Ознакомительная версия.
Он не переставал ломать голову над тем, что могло случиться в порту. Несмело, робко, гоня эту мысль прочь, все же связал происшествие со своими флотскими друзьями. Но в который уже раз повторился: «Кому я нужен?» Разве что недругам. А вот эта мысль пришла в голову совсем недавно. Он уверенно предположил, что сенатор Воеводин остался на своем месте, по-прежнему контролирует органы внешней разведки, в курсе многочисленных спецмероприятий. И вот он узнает, что командир спецгруппы, работавший на него и предавший его, остался в живых. И он единственный, кто знает, на какие счета ушли деньги покойного Али-Шарифа. Он единственный, кто сможет вернуть сотни миллионов долларов, привезти тот вагон с золотом. Что предпримет бывший генерал КГБ, человек, по сути своей, коварный и мстительный?
Тут Яков горько усмехнулся: «Лучше бы сенатору об этом не знать. Вообще ничего не знать о деньгах».
И все же, если узнает, предпримет ли попытки к освобождению? У него два пути — дипломатический и силовой. На последнем он обжегся, да так сильно, что его, пожалуй, лишили кресла в Комитете. Ну да ладно, это вопрос второй, хотя и не последний.
Хотя нет, кроме этих двух путей, у него был третий: устроить освобождение при помощи денег. Пусть он затратит миллион, но получит то, за чем гонялся несколько месяцев, безусловно, рискуя при этом. Но без риска и больших денег не увидишь — они всегда ходят рука об руку.
Получит то, за чем гонялся? Да его хватит паралич в самом конце этой гонки.
Думая об этом, Яков часто терял нить размышлений и все чаще жалел о листке бумаги и карандаше: вот две вещи, которые не дают мыслям путаться, ведут их дальше, разматывают строчку за строчкой, один вывод за другим. А так он действительно запутывался, и его мысли шли по кругу. Похоже на склероз, однажды подумал он. И на миг похолодел: ему показалось это предвестником сумасшествия. Он не так давно в одиночке — всего три месяца, но кто знает, как люди сходят с ума. Также он почувствовал в груди нарастающее беспокойство, как приступ аритмии.
Сегодня с утра он был более-менее спокоен, но сумятицу внесло какое-то происшествие в порту. Наверное, ничего серьезного, поскольку расписание его содержания не изменилось и положенное время он провел на свежем воздухе.
Тюрьма, выросшая на Черепашьем, действительно напоминала знаменитый форт Баярд у Ла-Рошели: та же овальная форма с типичным для большинства тюрем внутренним «квадратом». Окна камер выходили как во двор тюрьмы, так на внешнюю ее сторону. Охрана небольшая — около тридцати человек, но и заключенных не так много — восемьдесят с небольшим. Бывало, камеры ломились от обилия узников, особенно во время войны с Ираком, когда каждого второго военного подозревали в измене и изолировали на «черепашке».
Сейчас наступают времена «холодной войны», точнее, «ледяной», поскольку более теплая против Ирана идет давно и успешно. Того гляди, камеры снова начнут разбухать от заключенных, а в полуподвальных помещениях, которые во время нагонных ветров наполнялись водой, вновь зазвучат одиночные выстрелы.
В этих, нижних, камерах уже давно сделали отверстия, которые остроумные надзиратели прозвали дренажными трубами. Когда ветер стихал, вода из камер уходила через дренажи и не нужно было ждать, когда она сама собой рассосется, а до прорубки отверстий она почти никогда не рассасывалась. От этого и фундамент разрушался. На каждом таком отверстии решетка с прутьями в руку толщиной.
К одной из них, пользуясь поднявшимся ветром, подплыл Кашинский. Если бы у него был на спине плавник, его бы наверняка заметили. Атак он, находясь на минимальной глубине и ползя по дну, как гигантский тритон, удачно «подполз» к основанию. Тут можно было передохнуть: патрульных катеров не видно, да и из помещений тюрьмы его не разглядишь.
Кроме стандартного вооружения — ножа, пистолета и автомата, — у Кашинского был не совсем обычный инструмент, называемый «пилой Джигли», также она известна как «десантная струна». Этой струной с алмазным напылением можно в один миг срезать голову или за несколько мгновений перепилить ногу в бедре вместе со штаниной. Годилась она и для перепиливания таких вот здоровых с виду прутьев.
Диверсант перекинул один конец струны через чугунный прут и взялся руками за Т-образные рукоятки. Он работал методично и не спеша, держа струну в одной плоскости. Сколько он прутьев — и деревянных, и металлических — перепилил за время учений, не счесть.
