— Были, — ответила Лизавета. — Начальная санитарная подготовка.
— Помоги Мамаю, — поднялся с корточек Савелий. — Попробуй остановить кровь, а то он умрет от ее потери. А я схожу за врачом и в полицейский участок.
— Иди, только недолго, — отозвалась Лизавета. — А я пока перебинтую его.
— Нож не вынимай, — стал быстро одеваться Савелий. — Пусть это сделают врачи на операционном столе.
— Я поняла… Иди, не беспокойся. Что говорить полицейским на дознании?
— А все как было. Конечно, без упоминания короны.
Он поцеловал ее и скорым шагом вышел из спальни. Когда Савелий спустился с крыльца, верхушка пожарной каланчи при полицейской части уже золотилась под первыми лучами солнца.
* * *
— Я дал вам шанс, и как вы им распорядились? — Фигура обер-полицмейстера под портретом императора выглядела весьма грозно. — Бездарно. Да-с, бездарно, господин надворный советник. А я уже приготовил ходатайственное письмо господину губернатору о вашем назначении вторым полицмейстером Москвы. Слава богу, что не отправил, попридержал.
— Но, господин обер-полицмейстер… — несмело проблеял Херувимов.
— Молчать! — сорвался на старческий фальцет генерал. — Один конфуз за другим! Это непростительно. Два трупа и тяжело раненный в доме вора-медвежатника, и вы не смогли его прижать! Да это просто… саботаж!
— Ваше превосходительство, там все чисто, — все же встрял с ненужным уже оправданием Херувимов. — Ночной налет, явная угроза жизни, самооборона. Родионовы ни на дюйм не преступили букву закона.
— Нужно было найти этот дюйм, господин пристав, — выделив особо последнее слово, произнес обер-полицмейстер, явно давая понять Херувимову, что как бы он ни оправдывался, что бы ни говорил в пользу правомерности своих действий, а не видать ему должности полицмейстера как своих ушей. — В любых действиях таких господ, как этот ваш Родионов, всегда нужно находить преступный умысел, даже если его и нет в помине. Мне что, учить вас этому, что ли?! — опять сорвался на фальцет старик.
— Присяжные его все равно бы оправдали, — опять сглупил Херувимов в ситуации, когда было бы лучше промолчать.
— А что тебе до того?! — хлопнул сухим кулачком по столу генерал. — Ты должен делать свое дело и не совать нос в дела чужие. Ну и пусть судебные бы не нашли в действиях этого Родионова никакого криминала! Зато мы бы заставили его поволноваться, закидали бы повестками о явках в участок, испортили бы ему хотя бы на время жизнь, а может, и сорвали бы кое-какие его планы. Это уже немало. А вы… — старик недовольно посмотрел на Херувимова поверх роговых очков, — обыск-то вы у него хоть произвели?
— Прокурор не нашел достаточных оснований для этого и не дал санкцию, — отчеканил Херувимов.
— Это потому, что вы не настояли! — снова хлопнул кулачком по столу обер-полицмейстер. — Знаете, — он снял очки и пронзительно посмотрел на Херувимова, — мне кажется, что вы не полностью соответствуете и должности пристава. Не спорьте! — лишил генерал Херувимова даже возможности что-либо возразить. — Вы свободны.
Из Управы Херувимов вышел с видом покойника, коего вдруг заставили почему-то добираться до места своего последнего пристанища своим ходом. Несмотря на то что день стоял солнечный и для конца августа весьма жаркий, Херувимова бил озноб, а небо вместо голубого казалось ему хмурым и унылым.
— Доброе утро, моя императрица, — было первым, что сказал в этот день Савелий. Он поднялся, прошел к окну и отдернул шторы. Солнечный свет, брызнув в окна, заиграл в изумрудных глазах Лизаветы крохотными зайчиками.
— Что ты так рано встал? — прикрыла она ладошкой глаза. — Давай еще поспим. Ну, хоть четверть часика.
— А какой сегодня день, ты знаешь? — спросил он.
— Ну, суббота.
— А число?
— Пятое. Пятое сентября.
— И все?
— А что еще?
— Вспоминай.
Она убрала ладошку и пристально посмотрела на него.
— Не помню.
— Хорошо. Это меня вполне устраивает.
— Ну, скажи, что я должна была вспомнить? — капризно надула губки Лиза. — А то я весь день буду мучиться.
— Я тебе скажу, но только позже, — улыбнулся Савелий.
— Изверг, — решительно заявила Лизавета. — Садист.
— А ты старая брынза, потерявшая память.
— Я старая брынза? Я?!
Она вскочила на постели и одним движением сбросила с себя пеньюар, оставшись совершенно нагой. Подбоченясь, она прошла до конца кровати, повернулась и несколько раз вильнула аккуратной попкой, отчего Савелия тотчас бросило в жар. Пройдя до середины кровати, она обернулась и выставила одну ножку вперед.
