Простатит ничего на это не ответил, лишь пожал широченными покатыми плечами, как бы говоря: а я-то здесь при чем?
И потом, мало ли, что ты, папа, говорил…
Слева на челюсти у него багровел здоровенный кровоподтек, и, взглянув на этот бланш, Майков болезненно поморщился. Вчера утром Хоботу досталось больше всех, вся левая половина его физиономии чудовищно распухла и приобрела оттенок спелой сливы, и Майков не удивился бы, узнав, что у Хобота после того нокаута случилось небольшое сотрясение мозга.
– Куда ж его понесло с такой мордой? – растерянно спросил Майков.
Простатит опять промолчал.
– Ладно, вали отсюда, – сказал ему Майков. – Я сейчас спущусь. Дайте хоть в порядок себя привести.
Простатит ушел, боком протиснувшись в дверь. После его ухода Майков не стал приводить себя в порядок. Вместо этого он взял со стола сигареты, несколько раз нервно крутанул колесико зажигалки, закурил и стал у окна.
Дождь уже кончился, но небо все еще было затянуто тучами. На улице было совсем светло, Майков видел, как поблескивает мокрая трава газона и лоснятся разноцветные цементные плитки дорожек. По случаю дождя и раннего часа водопад был выключен, и продолговатое, не правильной формы зеркало пруда тускло блестело, как брошенный в траву лист оцинкованной жести. Мертвые – теперь уже, несомненно, мертвые – черешни торчали на пригорке, нелепо растопырив голые черные плети ветвей. Сейчас смотреть на них было вдвойне противно, слишком уж о многом они напоминали. В частности, и о том, куда мог посреди ночи уйти Хобот с разбитой физиономией и со стволом за поясом."
Да, смотреть на черешни было чертовски неприятно, но взгляд Майкова все время возвращался к ним, будто намагниченный, и думалось ему почему-то не об исчезнувшем Хоботе, а снова об этих проклятых деревьях, будь они неладны. Папа Май хмурился и озабоченно грыз фильтр сигареты, пытаясь понять, как это Букреев, солидный и, главное, по-настоящему авторитетный мужчина, мог решиться на такую мелкую пакость. Это ж, как ни крути, западло – и по нормальным, человеческим понятиям, и уж тем более по темным воровским законам. С другой стороны, конечно, блатные никого, кроме себя и себе подобных, за людей не держат, но все-таки, все-таки… Ну были бы они с Алфавитом просто соседями, тогда еще куда ни шло, но ведь они же, помимо всего прочего, еще и деловые партнеры! Вряд ли Алфавит стал бы рисковать своими – и, скорее всего, не только своими – деньгами ради столь мелочной мести. Папа Май, к примеру, не стал бы, да и никто из его знакомых не стал бы. И даже не столько из-за денег, сколько потому, что это западло. Ну, западло же, в натуре! После такого не то что охране своей в глаза – в зеркало по утрам смотреть не сможешь, со стыда сгоришь. М-да. – Но кто же тогда черешни-то загубил? Ведь бутыль с кислотой не с неба упала, принес ее кто-то, и ушел этот кто-то через забор на участок Букреева. Кто-то из его охраны? Да черт его знает… Сомнительно как-то. Это ведь подвиг не из тех, которыми можно похвастаться перед таким человеком, как Алфавит. Вот и получается, что вчера папа Май поторопился устроить скандал. Обидно, да, спору нет, до чертиков обидно, но надо было все-таки дождаться Алфавита и обсудить эту проблему с ним – спокойно, как полагается, и найти конкретного виновника и конкретное решение.
Не воевать же с ним, в самом-то деле! А после вчерашнего мордобоя другой выход найти будет очень трудно, поскольку получить в рыло и молча утереться – это, братва, тоже западло… Вот так же, наверное, и Хобот рассуждал своей отбитой башкой. Не было в его, Хобота, биографии случая, чтобы он получил по морде и не дал сдачи. Не такой это человек, чтобы молчком утираться. Не надо, ох не надо было оставлять его сегодня без присмотра! Вот где он теперь, псих этот контуженный?
И тут Майков увидел лестницу.
Раздвижная алюминиевая стремянка стояла у забора, отделявшего его двор от участка Букреева, и даже отсюда, со второго этажа, с очень приличного расстояния было видно, что ступеньки ее испачканы сырой землей. Майков закрыл глаза, постоял немного, давая себе время успокоиться, и снова открыл их.
Нет, не помогло. Стремянка была на месте, и наполовину смытые ночным дождем пятна мокрой земли по-прежнему предательски темнели на светлых дюралевых ступеньках.
Майков вдруг припомнил свой предутренний сон – тот самый, дурацкий, где он стрелял из пистолета по сдобным булочкам. С чего бы это ему вдруг приснилась такая чепуха?
