– Что-то случилось? – неуверенность усилилась, хотя доктор явно старался это скрыть.
– Я тут решил последовать твоему совету и внимательно прислушаться. И услышал много интересного. Можешь и ты послушать, – Шатов включил диктофон на воспроизведение и поднес его к радио. – Послушай.
– Живая она была, живая! Это мы ее замочили! – выкрикнул Жорик. – Мы часто работаем на живых.
Потом он лихорадочным шепотом рассказывал о варварах и снова просил убить.
– Ну как? – спросил Шатов, выключив диктофон.
– Что – ну как?
– Как вам то, что вы услышали?
– Мы ждем… – сказал Звонарев. – Вы пообещали, что мы что-то услышим, и мы ждали несколько минут.
– Я вам только что прокрутил запись моего разговора с мальчишкой, который… – Шатов осекся и, перемотав пленку, еще раз нажал воспроизведение.
«Ее же предупреждали, всех предупреждали!»
– Не слышали ничего… – к горлу подступил смех.
– Тишина. Потом вы спросили…
– Идиот.
– Что?
– Ты – идиот. Ты не подумал, что сейчас делаешь. Экспромт у тебя получился бездарный. Совершенно дерьмовый экспромт.
– Что вы имеете ввиду?
– А что имею, то и… Ты, козел, забыл пару пустяков. Парочку. – Шатов засмеялся, чувствуя, как волна облегчения прокатывается по всему телу. – Пусть я двинулся крышей, и меня, не смотря на твое утверждение, просветление уже покинуло. Ты вообще можешь сказать, что ничего подобного мне не говорил…
– Говорил.
– Не спеши. Ты можешь попытаться убедить меня в том, что на самом деле у меня ничего не записано на диктофоне, и я просто в холостую гоняю пленку. Гоняю и убеждаю себя в том, что слышу разговор с Жориком. Но это все фигня, милый мой. Если бы у меня не был записан разговор, то ты слышал бы предыдущую запись. Я сегодня хватанул первую попавшуюся кассету, а на ней было интервью с одним мелким политическим деятелем городского масштаба. Я писал поверх его. Поверх. И ты не должен был слышать тишину, ты должен был слышать, как мужичок поливает грязью городское руководство. Это в том случае, если бы я запись не делал. А если бы я в приступе идиотизма включил диктофон перед Жориком, а сам не понял, что именно он говорил, то ты и тогда не услышал бы тишины на кассете… Понял – нет? Я внятно объяснил?
– Вы снова…
– Пошел ты на хер, – оборвал Звонарева Шатов. Ты уже ляпнул все, что мог. У тебя не получилось. Заткни себе в задницу свои рассуждения. Думать нужно было быстрее. Соображать.
– Шатов, – после минутной паузы окликнул Звонарев.
– Да.
– Ты сам виноват, – в голосе теперь была только усталость и злость. – Мы не хотели этого.
– Чего? Штурмовать меня будете? Давайте. Я редко стреляю в людей, но тут сделаю исключение. Вы только потом не обижайтесь, если зацеплю кого.
– Мы не обидимся. И убивать вас не будем. Мы просто подождем, когда наступит утро и вас свалит очередной приступ.
– Захекаешься ожидаючи, – пообещал Шатов.
– Откуда такая уверенность? Вы не забыли случайно двух приступов?
– А третьего не будет.
– Еще раз спрашиваю, откуда такая уверенность?
– А с самого утра. Когда я потребовал, чтобы меня отвязали, Дмитрий Петрович объяснил мне, что в любую минуту меня может скрутить, Светлана бегала за новым соком, чтобы успеть заменить дозу… А на самом деле вы должны были мне сказать, что мне решили порцию не уменьшать. Как потом Дмитрий Петрович, собственно, мне и сказал.
– И что это вам дает?
– Это мне дает то, что в соке не было препаратов. Не было! Слышите, великие психиатры и психологи? Лекарство было в еде.
– И что, опять-таки, это вам дает? – снова переспросил Звонарев неопределенным тоном.
– А это дает то, что препарат у вас такой, что дозы у него не уменьшаются. Либо да, либо нет. Либо пять часов, либо вообще никак. Так ведь?
Звонарев промолчал, но Шатову показалось, что в динамике слышно тяжелое дыхание. Волнуется. Или злится.
– И тогда получается, что на ночь вы вообще не даете пилюль. Тут уже начинает действовать чистая психология. Я дважды попал под раздачу и не захочу просто так схлопотать третью. А на ужин, как раз, микстуру боли и не выдают.
– Вы в этом уверены?
– А мы можем поставить эксперимент. Я посижу тут до утра, немного проголодаюсь, и если вы правы, то часиков в одиннадцать сможете зайти сюда и меня забрать. Я вам еще, может, и спасибо скажу, когда приду в себя. Что скажете?