— А ну, повтори, что ты сказал!
— А что я сказал? — подошел к ней Савелий.
— Ты сказал, что я… Ну?
— Императрица.
— Нет, что ты сказал до того?
— Не помню, — сделал круглые глаза Савелий.
— Не помнишь? — сузила глаза Лизавета.
— Нет.
— Эх ты, уже не помнишь, что сказал минуту назад. Впрочем, оно и понятно, старость — не радость.
— Это кто старый?
— Ты.
— Я? — сделал угрожающие глаза Савелий. — Ну, сейчас я тебе покажу, какой я старый.
— Попробуй, — попыталась не дать себя обнять Лизавета.
— И попробую, — продолжал наступать на нее Савелий.
— Вот и попро…
* * *
В Голицынскую больницу, что находилась меж Земляным городом и бывшим валом, определяющим лет сто назад границу Москвы, Савелий и Лизавета приехали где-то в полдень. Это было самое удобное время для посещения больных: утренние процедуры прошли, а до обеда и следующего за ним «мертвого» часа было еще предостаточно времени.
Мамая они встретили прогуливающимся по больничному саду в чистой добротной пижаме и тапках. Вид он имел сытый и весьма довольный. А тут при виде их еще и заулыбался и сделался совершенно похож на ребятенка, разве что смущала редкая козлиная борода да глубокие жесткие морщины возле рта.
— Уже гуляешь? — поздоровался с ним за руку Савелий. — Хорошо выглядишь.
— А чиво мине сыделается? — совсем расцвел Мамай. — На мине все как на собакэ заживает.
— Ну и слава богу, — констатировал Савелий.
— Тут сыледователь опять кы мине пыриходил, — сделал серьезное лицо Мамай. — Ну, тот самый, катурый нас на Казанском вокызале заарестовывал тугда.
— И что ему надо было? — нахмурился Савелий.
— Опять пыро тибя, хузяин, дапытывался. Нервыничал шибка. Я ему высе рассыказал, как и рассыказывал. Сылово вы сылово. Он сыказал: «Тьфу ты, щерт тэбя подери». И ушел. И больше нэ пыриходил.
— Не приходил, значит, — засмеялся Савелий, представив картину этого разговора. Херувимов кипятится, то ластится, то пугает, а Мамай говорит ему вовсе не то, что пристав хочет слышать. И глаза у Мамая честные-пречестные.
— Нэ, нэ пыриходил.
— Ну, я думаю, больше и не придет. Все, Мамай, забудь про него.
— А мы тебе витаминов принесли, — сказала Лизавета, указав на большую сумку в руках Савелия.
— Каво? — не понял Мамай.
— Витаминов. Ну, фрукты разные, — поправилась Лизавета. — Чтобы ты скорее поправлялся.
— Фырукты нам дают, — опять заулыбался Мамай. — Яблоки, апелсинэ. Кампут дают.
— Это хорошо. Но все равно возьми.
— Рахмэт, хузяйка. Сыпасибэ.
Он полез в карман пижамы и достал оттуда какую-то деревянную фигурку.
— Вот, — протянул он Лизавете фигурку. — Итэ Шурале.
— Что?
— Шурале, татарский лесной божок. Что-то вроде лешего, — пояснил Савелий, рассматривая вместе с ней вырезанное Мамаем мифологическое существо с крохотной головой, большими, до пояса, женскими грудями и руками едва не до колен. — Он мне чем-то Занозу нашего напоминает.
— Спасибо, — благодарно посмотрела на Мамая Лиза.
— Пажалустэ, — ответил с мягким поклоном Мамай. — Сы днем ангела.
— Что?! — воскликнула Лизавета. — А ведь верно! Сегодня же пятое сентября, день святой праведницы Елисаветы… Мой день ангела.
Она подскочила к Мамаю и чмокнула его в щеку. А на Савелия посмотрела сердито.
— Изверг! Что же ты мне не напомнил, что у меня сегодня праздник?
— Я пытался, — заявил Савелий. — Но поскольку с памятью у тебя нелады…
— Да, да, это я помню. Старая брынза.
— Кыто старая бырынза? — не понял Мамай.
— Кто, кто… Я! — ткнула себя в грудь Лизавета.
— Итэ непыравда, — твердо заявил Мамай.
— Конечно, неправда, — поддакнул Савелий.
— Это несусветная неправда, — поставила в этом вопросе точку Лизавета.
Когда, попрощавшись с Мамаем, они медленно шли к бирже извозчиков, она спросила, лукаво глянув на Савелия:
— Один подарок у меня уже есть. Но когда же я получу подарок от любимого мужа? И получу ли вообще?
