– Шабаш! Хватит коптиться, все равно без толку…
Егорыча заливайте, а то как бы кровля не занялась!
Утро застало их на пепелище. Внутри черной дымящейся груды все еще что-то потрескивало, догорая, проседая и рассыпаясь пеплом, по обугленным обломкам время от времени пробегали синеватые язычки пламени, а сухой жар, волнами исходивший от этого страшного горелого пятна, заставлял соблюдать приличную дистанцию. Сгоревший дотла «виллис» печально торчал посреди черного круга выгоревшей травы, стоя на покоробившихся от жара дисках колес.
– Вы всегда так весело проводите выходные? – поинтересовался Глеб у стоявшего рядом полковника Малахова.
– Время от времени, – ядовито проворчал Малахов. – Хочется, знаешь ли, иногда развеяться, пошуметь.
Вот только ты, понимаешь, помешал. Если бы не ты, погуляли бы на всю катушку, по-нашему, по-русски – так, что проснулись бы уже в раю.., или в пекле.
– Мученики попадают в рай, – обнадежил его Глеб. – Тем более что огонь, если верить святой инквизиции, очищает от скверны.
– Хочешь сказать, что мы упустили шанс? – фыркнув, осведомился Малахов. – Нет, ты мне скажи, зачем тебя ночью во двор понесло?
– А зачем люди ночью во двор бегают? По нужде.
– Твой мочевой пузырь надо представить к правительственной награде, – проворчал полковник, поплотнее запахивая на груди солдатский парадный китель образца восьмидесятых. Кроме кителя, на нем были огромные полосатые брюки, вязаный свитер с прожженной дырой на животе и заскорузлые, рыжие от глины кирзовые сапоги.
Он запустил руку в карман кителя, порылся там, брезгливо морщась, и вытащил мятую пачку «Примы».
– Покурим, снайпер? – предложил он, протягивая Глебу открытую пачку. – От щедрот местного населения.
Кстати, я еще не поблагодарил тебя за…
– С вас бутылка, – быстро сказал Глеб. – И хватит об этом.
– Что? – растерялся полковник. – Бутылка?
– А вы посмотрите на себя, – предложил Глеб. – Ну что с вас еще возьмешь?
Полковник хмуро покосился на него, укоризненно покачал головой, но не выдержал и улыбнулся.
Они закурили и стали молча смотреть, как поднимается к небу серый дым.
– Этот дом построил мой отец, – негромко сказал Малахов. – Давно, задолго до войны. В сорок первом на него упала бомба, пробила крышу, потолок и там застряла.
Она так и не взорвалась. Говорят, пленные французы и поляки, которые работали на немецких заводах, иногда набивали бомбы песком. Мама как раз рожала меня, когда это случилось. Бомба проломила потолок как раз над ее кроватью.
Глеб помолчал, глубоко затягиваясь вонючей «Примой» и выпуская дым через ноздри.
– Один из них показался мне знакомым, – сказал он после паузы. – Где-то я его видел, а вот где – не припомню. И еще их главный. Наверное, я смог бы его опознать и даже составить фоторобот. У него запоминающееся лицо и такая, знаете, ранняя седина на всю голову.
Малахов вдруг повернулся всем корпусом и уставился на него так, словно увидел морского змея. Печали и мутной ностальгической поволоки в его взгляде как не бывало – глаза смотрели остро и цепко.
– Как это ты ухитрился его разглядеть? – спросил он. – Темно же было, как у негра в ж.., гм.., в ухе.
– Моя кличка – Слепой, – напомнил Глеб. – Неужели в досье не было ни слова про то, что я обладаю нокталопией – вижу в темноте.
– Ну да?! Представь себе, не было. Тогда… – Малахов на некоторое время задумался, теребя кончик носа. – Высокий? – тоном, каким, наверное, привык вести допросы, вдруг спросил он. – Голова седая, так? Глаза темные, лицо вытянутое, как у лошади или, скажем, у Александра Блока, верхняя губа длинная, шнобель… – полковник сделал энергичный жест, показывая, какой у описываемого им человека нос, – вот такой вот шнобель, капитальный… Похож?
– В общих чертах, – сказал Глеб. – Неужели знакомый?
– Ах ты, мразь, – словно не слыша его, процедил полковник. – С того света, значит, вернулся, чтобы меня туда отправить. Жаль, ах как жаль, что ты промазал, Глеб Петрович!
– Я его задел, – поправил полковника Слепой.
– «Задел» не считается, – морщась, как от боли, сказал Малахов. – Эту сволочь если бить, то прямо в глаз, как белку. Я смотрю, ты даже не спрашиваешь, о ком речь. Неинтересно?
– А чего тут интересного? По-моему, все и так ясно.
