Оська поддел его кулаком в висок. Но тут опомнилась милиция, будто стряхнув оцепенение, набросилась на Лешака, скрутили, потащили в лодку.
Э-э, нет! Он сам спровоцировал! Он первым ударил. Мы все свидетели! И в НКВД дорогу знаем! Выведем на чистую воду мародера! И вас — заступничков! Наведут у вас порядок! — заорала Лидка, опомнившись первой.
За ней все ссыльные к лодкам кинулись. Грозя сию же минуту найти опера НКВД и разобраться в драке. Милиционеры, услышав угрозы, отпустили Оську. Но тот будто с ума спятил:
— Нет! Везите! — требует нахально и сам в милицейскую лодку сел.
— Я найду на вас управу! Вы, мать ваша — сука, запомните этот денек, разучитесь рожи бить и крутить руки! Я сыщу на вас управу! Суда над вами стребую, паскуды вонючие! А тебя, как власть, заставлю извиняться за все перед всеми ссыльными и добьюсь, чтоб тебя под сраку коленом выбили! Отовсюду!
На берегу Оська вышел из лодки. Нет, он не пошел в милицию. Да и милиционеры не решались вести его в отделение. Знали характер своего начальника — фронтовика, тот недолюбливал Волкова и далеко не всегда верил ему. А потому стояли растерянно. Оно и верно. Правы эти ссыльные, Волков сам начал драку.
Оська шел по поселку наобум. Искал НКВД. Он не видел, как следом за ним, униженной, побитой собакой, плелся Волков.
Михаил Иванович привык к тому, что ссыльные все терпели молча и боялись его, не нарушали его даже дурных требований. Он слишком привык к их послушанию. И теперь, когда они нарушили его запрет, он потерял над собою контроль. Но и раньше, случалось, совал кой-кому кулаком в зубы. И молчали. Наученные пережитым терпели все. Волкову нравилось чувствовать себя хозяином этих людей, которые боялись его крика, его сдвинутых бровей.
И вдруг, впервые, его не испугались. Мало того — получил сдачи. Да так, что теперь этот случай надолго запомнится. Опозорил его на все село, на всю милицию, этот недавний зэк. А теперь еще и жаловаться на него решил в НКВД. Там неизвестно как на все посмотрят. Зэку что? Ему, что тюрьма, что ссылка, все едино. А вот его — Волкова, — узнай о драке в Усолье НКВД, с работы точно выгонят. Не станут разбираться долго. Битая власть — уже не власть. Его заменят новым. С авторитетом, не подмоченным, без синяков. И, может, он в сто раз борзее будет, ему доверят поссовет, а Волкова… Куда-нибудь в глушь, подальше от этих мест. Хотя, куда уж дальше? — дрожит Михаил Иванович, не зная, что предпринять, как остановить этого ссыльного, ставшего сущим наказаньем.
— Мужик! Эй, мужик! Как там тебя? Усольский! Погоди малость! — окликнул Оську и предложив поговорить по душам, отвел в сторону.
Лешак только на это и рассчитывал. Не зная тонкостей всего пережитого Волковым, он не хотел идти в НКВД и не пошел бы…
Взял всех «на пушку», зная наверняка, что не только органа, а самого его названия боятся все. И упоминание о нем, угроза обратиться туда за помощью отрезвила бы любого. В этом Лешак был уверен, как в самом себе.
Он даже спиною чувствовал, что Волков либо пошлет кого-нибудь вернуть, уговорить Оську, либо попытается это сделать сам. И тогда — требуй с него! Только не продешеви, он примет все условия. И больше не сунется в Усолье…
Оська остановился, словно не предполагал увидеть Волкова. На того смешно и жалко было смотреть. Но Лешак и виду не подал, что отказался от мысли жаловаться. Решил взвинтить цену случившемуся до неимоверного.
С час они говорили облокотясь на чей-то забор. Вполголоса. Глядя на них, можно было подумать, что они — соседи или давние знакомые. Но при этом не следовало замечать так и не разжавшихся до конца разговора, побелевших Оськиных кулаков.
Наутро с усольского морского побережья была снята пограничная охрана и ссыльные снова начали лов рыбы. Теперь в магазине поселка им отпускали товары по полному ассортименту без всяких ограничений. Оська не упустил ничего. Теперь в Усолье каждый день привозили хлеб из пекарни. А рыбокомбинат разрешил усольским рыбакам оставлять себе от общего улова двух бригад не два, как прежде, а семь процентов рыбы.
В Усолье теперь каждую неделю приезжали врач и фельдшер. А милиция сократила проверки села до одного раза в месяц. Кроме всего, ссыльным разрешили иметь свои огородные участки на территории совхоза Октябрьский, но без использования техники и семян хозяйства.
Самой большой своей удачей Лешак считал то, что вырвал у Волкова разрешение на постройку кузницы в селе. И стал первым ссыльным кузнецом Усолья.