Звонарев не ответил. Впервые за долгий разговор Звонареву нечего сказать. Похоже, можешь поздравить себя с победой, Женька. Поздравляю, вас, господин Шатов и желаю успехов в личной жизни и ясного сознания.
Сейчас доктор расплачется, забьется в истерике и попросит прощения за свое поведение.
– Шатов, – на это раз это был не голос Звонарева.
– Кто там? – спросил Шатов. – Не Игорек ли?
– Игорек.
– И чего теперь ты хочешь? Доктор там, случаем, себе скальпелем харакири не сделал? Крест на крест по пузу.
– Нет.
– Тогда чего ты вышел на связь?
– А время уговоров закончилось…
– На штурм пойдешь?
– Нет, ты сам выйдешь и бросишь оружие.
– А «задолбешься» пишется с мягким знаком или нет? – Шатов засмеялся.
Давно ему не было так легко, не нужно было ломать голову и копаться в своих сомнениях – чокнутый или нет. Нужно просто разобраться с уродами, которые решили… Какая разница, что они решили и зачем. Достаточно того, что они сейчас начали угрожать. Они вышли из-за спин людей, и даже не пришлось для этого никого убивать, что бы там не подсказывал Дракон. Слышишь, пресмыкающееся? Мне не пришлось никого убивать из невинных…
«Пока не пришлось, « – прошелестело в мозгу.
– Пошел ты к черту, – выкрикнул Шатов.
– Выгляни в окно, – сказал Игорь.
– Пошел ты…
– Ты помнишь, кто там стоит?
– Какая разница? – ответил Шатов, с ужасом ощущая, как холодок страха снова пополз по венам, замораживая кровь.
– Там стоит семья – мать, отец и трое детей, – бесцветным голосом произнес Игорь.
– Оставьте их в покое.
– Мы не можем оставить их в покое. Нам нужен ты.
Нет, пробормотал Шатов. Так нельзя. Они меня только пугают.
– Мы даем тебе только одну минуту на то, чтобы ты вышел из дома и бросил пистолет.
– Зачем мне это?
– Мы потом тебе все объясним.
– Спасибо, я обойдусь. Если я вам нужен живой – привезите кого-то, кому я доверяю. И я выйду. Но вы, ублюдки, снова попытаетесь меня обмануть. Попытаетесь обязательно…
Они попытаются его обмануть. Снова запутать и заставить делать ошибки. О семье во дворе Игорь вспомнил так, чтобы…
– Их там пятеро. Взрослые нам еще понадобятся, а вот дети…
– Что ты сказал? – крикнул Шатов, чтобы ответить хоть что-то.
– Я сказал, что если через минуту ты не выйдешь во двор, то…
– Что то?
– Увидишь.
Увижу, Шатов огляделся, увидел на табурете ведро с водой и кружку. Зачерпнул и выпил. Рука трясется. Все тело трясется. Они просто угрожают. Они не смогут… Они ничего не смогут.
Минута. Шатов поставил кружку на стол, но не попал и кружка громко ударилась об пол.
Минута.
Шатов подошел к окну, осторожно выглянул.
Стоят. Один из близнецов хнычет, второй серьезно смотрит на то, как мать успокаивает его брата. Они замерзли. Хоть ночь и теплая, но с реки тянет прохладой.
– Время, Шатов, – сказал Игорек.
– Пошел… – что-то вдруг швырнуло плачущего мальчишку вперед.
Мать закричала, бросаясь к скорчившемуся телу, но вдруг замерла, оглянулась, рывком повалила на землю второго сына, и прикрыла его своим телом. Отец подхватил на руки дочку, также стараясь, чтобы…
– У тебя есть еще минута, – сказал Игорь.
Раненый мальчишка был еще жив. Тело извивалось, и Шатов услышал, как кто-то скулит, болезненно и протяжно. Мальчишка. Ему больно, обожгло Шатова. Еще минута.
Они выстрелят снова.
– Прекрати! – крикнул Шатов в микрофон.
– Не могу. Либо ты сделаешь, как это требую я, либо… Кончатся эти, я приведу других, соседей. Петровское – село большое.
– Прекрати, вам ведь это ничего не дает!
– А ты откуда знаешь? Ты думаешь, что все происходящее вращается только вокруг тебя, разнесчастного? Ты слишком высокого о себе мнения, Шатов. Время.
Пуля пригвоздила раненого мальчика к земле. Тело дернулось и замерло. На светлой футболке возле одного черного пятна начало растекаться другое.
Дико вскрикнула и замолчала мать, прижимая второго сына к земле и закрывая ему глаза.
Выстрела слышно не было. Черный всплеск крови, небольшой фонтанчик – и все.
– Мы решили дать тебе шанс. Две пули на одного ребенка – многовато. Но если ты захочешь спасти жизнь еще одному…