– Н-да, – промямлил полковник, – что ясно, то ясно… В общем, фамилия его – я имею в виду настоящую – Раскошин. Подполковник Раскошин. Псевдонимы я сейчас не припомню, да это и не важно.., так или иначе, они будут в его досье. Возьмешься?
– А если не возьмусь?
– Тогда придется идти убеждать начальство, что мертвые иногда воскресают. И я подозреваю, что возобновление дела ничего не даст: у него были сильные покровители, так что вряд ли собранные нами улики до сих пор лежат в архиве.
– И вы так спокойно об этом говорите?
– А как мне об этом говорить? Что мне – землю грызть, голову пеплом посыпать? Поймаю кого-нибудь за руку – оторву эту руку к чертовой матери и не посмотрю, сколько там генеральских звезд на погонах, из-под которых она растет. А какой смысл потрясать кулаками наедине с собой или с тобой? Что от этого изменится?
– Привозите ваше досье, – сказал Глеб. – Есть у меня кое-какие соображения на этот счет. Мнится мне, что недаром он материальчик на самых крутых авторитетов в свой компьютер загонял. Узнать бы, на кого работали те двое, которых я подвалил. Их куда повезли?
– На Кудыкину гору, – проворчал полковник. – Оживлять электрошоком и вежливо спрашивать, на кого они работали при жизни.
Вдали послышался шум приближавшегося автомобиля.
Глеб прислушался и вздохнул.
– Это за вами, – сказал он. – Ирину подвезете?
– Дурацкий вопрос, – ответил Малахов.
– Ну, тогда я пошел. Или вы не против, чтобы ваши ребята со мной повидались?
– А ты?
– Я? Я – категорически против. В общем, спасибо за веселые выходные.
– Ну, Глеб Петрович, – Малахов развел руками, – кто же мог знать?
– Да я серьезно, – сказал Глеб. – Все действительно было здорово, пока не пришли эти отморозки. Так ведь отморозки – это специфика нашей с вами работы. Профессиональная вредность, так сказать. На них обижаться – все равно что возмущаться по поводу плохой погоды. А все-таки мясо на шашлыки я мариную лучше вас.
– Это мы еще проверим! – крикнул Малахов в его удаляющуюся спину.
– Проверим, проверим, – ответил Глеб и скрылся за калиткой в дальнем углу сада.
* * *
Приблизительно в то же время, когда сердобольный усач Егорыч вынес полковнику Малахову свои старые штаны, Виктор Шараев остановил машину возле ветхого двухэтажного дома, который явно должен был пойти на слом в ближайшее время. Он уже выглядел нежилым, пустые оконные проемы щерились редкими клыками выбитых стекол, и оттуда тянуло плесенью и нужником.
Задрав голову. Активист разглядел на втором этаже три застекленных, хотя и грязных почти до полной потери прозрачности окна. На одном из них даже болталось что-то вроде занавески.
Задремавший было Тыква проснулся от толчка, схватился за обрез и очумело завертел головой во все стороны.
– Чего это? – забормотал он. – Куда это мы приехали?
– Станция Березай, – объявил Виктор, – кто приехал – вылезай.
– Это чего? – повторил Дынников. – Это он здесь, что ли, живет, Веньямин этот? Во дает! Правда, отмороженный. Здесь же, наверное, не топят ни хрена! Ноябрь же на дворе, что он, совсем охренел?
Виктор молча указал ему на жестяную трубу, торчавшую из крайнего справа застекленного окна.
– Буржуйка, что ли? – поразился Тыква. – Вот клоун!
– Сейчас посмотрим, какой там клоун, – сказал Виктор, подтягивая перчатки. – Только не начинай сразу палить из своей мортиры.
– Обижаешь, – протянул Тыква. – Зачем палить?
Мы тихо-мирно…
Они обошли дом и, толкнув скрипучую дверь, нырнули в вонючую темную пасть подъезда. Это напоминало экскурсию в пещеру большого и очень неопрятного дракона, вот разве что идти пришлось не вниз, а вверх. Подсвечивая себе зажигалкой, чтобы ненароком не вляпаться в то, что источало тошнотворный запах, подельники поднялись на второй этаж по загаженной, замусоренной лестнице и остановились перед облезлой деревянной дверью, на которой чудом сохранилась табличка с номером пять.
– Тут? – тихо спросил Тыква, плавным движением вынимая из-под куртки обрез.
– Кажется, да, – сказал Виктор. – Ну что, постучим?
Тыква пожал плечами, но этот жест остался незамеченным из-за царившей на площадке темноты.
Виктор снова чиркнул зажигалкой, осветив номер, вздохнул и громко, уверенно постучал в дверь.
– Откройте! – повелительно сказал он. – Милиция!
Ему никто не ответил. Активист ударил в дверь кулаком, и она вдруг открылась, протяжно взвыв ржавыми петлями.
