Однако японцев никто ни в чем плохом не заподозрил. На море ведь всякое случается, тем более когда море неспокойно. Напротив, Саваде Яманиси была выражена официальная благодарность за спасение жизней российских военных моряков. Принял эти благодарности японец с совершенно непроницаемым лицом, как умеют только азиаты. А потом немедленно попросил пограничников оказать ему помощь в починке пришедшего в негодность робота-батискафа. Разумеется, в помощи ему не отказали — капитан Кафтанов откомандировал к японцам четырех своих техников и разрешил им взять с собой любые инструменты и оборудование.
Возились с батискафом весь вечер. С русской стороны кроме четырех специалистов, как это всегда в таких случаях и бывает, явилась куча любопытствующих. В самом деле, шутка ли сказать — настоящий научный батискаф, прямо как у Кусто, даже лучше.
В числе прочих посторонних, гнать которых было некому и не за что, вокруг батискафа и ремонтирующих его специалистов вертелся и Джон Дональдсон.
Но, в отличие от всех прочих, его любопытство было не праздным, а, напротив, сугубо профессиональным. Особенно внимательно цэрэушник стал прислушиваться к разговорам техников, когда речь зашла о восстановлении герметичности батискафа.
— Слушайте, а что у вас с ним случилось? — на ломаном английском спросил у японцев самый старый из русских техников. — Как это его так поломало?
— Во время шторма о борт ударился, — ответил один из японцев. У Дональдсона осталось впечатление, что отвечает азиат нехотя, только потому, что молчание будет выглядеть подозрительнее, чем любой ответ.
— О борт?! — удивленно переспросил русский. — А ты сам это видел?
— Да, — кивнул японец.
— Странно… — русский почесал в затылке. — Не могло этого быть.
Он явно ждал, что его спросят, почему не могло, но японец промолчал, а большая часть любопытных рыбаков, окруживших место починки, даже ломаного английского не понимали. Дональдсону очень не хотелось высовываться. Но он почувствовал — сейчас надо. Иначе этот интересный разговор так и заглохнет.
— Почему не могло? — громко спросил он, стараясь говорить как можно грубее и медленнее, чтобы его можно было принять за русского.
— Как же! — обрадованно отозвался техник. — Шланги-то здесь не оборваны. Их чем-то острым обрезали! — он ткнул грязным пальцем в обрезки гидравлических шлангов батискафа.
«А ведь он прав! — промелькнуло в голове Дональдсона. — Края-то ровные!»
— Некому их было резать! — сердито сказал японец. — Ты лучше своим делом занимайся.
— Ничего себе! — обиделся русский. — Я вам помогаю за бесплатно, а ты мне рот будешь затыкать?!
Японец не ответил, а русский еще долго бубнил себе под нос что-то про неблагодарных желтопузых.
Дональдсон, поняв, что больше ничего полезного он здесь не услышит, отошел в сторону. Он не видел, как у него за спиной Савада Яманиси, наблюдавший за починкой батискафа, склонился к уху одного из своих подчиненных и что-то прошептал, указывая глазами на удаляющегося американца. Начальник японцев был неглуп и наблюдателен — он заметил странный интерес этого человека к досадной нестыковке в представленной японцами версии. И заподозрил неладное.
— Борис Михайлович, может, пустим все-таки мальчишку? — Даша еле говорила, сдерживаемые слезы душили ее. Медсестра по роду своей деятельности должна иметь крепкие нервы, но в Прибрежном у Даши практики было маловато. Тем более — такой.
— Нельзя! — отрезал Кравцов, не оборачиваясь. — Он стоял, склонившись над безжизненно распростертым на койке телом Вячеслава Селезнева, и думал, что еще можно предпринять. Промывание желудка уже сделали, капельницу поставили, все необходимые лекарства ввели — что еще остается?
Напряженно подумав еще несколько минут, Кравцов пришел к выводу, что ничего. Теперь можно только ждать и надеяться на то, что молодой и здоровый организм дальше справится сам. Впрочем, надежды на это было очень мало — полчаса назад умер Алексей Калинин, а ведь он был не старше и не слабее Селезнева.
— Борис Михайлович… — снова робко прошептала медсестра. — Может, все-таки…
— А, ладно! — раздраженно махнул рукой Кравцов. — Впускай. Хуже ему уже точно не будет.
Даша тут же кинулась к двери, распахнула ее и высунулась в коридор.
В том самом кресле, в котором провел прошлую ночь Полундра, сейчас сидел Витька Селезнев. Лицо у него было бледным, руки тряслись, а глаза отчаянно бегали. На тонкой мальчишеской шее справа багровели три больших кровоподтека — Витька никак не мог окончательно поверить, что все это происходит наяву, он зверски щипал себя, надеясь проснуться.
