взвел курок большим пальцем.
- Ты что там делаешь? – Грегори отогнул рукой подушку, - Давай сюда, хватит баловаться.
Он схватил револьвер за ствол и попытался выкрутить его из руки. Уинстон сжал пальцы и дернул револьвер на себя. Револьвер выстрелил, задев край подушки. Пуля попала в стену.
- Эй, ты что творишь? – удивился качок и даже отдернул руку от револьвера.
Уинстон выстрелил еще раз через подушку, с силой нажав на спуск. Попал в живот справа. Грегори вскрикнул и прижал руки к ране.
Служащие Министерства Изобилия в основном уже вернулись с работы. Сколько-то людей сидели дома и выстрелы слышали. Но жильцы не бросились наперебой звонить в полицию. Дети бы, конечно, сообщили, куда следует и не следует, но дети относительно мирного времени не знают, чем отличается выстрел из револьвера через подушку от других похожих звуков. Взрослые же, если кто и заподозрил, что были именно выстрелы, то не понял, где конкретно стреляли.
Позже оказалось, что кто-то все-таки позвонил в полицию. Полиция предсказуемо ответила «вот убьют, тогда вызывайте». Полиции в Лондоне едва хватало, чтобы принимать меры по поводу достоверно произошедших преступлений. Может быть, какой-нибудь проловский дом и перевернули бы с подвала до чердака по подозрению в стрельбе из запрещенного оружия, но никак уж не многоэтажку Министерства Изобилия, где за скромными дверями могут обнаружиться большие и злопамятные начальники.
Грегори попытался закричать, но Уинстон толкнул его, уронил на пол, сел раненому на грудь и зажал лицо порванной подушкой. Тот подергался и обмяк. Но вроде не умер.
Надо его связать, здоровый. Чем? Веревкой, на которой сушится белье после стирки. После автоматической прачечной по американскому стандарту белье приходилось досушивать дома. Если стиральные машинки исправно стирали и отжимали, то сушилки хронически недосушивали белье. Некоторые, оглянувшись по сторонам, шепотом говорили, что сушилки специально сделали ущербными, чтобы люди страдали. Вот раньше были сушилки…
Уинстон на новой работе узнал, что сушилки старых моделей постоянно выбивали пробки, потому что из конструкции для экономии убрали терморегулятор. Поэтому новые модели стали делать менее мощными, так выходило и стабильнее, и дешевле.
Так и получилось, что из вроде бы высокотехнологичной автоматической прачечной министерского дома вроде бы высокопоставленные жильцы приносили домой полусырое белье и развешивали его в комнатах на просушку. Правда, по сравнению с пролами, стирающими в тазиках, все равно получалась заметная ступенька наверх. Зато в каждой квартире имелась бельевая веревка, которой можно кого-нибудь связать.
Вроде не умер, - от души затянув узлы, Уинстон поглядел на связанного. Руки, ноги, и веревки еще хватило, чтобы привязать его к самой массивной конструкции в квартире – к стояку канализации. На флоте морские узлы вязать особо не приходилось, но это как ботинки завязывать, один раз научился и на всю жизнь. Надо его привести в сознание. Чем? У одинокого мужчины, занимающегося боксом, дома из лекарств только эластичный бинт, йод и мазь от синяков.
Похлопал по щекам. Не помогло. Нажал на живот возле раны.
Грегори ожил и попытался закричать, но, похоже, рана физиологически не позволяла издавать громкие звуки.
- Расскажи, как туда добраться? – потребовал Уинстон.
- Я ранен! Ты подстрелил меня! – он кричал, но шепотом.
- Я знаю.
- Тебя посадят! Расстреляют! Отменят!
- Я знаю.
- Я член партии!
- Я знаю.
- Ты же никто! Ты вообще никто! Ты пустое место! Ты прол!
- Я вооруженный преступник, который уже прострелил тебе кишки.
- Срал я на преступников!
- Ya est russkiy razvedchik, - сказал Уинстон по-русски со страшным акцентом. Но во всех фильмах русские говорили на своем языке именно так.
- Что? – Грегори нервно задергал ногами. Типовые иностранные фразы из фильмов понимали все.
- Budesh govorit?
- Я все расскажу.
Конечно, этот качок не учил русский в университете и не служил срочную на флоте. Но он смотрел те же фильмы, где безжалостные русские, немцы или французы пытали пленных. Конечно, пленные англосаксы, в отличие от пленных латиноамериканцев, гордо молчали и с презрением читали морали палачам в процессе втыкания иголок под ногти и дробления костей кувалдой. Каждый зритель примерял на себя эту роль и думал, смог бы он вести себя так же. Кто-то, наверное, мог. Такие шли в морскую пехоту, в авиацию, десант, специальные части. И стойко переносили там тяготы и лишения, включая пытки в плену. Другие же с детства понимали, что это не для них, и что лучше выложить все по первому требованию, а не провоцировать палача на повышение уровня пыток.
Разведчики в кино не всегда похожи на настоящих разведчиков из настоящего мира. Чаще они похожи на Уинстона Смита в том виде, как он выглядел в этот день. Не красавец, но стильный, более-менее спортивный и по-своему симпатичный, потому что главных антагонистов всегда играли хорошие актеры. Если у вражеского шпиона есть помощники, то в том числе и красивые дорогие женщины. У него всегда есть оружие, и он легко его применяет. И он обязательно пытает пленных.
Уинстон никогда не хотел быть палачом. Никогда не хотел пытать людей. Но где-то за городом друзья этого человека мучали Бонни. Его Бонни. Раньше, до ареста, до подвалов, до комнаты сто один вряд ли он смог бы пытать беззащитного человека. Даже в молодости, на флоте, если бы ему приказали, он бы провалил задание. Но несколько месяцев в застенках приблизили его к тем, на кого он бы не хотел быть похожим. К настоящим преступникам и к палачам.
- Тебя когда-нибудь пытали? – спросил Уинстон, вставая.
- Неет, - жалобно ответил Грегори.
Уинстон вошел в его поле зрения с кухонным ножом и рывком расстегнул молнию синего комбинезона жертвы от ворота до ширинки.
- Не надо, я все скажу, - прошептала несчастная жертва.
Бонни держали в загородном доме, куда действительно не так-то просто добраться. Пленный даже нарисовал схему. По его словам, сообщников было еще трое, из них двое – начальники и дети еще больших начальников. А третий – Эдвард. Тот самый. Бывший близкий друг профессора Алана.
- Кто такой Эдвард? – спросил Уинстон.
- Такая же готовая на все жопа, как я. Только с фантазией. Он изображает из себя важную птицу. Человека, которому можно прямо вообще все, и ничего за это не будет. Поэтому на него ведутся те, кому на самом