Периодически на водолаза накатывала волна и накрывала его с головой. Отфыркиваясь через дыхательную трубку, Тритоныч продолжал свою работу. На подстраховке был его единственный напарник и командир двойки Сергей Перминов. Он, дабы не тратить запасов драгоценной дыхательной смеси, нашел себе место среди гладких валунов и поляны водорослей, в которых в своей черной и блестевшей от воды одежде он маскировался не хуже тюленя. Его с той же периодичностью накрывали волны, он, как и Тритоныч, дышал через дыхательную трубку с прямым загубником.
Время от времени Сергей смотрел через маску на окна форта, замечая порой, что кто-то из узников подходит близко к решетке, и каждый раз сердце Сергея билось учащенно («За кем ты идешь, Сергей? За врагом или другом?»): за другом, за другом, за другом...
И губы его улыбались.
Он действительно мог бы увидеть капитана во время его часовой прогулки, но они с Кашинским были заняты на другой стороне форта, расчаливая транспортировщик в полутора сотнях метров от острова и на глубине примерно тридцати метров.
Эх, если бы знать, в какой камере содержат Якова... Но об этом не мог сообщить никто; агенты Боброва в этом вопросе тоже оказались не на высоте. Хорошо, что у военно-морской разведки был подробный план этой тюрьмы — буквально каждый ее уголок, бойцы подводного спецназа знали, в каких помещениях находится караул, когда происходит смена караула, когда заключенным раздают пищу.
Прутья на решетках дренажных отверстий порядком проржавели, и у Кашинского на один пропил ушло всего десять минут. Передохнув и обменявшись с напарником едва различимыми знаками, он снова включился в работу. Теперь ему предстояло действовать более осторожно, чтобы не пропилить нижнюю часть прута насквозь. Нужно, чтобы он держался хотя бы на честном слове. Когда диверсанты войдут внутрь двора, прутов, естественно, на месте не будет. Но то случится только ночью, а днем надо все приготовить к очередному этапу операции.
Приступая к надпилу второго прута, Кашинский откровенно признался себе: «Удрочился я, однако. Руки отсохли. Как обратно поплыву, хер его знает». Он вспомнил, как собрался под воду в одних резиновых чулках, и громко фыркнул в трубку.
Перед этим они с Сергеем обследовали южную часть форта, собственно причал длиною всего около десяти метров и со ступеньками, уходящими под воду. По непонятной причине там постоянно «штормило». Ветра нет, а в причал бьет волна, словно это утопленники или расстрелянные в подвалах узники баламутят воду. Одним словом, чертовщина, как и у рифа, возле которого траулер подвергся нападению «фрогменов». Извечные загадки старика Каспия.
К этому причалу сегодня утром и подошел «Мазендеранский тигр», оттуда и ушел спустя сорок минут. У пирса остался лишь служебный катер с номером 0114 на борту. В свое время его унесет в море, что лишит гарнизон форта последней связи с большой землей.
С этой стороны во двор тюрьмы попасть было сложнее всего. Во-первых, окна караулки выходили на причал, во-вторых, там была такая мощная дверь, что ее вряд ли стронет с места диверсионная мина весом в десять-пятнадцать килограммов.
Как и сегодня рано утром, когда Сергей глядел на часы и мысленно воскликнул: «Наша пошла!» — он и сейчас ощутил в руках дрожь. Непонятно, отчего она возникла. И Кашинский вроде бы работу не закончил. Может, сработала та самая невидимая связь с другом, которая не покидала обоих, когда один был на пароме, а второй следовал за ним в катере?
Что-то радостное взбурлило в груди, будто до долгожданной встречи оставались считанные минуты. Словно пропиленная чугунная решетка была последним препятствием, а за ней — измученное, но торжествующее лицо Якова.
Надо верить своим чувствам, уговаривал себя уставший Сергей. Сколько они с Тритонычем не спали, сколько нервов спалили, а старик сам взялся за трудную работу, и отговорить упрямца не представлялось возможным.
Вот уже две недели Якова не терзают допросами. Отдыхал ли он от них? Нет. Он каждый день ждал очередного допроса и от этого испытывал дополнительное давление на себя, на свою пошатнувшуюся психику. Ее валило напрочь, когда Чеху вводили «сыворотку правды» (Sodium Pentothal, или пентотал натрия), сильнейший наркотик, который делает человека безвольным и заторможенным. Бороться с ним можно только одним путем: верить в то, что ты говоришь, что любая ложь, прозвучавшая из твоих уст, — правда.
Ознакомительная версия.
