Они вошли в квартиру, где сегодня — по случаю праздника — собрались и дочка Игнатьевны, Ксюша, и ее длинный, худой муж в очках, и их дети, приходящиеся старушке внуками. В прихожей вкусно пахло едой, слышно было, как работает телевизор.
К бабушке выбежали из комнаты хохочущие дети — Вовик и Оля, но при виде незнакомого человека сразу сконфузились. Игнатьевна же заперла изнутри дверь — и рванулась на кухню:
— Ксеня! Ты что — не чуешь, как утка подгорает?! Ох, что делается, что делается! Ну ничего поручить нельзя…
Из кухни раздались шипенье кипящего масла, лязганье вытаскиваемого из духовки противня — и новая порция причитаний Игнатьевны. Дверь в еще одну комнату открылась, и оттуда быстрыми шагами, удивленно взглянув на Вдовина, прошла на кухню миловидная женщина лет тридцати — тридцати пяти. На ходу она все-таки еще раз обернулась, поправляя плавным движением свои красивые, хоть и явно обесцвеченные перекисью волосы, и поздоровалась с гостем. Затем тоже исчезла на кухне, откуда донесся ее голос:
— Ну что ты кричишь, мама? Нормальная утка! Смотри, как ужарилась. Самое то! Видеть спокойно не могу — скорей бы за стол…
Игнатьевна, вытирая руки полотенцем, вернулась в прихожую:
— Чего ждешь, Коля? Раздевайся, проходи, праздновать будем. А вы, дети, поздоровались с дядей Колей? Чему я вас учила?
Вовик и Оля, насупившись, подошли ко Вдовину, который засуетился и начал рыскать по карманам. Но так, видимо, и не найдя ничего подходящего, чтобы вручить малышам, пообещал:
— Забыл конфеток вам купить. В следующий раз принесу обязательно! Ага?
Дети закивали, потом взялись за руки и убежали на кухню.
— Не знаю, снимать пиджак или нет? — обратился к старушке ее неожиданный гость.
Она подумала и махнула рукой:
— Не знаю, Коль, сам решай. Лучше сыми, не заляпаешь жиром хоть… Все, хватит торчать здесь, пошли кушать!
Наконец все уселись за стол. Вдовин пожал руку зятю Игнатьевны и сел на стул у окна. Он чувствовал себя немного не в своей тарелке — получилось, что напросился в гости. Кто ж знал, что Тарасыча не будет? В упор его никто не разглядывал, но порой искоса и дочка Игнатьевны, и ее муж, оказавшийся крайним молчуном, и дети кидали на него взгляды, как бы говорящие: и кто это пришел? Ему было неловко за свой не очень чистый костюм, за небритость и вообще — за, так сказать, не парадный вид. Хотя рубашка на нем была белая, но даже в ней он выглядел простовато.
Ко всему прочему лицо Николая Вдовина казалось каким-то грустным и виноватым, в глазах застыла тоска. Брови — густые, волосы — зачесанные назад; теперь мало кто так зачесывает, немодно это. Уши — острые, как у волка, вернее было бы сказать — заостренные кверху. Нос — прямой, ровный. Возле тонких, своеобразного рисунка, губ пролегли упрямые, даже немножко злые, морщины, придающие всему лицу тяжелое, горькое выражение. Но больше всего запоминались все-таки его глаза…
Игнатьевна решила снять возникшее за столом напряжение — и достала из холодильника бутылку водки, а следом за ней еще и бутылочку сухого белою винца. И представила гостя своей небольшой семье, налив себе и Вдовину водки, а дочери — вина:
— Ну что же, дорогие мои Ксюшечка, Валера, детки… Вот и собрались мы с вами отметить очередной День Победы. Надеюсь, попозже к нам еще и Николай Тарасович присоединится. Слава Богу, дорогие мои, что вы растете, верней, выросли, не зная ужасов войны. А вот мы с соседом нашим, да вот с его однополчанином, тоже Николаем, близко познакомились с ней, проклятой. Сами знаете, какие потери она с собой несет. У меня мужа забрала, лиходейка, — твоего, Кения, отца и вашего деда… Так давайте выпьем за то, чтобы мы все помнили, что такое — Девятое мая, и за то, чтобы не пришлось на вашу долю никакой больше войны!..
Чокнулись все — в том числе и непьющий зять Валера, поднявший бокал с лимонадом, и дети, которые, конечно, мало чего из речи бабушки поняли. Все выпили и принялись за утку, готовить которую Игнатьевна любила по своему рецепту — нашпиговывала ее рисом и изюмом, а также яблоками, а вокруг утки аппетитно громоздилась жареная, тонко порезанная картошечка.