Но надежды были напрасны — кошмар обернулся явью, его отец в самом деле лежал здесь, за дверью четвертой палаты, и в любую секунду мог умереть.
— Витя! Заходи!
Услышав голос медсестры, мальчишка вскочил с места как подброшенный — его словно иголкой пронзила отчаянная надежда на то, что отцу стало лучше.
Он кинулся к двери палаты — и чуть не упал, споткнувшись о хозяйственную сумку, в которой лежали продукты для дяди Сережи и американца. Он ведь так и не успел выйти из поселка — его встретил один из знакомых пограничников и сказал, чтобы он скорее бежал в госпиталь. Он прибежал, и тогда начался кошмар, который длится до сих пор.
Оказавшись в палате, Витька тут же кинулся к койке, на которой лежал его отец.
— Папа! Папа, что с тобой?! — из глаз паренька совершенно непроизвольно потекли слезы, а он даже не заметил их, хотя еще два часа назад счел бы это ужасным позором и просто не поверил бы, услышав, что он сам способен разреветься, как девчонка.
— Осторожнее! — сказал Кравцов, видя, что мальчишка схватил больного за плечо.
— Ему лучше?! Скажите, доктор, ему лучше?! — Витька повернулся к Кравцову, в глазах его горела надежда.
«Вот поэтому и не разрешают родственников к тяжелобольным пускать, — как-то отстраненно подумал Кравцов. — Сами они ничего сделать не могут, зато мешают тем, кто может, — врачам. Что я этому пацану скажу? Мне сейчас не об этом надо думать, а о том, что еще можно сделать для больного!»
— Нет, пока не лучше, — сказал Кравцов официальным тоном.
— Но он не умрет?!
Ответить на этот вопрос, глядя ребенку в глаза, было почти невозможно. Кравцов был уверен, что жить Селезневу осталось считанные часы. А может, даже не часы, а минуты. Но как об этом сказать?!
— Не знаю, — с трудом выдавил он из себя.
Мальчишка смотрел на него, явно ожидая, что сейчас этот умный, взрослый человек скажет еще что-то. Но сказать Кравцову было больше нечего.
— В общем, если хочешь, посиди здесь, — отводя глаза, сказал он. — Только не трогай его.
Мальчишка кивнул — он готов был слушаться этого человека в белом халате совершенно безропотно, ведь он воплощал последнюю надежду на то, что все еще будет в порядке.
Кравцов вышел из палаты.
— Слушай, а где твоя мама? — спросила Витьку медсестра. — Она знает… — Даша не договорила.
— Она уехала… — ответил Витька. — К бабушке, во Владивосток. Я ей позвонил, но она только завтра утром прилетит.
— Понятно…
Больше они не разговаривали. Витька сидел у кровати, держа отца за руку, а Даша примостилась подальше, у стены. Она бы с радостью ушла из палаты, но не имела на это права, как медсестра она должна была постоянно находиться здесь.
Через полчаса Витьке показалось, что еле слышное дыхание отца стало реже. Несколько минут он старался убедить себя в том, что ошибся, но вскоре обманывать себя стало невозможно.
— Тетя Даша… — с отчаянием в голосе сказал мальчишка. — Папа дышать перестает!
Медсестра встала, подошла к койке, прислушалась. Мальчишка был прав. Она взяла Селезнева за запястье, попыталась прощупать пульс. Ей удалось это только секунд через десять. Удары были слабые и очень, очень редкие.
— Он умирает? Да? Скажите, он умирает?
Даша молчала.
— Ну сделайте что-нибудь! — отчаянно вскрикнул мальчик.
— Я ничего не могу сделать, — тихо-тихо, одними губами прошептала медсестра. И отвернулась — видеть лицо Витьки ей сейчас было больно почти физически.
Через несколько секунд Селезнев сделал последний выдох…
Витька сидел, оцепенев, а слезы, словно сами собой, катились по его щекам и капали на пол. Даша хотела было попытаться его утешить, но просто побоялась. Мальчик был сейчас похож на перекаленное стекло — коснись его и треснет, разлетится на тысячу мелких осколков. Медсестра тихо встала с места и вышла из палаты. А через пару минут дверь снова открылась, и внутрь вкатилась больничная каталка.
— Витя, тебе лучше выйти, — не глядя на мальчика, сказал Кравцов.
Тот не пошевелился.
— Витя, выйди, пожалуйста. Так будет лучше, — Кравцов осторожно взял паренька за руку. Тот не сопротивлялся. Как сомнамбула он прошел вслед за главврачом по коридору и вышел из госпиталя.