Большего Лешак не выпросил. Не согласился Волков впустить в школу усольских детей, пользоваться услугами больницы и поликлиники поселка.
Но согласился, чтобы усольская молодежь, будучи в Октябрьском, могла приходить в кинотеатр.
Оська радовался тому, что сумел из неприятности выжать пользу селу. И люди — ссыльные, Усолья — теперь иначе стали относиться к Лешаку, зауважали. Понимая, что днем сегодняшним во многом Оське обязаны.
Теперь и Лидка изменилась. Хромать перестала. Замужней это совсем ни к чему. Прекратила орать на баб и старух. Ей они больше не были нужны. В ее жизнь вошло новое, необычное. Долгожданное и дорогое— семья..
О муже она мечтала много лет. С самой юности. Но среди ровесниц была не просто неприглядной, а и страшненькой. Потому на вечеринках никто, даже по пьянке, не лапал Лидку в темном углу. Не гладил под столом ее мослатое, как у коня, колено. Не хватал за сиськи и задницу, какие покуда сыщешь, разуверишься, что девку поймал.
Лидка не раз ночами в подушку выла. Все ее ровесницы замуж повыходили, детей нарожали, у всех мужья.А Лидкеи завалящего любовника судьба не подкидывала.
И мучилась, и болела, и кляла свою колченогую, кривую судьбу, посмеявшуюся над нею досыта.
Стыдно было признаться ей, что и сюда — в Усолье, ее привезли старой девой… Что не нашлось ни одного желающего, хотя бы по бухой, воспользоваться ею, сделать бабой. А потому, скрывая правду, которой сама стыдилась, называла себя женщиной видавшей виды и знавшей настоящую любовь. Бабы ей верили. А не все-ли равно, что было в прошлом? На берегу Усолья не то что любовь, жизни обрывались не раз. Не грех иногда и светлое вспомнить. Или помечтать…
Лидка с трепетом вспоминала, как удивился Оська в ту первую ночь, узнав, что Лидка, злая матершинница, никем не тронута и ни черта не знала о семейной жизни.
Она познала ее с ним. Открыла для себя ее радости и тревоги. И была бесконечно счастлива.
Ее муж никому не выдал тайну. Это был их секрет. И Оська гордился втай, что так легко и просто заполучил, где и не; ждал, в жены целку.
— Это не беда, что худая и горластая. Вся в меня, такая уж порода у нас с нею — семейная! — думал мужик. И не избалованный бабами, их вниманием, не обижал Лидку и по-своему трогательно заботился о ней. Называя иногда помелом из жопы ведьмы, либо горластой парашей. Более сильных выражений уже не употреблял. Жалел самолюбие жены.
А в последнее время стал замечать, как хорошеет Лидка. Пополнела. Разгладились морщины на лице. Она уже не шмыгала, как раньше, ходила важной павой.
Кто другой, а Лидка доподлинно знала весь разговор Оськи с Волковым в тот роковой день, когда настрого запретив усольцам ехать в Октябрьское, ее муж сам разобрался с председателем поссовета и вернулся с удачей для села.
Оська ночью рассказал жене обо всех подробностях того нелегкого разговора:
— Я в НКВД не собирался. Они меня законопатили. Какую же подмогу от них ждать? Для понту пригрозил. Знамо, что нам облегченья не пришло бы, но и его против шерсти погладили б. Может и вовсе выкинули б с поссовета. Но на его место прислали б сущего черта. Какой ни кулаками, а чем похуже действовал бы. Это я враз скумекал, — улыбался мужик, довольный своей сообразительностью.
— Ждал, когда он сам меня на разговор кликнет. И верно, враз почти застопорил. Упрашивать начал не ходить в НКВД. Говорил, что от того проку никому не будет. Только горе. Я это без него знал. Но еще для виду рыпался, грозился. Тогда он и предложил, мол, давай полюбовно. Я и выложил ему свои соображенья. Все, Залпом. Не все он принял. Но я на то и не рассчитывал. Думал, меньшего добьюсь. Но боров шибко напуганный был. Не кочевряжился. А когда все обусловили, я ему вылепил свое, что если не сполнит договоренного, НКВД ему не миновать. Окроме сего предупредил, коль со мной захочет разделаться, Усолье будет знать, чьих рук это дело. И тут же пошлет письмо, какое я загодя для органов приготовлю. И дарма ему ничто не спустится.
— Верно, гаду вломил, по самую задницу! — одобрила Лидка мужа.
— Ну, а он, гнус паршивый, мне в ответ, мол, ничего такого в голове не держит, и не замышляет. Надеется, что ссора промеж нами забыта…
Но ни Лидия, ни Оська не поверили Волкову и жили под постоянным напряжением, ожидая от него любую пакость, чувствуя, что не оставит усольцев в покое Волков, выждет момент и постарается взять свой реванш.