Сны папа Май видел частенько, и были они все в меру бредовыми, как и полагается нормальным снам. Но фигурировали в этих снах в основном бабы или, в самом крайнем случае, менты, а чтобы булочки, да еще и приговоренные к расстрелу… Была же, наверное, какая-то причина, толчок какой-то, что ли…
И тут ему вспомнилось – или показалось, что вспомнилось, – будто странный его сон начался с выстрела. Папа Май напряг память. Воспоминания тонули в сонной мути, путались со снами, так что и не разобрать было, где сон, а где явь, но он терпеливо распутал этот нематериальный клубок и пришел к выводу, что ночью действительно слышал выстрел. Звук был отдаленный, глухой, почти неслышный сквозь стеклопакет с тройным остеклением, но такой знакомый, что тренированное ухо папы Мая даже во сне безошибочно его распознало и послало в мозг сигнал тревоги: атас, мол, где-то поблизости стреляют. И мозг проснулся на мгновение, убедился, что вокруг по-прежнему тихо, и снова заснул, и приснилась ему, мозгу, белиберда с расстрелянными булочками…
"Ну, правильно, – подумал папа Май. – Я же знаю, что ночью в караульной будке сидит мой человек, и, если где-то рядом действительно начнется стрельба, он поднимет тревогу.
А раз вокруг все тихо, значит, мне показалось… Кто же мог предположить такое, да еще, можно сказать, во сне!"
Он рассеянно сунул в рот сигарету и обнаружил, что все еще держит в зубах истлевший до самого фильтра окурок.
Тогда папа Май ткнул бычок в пепельницу, скомкал незакуренную сигарету в кулаке и тоже выбросил в пепельницу, медленно отряхнул с ладони крошки табака и медленно же, с огромной неохотой покинул свою спальню и спустился в холл, где его ждали Рыба и Простатит.
– Бараны, – сказал он им устало, без злости, но с огромным отвращением, – лестницу от забора уберите. Помойте и поставьте в кладовку…
– Лестница? Где?! – спросили эти уроды чуть ли не хором.
– В п.де, – ответил им папа Май. – Вас за ручку отвести?
Простатит вышел первым. Рыба задержался в дверях и сообщил:
– Да, кстати, Андреич, около часа назад к Букрееву во двор заехала машина.
– «Мерседес»? – быстро спросил Майков.
– Нет, «черкан», на котором его быки ездят.
– Кому не спится в ночь глухую, – пробормотал Майков. Его одолевали дурные предчувствия. – Ну, иди, иди, помоги Простатиту. Да, и осмотрите все хорошенько, во все углы загляните. Может, Хобота найдете. Ему вчера конкретно башку отбили, мало ли куда он после этого мог забуриться…
Рыба сокрушенно вздохнул и вышел. Похоже, он тоже догадывался, куда именно мог забуриться Хобот со своей отбитой башкой, и о последствиях такого поступка он тоже не мог не догадываться. Майкову показалось, что Рыба перед уходом хотел еще что-то сказать, но, слава богу, передумал: папе Маю очень не хотелось, чтобы кто-то озвучил его собственные невеселые мысли.
Никакого Хобота они, естественно, не нашли – ни в гараже, ни в котельной, ни в сарае, где хранились инструменты, ни тем более во дворе. Сообщить об этом Майкову пришел Рыба. Был он весь мокрый после долгого ползания по кустам, и на светлом паркете за ним оставались грязные следы. Глаза у Рыбы нехорошо бегали, разбитая во вчерашней драке морда имела сероватый оттенок, и, доложив, что Хобота нигде нет, он все-таки сказал то, о чем Майков думал в течение всего последнего часа.
– Линять надо, Андреич, – сказал Рыба. – Заштукатурят они нас, как пить дать, заштукатурят. Зря мы с ними связались. Не подумавши. А тут еще Хобот, отморозок хренов…
– Ты, что ли, лучше? – с тоской спросил Майков. Не тосковать ему сейчас полагалось, а орать и бесноваться, но на это у него просто не было сил. – Ты почему мне еще вчера не сказал, что этот придурок со стволом по двору бегает?
Рыба сокрушенно развел руками.
– Кто же знал, Андреич? Я ему, пидору, сказал, чтобы он бросил херней маяться, и он вроде послушал. Ладно, говорит, братан, не дребезжи, типа, все будет путем. Сейчас, говорит, успокоюсь немного и пушку спрячу. Она, говорит, меня успокаивает получше валерьянки."
– А ты, мудак, и поверил, – сказал Майков.
– Так кто же знал? – повторил Рыба. – Линять надо, Андреич, конкретно тебе говорю. Нам против них ни хрена не светит. У нас ведь даже стволов при себе нет, одни пугачи газовые."
– Рот закрой, – с отвращением произнес Майков. – Обосрался, герой? Линять будешь, когда я скажу. Сначала надо с Алфавитом базар перетереть. Может, еще удастся замять это дело. И потом, сам подумай: ну куда ты от него сбежишь? Он же в законе, ему нас и в Антарктиде откопать – раз плюнуть. Договариваться надо, а как договариваться, что говорить – ума не приложу.
