то можно было бы разглядеть его бледное, ничего не соображающее от адской боли лицо, при этом наемник сжимал в руке пистолет, не пытаясь стрелять. Он просто полз вперед, куда-то туда, на свет фонаря, одиноко горящего над надстройкой корабля…
Голицын успокоил бедолагу рукояткой пистолета.
Убедившись, что на палубе все чисто, спецназовцы посмотрели вниз, туда, где у борта еще недавно находилась подводная лодка. Мало ли, может, они снова полезут из чрева…
Нету. Была и уплыла. Ну и скатертью дорога!
Татаринов оглядел своих и, убедившись, что со старшими лейтенантами все в порядке, показал пальцем вниз.
Теперь предстояло обследовать трюм, где работы могло оказаться не меньше, чем на поверхности, но прежде спецназовцы поднялись на капитанский мостик, прихватив с собой раненого Диденко, который оставался в сознании благодаря обезболивающим таблеткам и уколу промедола…
— Мне не больно, — улыбался Диденко, когда его тащили наверх по небольшой лестнице, и помогал товарищам здоровой ногой…
Когда его наконец плюхнули в капитанское кресло, он констатировал факт:
— Капитана нет.
— Найдем, — оптимистично заверил Татаринов и посмотрел в сторону лестницы, уходящей в чрево корабля.
Они один за другим спускались вниз, выключая ПНВ, поскольку в трюме было светло.
Металлические ступени предательски гудели под осторожными и максимально мягкими шагами, оповещая о прибытии санитаров подземелья.
