На сей раз не верили уже не мне, но моим сопровождающим документам.
— Прикажете сразу в морг отправляться, товарищ майор? — спросил я, потому что увидел под неровно наброшенным и откровенно маленьким для его обширного тела халатом погоны с майорскими звездочками.
Но в морг я не спешил, а вытащил из кармана небольшой мешочек из мягкой ткани, что сшила мне Ирина, и передал хирургу. Там были все девять моих пуль — смятые, деформированные, местами даже ободранные и уже потерявшие следы крови. Он высыпал пули в руку. Наверное, в совковой лопате эти пули были бы более заметны, чем на его ладони, тем не менее майор пересчитал их.
— В самом деле, девять… Тогда почему ты живой, Высоцкий? — спросил он с возмущением.
Вопрос был резонным и, наверное, имел право на существование, но ответить на него я не мог. Сам этому факту уже давно удивлялся. И удивление мое касается не только количества пуль. Однако другого вопроса, касающегося моего стремления выжить и без этих пуль, и даже собственно умения выживать, я старательно не касался. Тем более что лечиться мне предстояло в окружении ментов. В палате со мной оказался только один человек из нашего поезда, и то офицер, то есть не из нашего вагона. Я только слышал, как он сказал, что его доставили с поезда. Омоновец с пулевым ранением мягких тканей бедра. К тому же он оказался местным, и сразу, как только устроился, еще до посещения врача, ему уже начали названивать из дома. Детей, наверное, успел много наплодить, несмотря на свой небольшой возраст. Кажется, ему звонило четверо или пятеро детей. Я понял это потому, что разговор с детьми — это особый вид разговора, который существенно отличается от разговора между взрослыми людьми.
Ужином меня кормить собрались, как я уже привык, с ложечки. Тоже как ребенка. Но, как только принесли ужин, заявилась Ирина и взяла все в свои руки. В поезде я уже к ее рукам привык.
— Единственная моя посетительница, — сказал я тихо, чтобы другие не слышали, и много разных чувств в свои слова вложил.
— Пока еще посетительница, — согласилась она. — Завтра вопрос, может быть, решится. Я попросила, чтобы меня сюда перевели работать.
Я откровенно обрадовался. Должно быть, глаза выдали мои чувства, и она, посмотрев на меня, улыбнулась. Чтобы скрыть смущение, я пообещал:
— Вот тогда и научу в карты играть…
* * *
Ирину не оставили на ночь в отделении, поскольку сиделка мне не полагалась по штату. Да в общих палатах сиделок и не держат. Наверное, только в генеральских они бывают, но и это лишь мои предположения.
Будь это обычная гражданская больница, я бы просто оплатил себе отдельную палату и отдельное лечение. Думаю, средств, что у меня были в бумажнике, лежащем под подушкой, вполне хватило бы на полный курс лечения. Но госпитали пока различают больных не по финансовому положению, как гражданские больницы, а по званию, и потому мне пришлось смириться с тем, что лежать я буду вместе с пятью соседями и лечение проходить точно такое же, какое проходят все. И Ирина не в состоянии пока помогать мне постоянно. Тем более что я больше нуждался не в помощи, а в обществе. В ее обществе.
Она пришла утром еще до обхода, как раз к завтраку, чтобы накормить меня. Правда, чуть-чуть опоздала. Я попросил «местную» медсестру, чтобы мне принесли вторую подушку. Мне принесли, и я сумел сесть. Свои занятия по восстановлению организма я не прекращал после того, как начал, и сам чувствовал, что поправляюсь очень быстро, мало интересуясь мнением врачей. Ирина наблюдала, как я ем, а потом унесла посуду.
— Ну что у тебя, решается вопрос с переводом? — поинтересовался я, когда она вернулась.
— Пока еще нет. Предлагают только хирургической сестрой в урологическое отделение. Это на два этажа выше. Но я туда не хочу. Я сюда просилась. Здесь тоже медсестер не хватает. Думают. Тебе когда антибиотики колоть перестанут?
— А я знаю? Мне никто не сообщает. Я вообще не знаю, что мне колят.
Я и в самом деле понятия не имел, какие уколы мне ставят, и даже не знал, что мне ставят антибиотики. Никто меня не спрашивал, никто мне ничего не сообщал.
— Я тут объявление нашла. Буду тебе козье молоко каждый день покупать. Оно антибиотики из организма выводит. Нехорошо для здоровья, когда антибиотики накапливаются. Схожу, спрошу у медсестры, когда молоко можно будет. Пока нельзя. Антибиотики сначала пусть отработают свое, а потом мы их и выведем.
Я не возражал. Про козье молоко много полезного слышал, но ни разу пить его не доводилось.
