Здесь его вырвало, и от этого Валерию неожиданно стало легче. Из приоткрытого окна снова доносились невнятные стоны несчастного Хобота, и Валерий поймал себя на том, что ему искренне жаль этого носатого психа. Потом он вспомнил, что, если не начнет шевелиться, жалеть ему придется себя самого, встал на четвереньки и пополз вдоль забора подальше от страшного окна, в темноту. По дороге он наткнулся на лопату, про которую совершенно забыл, и прихватил ее с собой – во-первых, чтобы не оставлять улик, а во-вторых, в качестве оружия на самый крайний случай.
Только очутившись в кромешной темноте, он позволил себе остановиться и подумать, как быть дальше. В принципе, перелезть через забор обратно на участок Майкова можно было где угодно, кроме места, освещенного горевшим в доме электричеством. Но при одной мысли о том, чтобы выпрямиться во весь рост и снова начать карабкаться на эту чертову стену, к горлу подступала тошнота и предательски подгибались колени. Кроме того, Валерий не без оснований полагал, что события этой страшной ночи еще далеки от полного завершения: было совершенно непонятно, что блатные станут дальше делать с избитым, изуродованным да еще и зверски изнасилованным Хоботом; точно так же оставалось загадкой, что предпримет по этому поводу Майков.
«Надо пересидеть, – решил Валерий. Он ощупал переносицу и убедился, что очки на месте. В этом не было ничего удивительного: он собственноручно связал дужки бельевой резинкой, как это делают иногда старики, собираясь что-нибудь мастерить. – Надо, надо пересидеть! Вся ночь впереди, должен же этот гадюшник когда-нибудь успокоиться! Господи, как же это меня угораздило? И ведь, если бы не я, ничего бы этого не было. Черт меня дернул, в самом-то деле… Хотя, если разобраться, так им, сволочам, и надо. Как они ко мне, так и я к ним, так что мы в расчете. В расчете? А какого дьявола я тогда сюда лез, жизнью рисковал? Если уж начал дело, надо доводить его до конца».
Он огляделся и обнаружил, что незаметно для себя оказался у цели своей ночной вылазки – в фруктовом саду Букреева. Деревья таинственно шумели под дождем, от них пахло мокрой корой и цветами. Протянув руку, Валерий нащупал скользкий от дождевой воды ствол – слишком толстый для того, что он задумал.
«С ума сошел, – подумал он. – Может, все-таки не стоит?»
Но здесь, за углом дома, было темно и тихо. И какая, в принципе, разница, сидеть сложа руки или потихонечку копать? Копать, пожалуй, было все-таки лучше – по крайней мере, не замерзнешь. Даже если не удастся сделать все, как было задумано, разрытая земля все равно послужит уликой против Майкова. Вообще получалось, что Хобот сослужил Валерию очень хорошую службу, забравшись ночью во двор к соседу своего хозяина. Страшно подумать, что было бы, если бы звероподобный Пузырь прихватил Валерия на заборе…
Валерий начал на четвереньках ползать по саду, нашаривая в темноте мокрые шершавые стволы и на ощупь определяя их толщину. Наконец ему подвернулось то, что надо, – тонкий, не больше десяти сантиметров в обхвате, стволик. Рядом с деревом – Валерий даже не смог точно определить его породу – в землю был вбит колышек. Очевидно, дерево совсем недавно посадили и для устойчивости привязали к колышку. Это действительно было то, что надо: недавно пересаженное дерево еще не успело как следует укорениться, и его не нужно корчевать.
Выкапывай и уноси, вот и вся недолга…
За углом снова открылась дверь. Валерий плашмя бросился на землю и зачем-то накрыл руками голову, как будто по нему уже палили из всех видов стрелкового оружия. Он услышал шаги нескольких человек и странный шорох, как будто по ступенькам волоком тащили мешок с картошкой. «Это не мешок, – понял он, – это Хобот».
– Отвезите подальше, – послышался голос, – и выкиньте где-нибудь в лесу.
– А может, соседу под ворота? – отозвался другой. – Слышь, Пузырь, чего с ним возиться? Пускай сами свою падаль убирают, козлы.
– Делайте, как я сказал, – проворчал Пузырь. – Это же фраера, они по понятиям жить не умеют. Чуть что, в ментовку бегут. А Алфавиту такие гости в хрен не уперлись. Увозите его отсюда да шевелите фигурами, уроды!
– Дышит, – с удивлением произнес еще один голос.