— О-о! — с изумлением произнес Вдовин, отведав этого потрясающего блюда. — Ничего себе! Вкуснотища какая! Отлично…
Минут пятнадцать все работали челюстями, пока утка была еще горячей. Довольная Игнатьевна следила за тем, чтобы все были сыты, и постоянно подкладывала каждому на тарелку то мяса, то картошечки. Потом включила на плите чайник. Когда же все наелись — а за это время Вдовин с Игнатьевной уговорили уже полбутылочки «беленькой», — дети поковыряли ложечками торт, запивая сладкое чайком, и побежали дальше веселиться. К ним, очевидно, решив, что старикам хочется поговорить по душам, присоединились вскоре и их родители. А Вдовин с Игнатьевной выпили еще; он закурил, с разрешения хозяйки, и они на самом деле завели непростой разговор. Рассказывал о себе бывший «сын полка» не очень охотно, но чувствовалось, что он тоже искал повода выговориться. И лишь теперь, «приняв на грудь», Вдовин более-менее расслабился: может спокойно поведать свою, на самом деле грустную, историю. Игнатьевна не курила, но жадно слушала его, подперев щеку рукой, иногда что-то спрашивала…
— Все на самом деле просто, — начал Вдовин. — Ну не повезло мне!.. Потому и пропал надолго. Удивляюсь — как вообще жив остался? Так судьба тряханула! Ты, Марья Игнатьевна, молодец — все у тебя как у людей: и семья есть, и квартира. Правильно! А я вот лопухнулся… Началось все с телевизора — я наслушался рекламы ихней про «МММ» да разные банки, где, помню даже эти слова, «доходы высоки, как горные вершины…». Ну и поскольку человек я холостой, посоветоваться было не с кем — решил на свой страх и риск все мои сбережения, все, что накопил за долгую трудовую жизнь, рассовать под проценты по разным банкам. И жить на эти проценты. Понимаешь, Игнатьевна? Давай еще по одной, что ли?
— Давай… — Старушка плеснула обоим еще по рюмашке. — Ну и?..
— Поначалу обрадовался — заработали мои денежки вроде. Да и все вокруг как безумные прыгали — ой, вклады, ой, успеть бы, ой, а Голубков, а Мавроди!.. Я гардеробчик обновил, обрадовавшись. Ну, думаю, достойная старость обеспечена, все, класс! Так и жил какое-то время. Потом все лопнуло — как мыльный пузырь лопается. Вклады мои пропали, и ничего я не добился… Ну не меня же одного такая беда настигла, думаю, выкручусь, ничего. Но затем все полетело, все! И «Властилина» эта, и «Чара», и даже то, что считалось самым надежным… Понимаешь? Войди в мое положение! Я, значит, туда-сюда, никак не мог остановиться, все искал честный какой-нибудь банк, надеялся еще на что-то, дурила картонная… Прошлый раз я приезжал — у меня еще не так плохо дела шли; знакомые вкладчики тоже чего-то насоветовали: мол, и мы все потеряли, а теперь снова срослось. А прошедшим летом у меня вообще все рухнуло — разом! Пил неделю, потом очнулся и думаю: ну что же мне делать? Должен же быть какой-то выход, а? Решил на карточной игре сделать денежки. Карты я знаю вроде неплохо. Но, Игнатьевна, человек я азартный оказался — и в итоге проигрался в пух и прах. Долги были большие…
— Ох-ох! — искренне сопереживала рассказу старушка.
— Ну вот, значит, — опять закурил раскрасневшийся от жары и водки Вдовин, — как там в народе говорится? «Если ума нет — то это надолго». Точно про меня, ей-богу! Короче, была мысля сдавать квартиру — она у меня как-никак трехкомнатная была, в хорошем районе, близко от метро. Но так получилось, что ее продал… Ну да, как бы продал. Долги отдал — и все, без денег остался. Остаток, между нами говоря, был кое-какой, так и его украли у меня — представляешь, Игнатьевна? Заснул по пьяни у кого-то в гостях — а пил я тогда много, — очнулся в какой-то канаве: без денег, без паспорта — все украли. И, что самое тяжелое, не помню даже, с кем пил, — ни района не помню, ни людей! Так я из уважаемого человека, который пахал всю жизнь, в один миг в бомжа обычного превратился. Понимаешь, как страшно? Без определенного места жительства, чтоб ему пусто было!
— Ну а сейчас чего делаешь? — кротко спросила старушка.
— Да вроде пригрели меня одни люди, — нахмурился Вдовин, — так, на еду хватает. И крышу над головой мне дали, но, сама понимаешь, все это временно. Вот… А сегодня решил зайти к нашему Тарасычу — проведать старика, ну и принести ему чего-ничего…
— Ах, мы про него-то забыли совсем! — Игнатьевна встала из-за стола. — Пойдем, мил человек, все же посмотрим, пришел ли. А если пришел, уже все втроем покумекаем, как тебе помочь…
— Ага, пошли посмотрим. — Вдовин тоже пошел в прихожую, следом за ней.
Долго стучали, звонили они в дверь Виноградова — Игнатьевна предположила даже, что у него, не дай Бог, инфаркт случился, уже второй, и лежит он сейчас без сознания — если живой еще — в квартире, не подходит к двери поэтому. Но ломать дверь не решились как-то. Оставили в двери записку — мол, ждем у нас, приходи скорее. Вернулись к старушке — там Валера и Ксения попросили Игнатьевну оставить у себя переночевать детей. Старушка понимающе хихикнула — давайте, конечно, о чем речь, а то вам-то в однокомнатной квартире вашей и спать вдвоем при детях неудобно… На том и порешили.