Ирина убежала. Она и по госпиталю бегала так же стремительно, как по вагону санитарного поезда. Но отчего-то задержалась, как мне показалось, надолго. Когда она задерживалась в вагоне, там все понятно было. Ее могли из любого купе позвать. Здесь ее звать, мне подумалось, было некому.
Она вскоре вернулась и принесла мне большой пакет с «передачей». Разные фрукты, упаковка яблочного сока и большущая плитка шоколада.
— Интересно, от кого это? — не понял я.
— Сказали, офицер. Передачи с утра принимают. А посещение больных только после одиннадцати и после пяти. Обещал позже подойти.
Мне это показалось странным. Но это было по крайней мере хоть каким-то развлечением в моем положении. Я стал ждать, не зная, в утренние часы или в вечерние появится посетитель, но очень хотелось, чтобы он пришел побыстрее. И от этого ожидания время стало тянуться медленнее. Правда, чуть скрасил ожидание врачебный обход. Лечащий врач, видимо, навел какие-то справки, хотя я понятия не имею, где он мог такие справки навести, и после осмотра склонил ко мне голову. Рука его при этом легла мне на плечо, и у меня создалось ощущение, что на меня нечаянно наступил ископаемый мастодонт. Говорят, он был потяжелее слона. Но я и мастодонта вытерпел. А майор медицинской службы вдруг спросил:
— Слушай, шулер, а ты меня играть научишь?
— Невозможно, — честно предупредил я.
— Невозможных вещей не бывает. Говорят же, невозможно жить после девяти пуль. А ты же живешь…
— С вашими руками, товарищ майор, нужно играть картами формата «А4». А таких в природе, насколько я знаю, не бывает. Разве что в цирке, специально для слонов и мамонтов.
— Попрошу не оскорблять мои габариты, рядовой. Трудно тебе пообещать? Я бы лечить тебя старался. А так у меня и стимула нет.
— А жалованье для вас не стимул?
— Нет, это не стимул. С одним жалованьем без штанов ходить будешь.
— Ничем помочь не могу. Ваши руки — вне моей компетенции. Я, к сожалению, не пластический хирург, и не могу ваши лопаты перевести в категорию музыкальных пальчиков.
Лечащий врач выпрямился и посмотрел на меня с откровенной неприязнью. Такой взгляд его лицу совсем не шел. Обычно крупные люди бывают грубовато-добродушными натурами. Этот, как мне показалось, был человеком обидчивым и, как большинство обидчивых, мстительным. Такой может во время операции руку на живот положить и нечаянно внутренности раздавить. Хорошо, что все мои операции на данный момент закончились, а функции лечащего врача сводятся к указаниям относительно перевязки и назначения лекарств.
Наш разговор на этом кончился, и врач, как и полагалось ему, дал то самое указание медсестре:
— Перевязку ему… На грудную клетку стягивающие повязки, иначе ребра до старости срастаться будут, — он глянул на меня и грубо пошутил: — И готовьте его к выписке. Он почти здоров.
Я, может быть, и не против был бы перевестись куда-нибудь в гражданскую больницу или вообще на квартиру, которую я мог бы снять. Но ведь не переведут и на съемную квартиру не отпустят. Я официально еще на службе нахожусь. Солдатам полагается в казарме жить, а не на съемной квартире…
* * *
Наверное, желания часто совпадают с вероятностью и потому, случается, сбываются. Я подумал, кто же такой желает посетить меня в больничной палате, и пришел к выводу, что это может быть только полковник Сапрыкин. Он как раз на Урал в командировку отправился прямо из госпиталя в Моздоке. Больше никто не должен так скоро хватиться меня и найти, где я лежу. А Сапрыкин имел такую возможность. Все-таки у офицера ФСБ есть дополнительный шанс найти при желании любого человека. Тем более что варианты поиска просматривались легко. Запрос в госпиталь в Моздок, запрос на железную дорогу, запрос в госпиталь МВД в Екатеринбурге, и можно уже навещать раненого.
Дожидаясь посетителя, я воспользовался моментом, когда Ирина ушла поговорить с врачом, и попытался встать. К удивлению соседей по палате, это мне удалось. Держась за спинку кровати, я добрался до двери, держась за дверь, вышел в коридор, держась за стенку, сделал шесть мелких шагов. Дальше держаться было не за что, я протянул руку, и какой-то больной с рукой на перевязи поддержал меня и помог дойти до кресла в холле, чтобы я мог сесть перед телевизором, к счастью, выключенным в эти утренние часы. Путь до кресла составлял долгих десять шагов. Дались они мне с трудом, но все же окрылили меня и подпитали мое желание как можно быстрее встать на ноги.