– Подышит и перестанет, – проворчал Пузырь. – Все, грузите, чтобы вони этой здесь не было…
Хлопнула, закрывшись за ним, дверь. Потом протяжно заныли петли гаражных ворот, взревел и ровно заурчал двигатель автомобиля. Вскоре во дворе снова стало тихо. Валерий подождал еще немного, придвинулся поближе к облюбованному дереву, лег на бок и начал копать, орудуя своей укороченной лопатой с ловкостью бывалого пехотинца, роющего окоп под огнем вражеской артиллерии.
* * *
Было начало десятого утра, да не какого-нибудь утра, а субботнего, и жизнь на дачах била ключом.
Субботнее утро в середине мая – самое горячее время для любого уважающего себя дачника. Да и для не уважающего, пожалуй, тоже, поскольку, если у тебя есть дача и ты еще не успел окончательно махнуть на нее рукой, утром в субботу ты просто обязан быть на своих шести сотках – что называется, как штык; Даже если дача нужна тебе только для того, чтобы Время от времени выпить там водки и закусить шашлычком, даже если вместо овощных грядок на твоем участке буйно зеленеют бурьян и крапива, оставлять дачу без присмотра в субботу нельзя: предприимчивые соседи растащат ее по дощечке, как деловитые муравьи, и концов потом не найдешь.
Но это не главное, потому что таких, с позволения сказать, дачников на просторах России не так уж много и на фоне остальных земледельцев-энтузиастов они практически незаметны. Нормальный же, среднестатистический российский дачник встречает субботнее майское утро с лопатой в руках, полный трудового рвения и надежд на небывалый урожай.
Яркие лучи солнца играют на его лоснящейся от пота, уже успевшей загореть спине, старые тренировочные штаны с ослабшей резинкой лишь каким-то чудом удерживаются.., нет, не на пояснице, конечно, какая там поясница!., гораздо ниже, примерно на середине ягодиц, обращенных к ласковому голубому небу; лицо его красно от прилива крови и выпитой накануне водки, ладони, кажется, раз и навсегда свернулись в трубочку по форме черенка лопаты, и внутренняя их поверхность уже успела ороговеть и лоснится, как лакированная. Сточенное, отполированное землей лезвие лопаты весело поблескивает на солнце, вывороченные на свет божий вместе с сырыми комьями земли жирные дождевые черви, извиваясь, уползают обратно в землю, пахнет влажным черноземом, горьким дымом сжигаемых прошлогодних листьев, свежей зеленью, трудовым потом и коровьим навозом – короче говоря, поздней весной, дачами.
В начале десятого утра по одной из улиц дачного поселка проехал автомобиль, которого здесь прежде не видели, – большой оливково-зеленый «лендровер» без левой фары, такой старый и потрепанный, что казался пыльным, хотя, приглядевшись, можно было увидеть, что его недавно очень тщательно помыли. Ямы и кочки, коими изобиловала упомянутая улица, явно были этой машине нипочем, но ехала она все равно медленно, будто крадучись, – водитель, похоже, был здесь впервые и плохо знал дорогу, а может быть, и вовсе не знал.
Оборачиваясь на звук мотора, дачники неизменно приходили к такому выводу, после чего возвращались к своим прерванным занятиям. У каждого свои заботы, свои проблемы, и не бежать же, в самом деле, тряся телесами, вслед за машиной только для того, чтобы узнать, не заблудился ли шофер! Надо будет – сам спросит, и вообще, нечего тут шляться…
Наконец водитель «лендровера», вдоволь налюбовавшись мужскими и женскими окороками, там и сям торчавшими из кустов смородины и крыжовника, как некие полуабстрактные садовые скульптуры, и поняв, очевидно, что самостоятельно он никогда не найдет дороги в этом лабиринте увитых виноградными плетями заборов, затормозил возле единственного встретившегося ему аборигена, который ничего не копал и не сеял, а мирно тесал березовый кол на березовом же чурбачке, поставленном на попа около распахнутых настежь ворот. Аборигену было хорошо за шестьдесят. Его голое дряблое пузо перевешивалось через пояс пресловутых тренировочных штанов, на голой вислой груди серебрился седой курчавый волос, из-под прокуренных до желтизны седых усов под немыслимым углом торчала потухшая «беломорина», а на голове сидела линялая фетровая шляпа неопределенного цвета с бессильно повисшими книзу полями. Он ловко орудовал сточенным почти до самого обуха топором – так, что только щепки летели.
– Добрый день, хозяин, – сказал ему водитель «лендровера». – Где тут Сорокиных дача, не подскажете?
Старик точным ударом вогнал топор в чурбан и выпрямился, опираясь на кол, как на копье. Сейчас он здорово смахивал на пожилого варвара, несущего караульную службу у стен осажденного Рима.
– А давно они здесь живут? – осведомился он, запуская свободную руку под шляпу и почесывая затылок. – Что-то я таких не припомню. Из новеньких, наверное.
