Вытащил из одного пакета толстый цилиндрический глушитель и три обоймы.
– Патронов хватит? – озабоченно и насквозь буднично спросила Ирина, словно отправляла его в магазин за постным маслом и пересчитывала деньги. – Мне объяснили, нужно пристрелять…
– Ну, на это дело и обоймы хватит. Мне с ним не Столетнюю войну мыкать… – обронил Родион со знанием дела.
Подстелив на колени носовой платок, осторожно достал из шуршащей промасленной бумаги тяжелый «ТТ», покрытый густым слоем смазки. Советского производства, вариант «красно-коричневый». К сподвижникам товарища Зюганова этот термин не имел ровным счетом никакого отношения, просто отечественные «ТТ» выпускались в трех вариантах окраски: красно-коричневый, серо-черный и сине-голубой. А на последних сборах, четыре года назад (тогда уже накатила волна заказных убийств), крепенько выпивший с Родионом прапорщик объяснил, за что так любят господа киллеры Тульский Токарева – дело даже не в надежности, пистолет «ТТ» практически невозможно отследить, в отличие от «Макарки». Учета в свое время не велось, неизвестно, сколько всего их выпущено, сколько до сих пор лежит на складах в заводской смазке…
– Обоймы хватит, – задумчиво повторил он, взвешивая пистолет на ладони. – Пятьдесят второй год, ага… Конечно, лучше бы высадить обойм с пяток, но тут уж – чем богаты…
– Мне сказали, у него нет предохранителя, – торопливо добавила Ирина.
– Ага, – столь же рассеянно отозвался Родион. – Собственно, с какой стороны смотреть… Курок у него на предохранительный взвод ставится. Как же его привинтить… Ага.
– Руке тяжело будет?
– Не особенно. – Он прицелился сквозь лобовое стекло в ближайшую сосну. – Перетерплю.
– Ты знаешь, как надо стрелять?
– На спуск нажимать.
– Я не об этом… – Положительно, она волновалась не на шутку. – Обязательно следует сделать контрольный выстрел в голову. Это почерк профессионалов, понимаешь? Главный наш расчет как раз на то, что это будут считать делом заезжего профессионала, давно покинувшего город. И непременно брось его там. Опять-таки согласно правилам.
Родион, примериваясь, еще раз навел пистолет с привинченным глушителем на безвинную сосну. Вокруг щебетали лесные птахи, Ирина напряженно застыла на сиденье, наблюдая воображаемую траекторию полета пули столь сосредоточенно, словно под прицелом уже стоял ненавистный муженек. «Выйдет, – с веселой злостью подумал Родион. – Все получится. Надоела такая жизнь…»
Старательно завернул все в промасленную бумагу, вернув сверткам прежние очертания, вылез из машины и спрятал все в багажник, в приспособленную канистру. Когда сел на свое место, хлопнув дверцей, Ирина уже возилась с какими-то пластиковыми флаконами и коробочками.
– Взрывчатка? – спросил он весело.
– Грим… Великолепные вещи. Сколько мне пришлось труда положить, чтобы быстренько раздобыть это все – мои проблемы… Сначала подумала про парик, но решила, это будет надежнее. – Она встряхнула белый флакон, напоминавший очертаниями усеченный с одного конца эллипс. – Краска для волос, тот самый, приснопамятный «радикальный черный цвет». Только судьба Кисы Воробьянинова тебе не грозит, можешь не беспокоиться, не на Малой Арнаутской произведено и бутилировано… Там есть инструкция на русском, разберешься. Волосы и борода будут выглядеть, словно у стопроцентного кавказца. Это, кстати, может повернуть следствие на совершенно ложную дорожку, благо у моего сокровища есть контакты с «грачами»…
– А как мне отмываться потом? – фыркнул он.
– Не забегай вперед, – без улыбки сказала Ирина. – Тут все предусмотрено, красочка для киноактеров и тому подобной братии. Я с одним флаконом поэкспериментировала на своем блондинистом парике, он у меня из натуральных волос, так что могу говорить с полным знанием дела, полтора часа в ванной проторчала… В общем, красочка чертовски стойкая к любым внешним воздействиям, можно даже стоять под дождем. Но ежели развести чайную ложку уксусной кислоты – концентрированной, я имею в виду – литрах в трех воды, смесь эта краску смывает моментально, словно пыль с рояля. И никаких пятен на одежде не остается. Умеют на Западе работать с выдумкой. Можно прихватить в сумке пару пластиковых сосудов с минералкой, заранее намешав туда уксуса, – и быстренько ополоснуть шевелюру где-нибудь в туалете… Этажом ниже или выше. Смоешь краску, бросишь куртку – надо еще продумать, как оденешься, – и преспокойно уйдешь. Мало ли какие дела у тебя там могли быть…
– Я это уже продумал, – перебил он. – На четвертом этаже принимают объявления в «бегущую строку» семнадцатого канала, сначала зайду туда и, как приличный человек, отдам объявленьице насчет своей «копейки» – по дешевке, считай задаром, никто и не заподозрит, от такой рухляди нынче за гроши отделываются…
– Молодец, – серьезно кивнула она. – Пойдем дальше. Вот тут, в коробке, опять-таки театральные причиндалы. Смотри. Эти пластиночки накладываются на десны под верхнюю и нижнюю губу. Эти штуки вставляются в ноздри, дыханию, кстати, ничуть не препятствуя, – а вот лицо меняется чуть ли не до полной неузнаваемости, я и это на себе проверила. Что ты ухмыляешься?
– Начинаю верить, что ты и впрямь хочешь, чтобы я ушел неопознанным.
– А что, были сомнения? – Глаза сузились, взгляд на секунду обжег холодом.
Родиону стало немного неловко.
– Да понимаешь, все эти боевики… – пробормотал он. – Сплошь и рядом бедолагу-киллера либо выдают полиции на месте работы, либо, стоит ему пуститься наутек, появляется кто-то с пушкой наперевес и пулю в лоб всаживает…
Ирина сощурилась:
– Хорошо же ты обо мне думаешь…
– Извини.
– Да ладно… – и улыбнулась дразняще-порочно: – Милый, суженый мой, ряженый, я, конечно, женщина испорченная, но не до такой же степени… И успокою я тебя, уж не посетуй, циничным образом. Нерационально это – посылать за тобой еще одного убийцу. Все равно останется свидетель, то бишь он. А самой его потом пристреливать – это уже из области голливудских фантазий. К тебе я уже присмотрелась и как-то уверена… Прежде всего потому, что ты не профессионал и одержим простыми человеческими желаниями – устроить свое будущее таким вот предосудительным способом и завязать накрепко. Это даже надежнее, чем побуждения профессионала, – он всегда может найти другой заказ, а тебе шанс выпал единожды в жизни…
«Знала б ты…» – подумал он, но вслух ничего не сказал.
– Короче говоря, убивать тебя или сдавать властям совершенно нерационально, – с той же улыбочкой закончила Ирина. – Я тебя, часом, не шокировала?
– Да нет, – улыбнулся он в ответ столь же жестко. – Все просто и понятно, как инженер, такую постановку вопроса только приветствовать могу… Люблю рационализм.
– Вот и прекрасно. Э, нет, не нужно смотреть на меня столь гурманским взглядом – настоящая работа только начинается, мы с примитивной увертюрой разделались, не более того. Авторучка и бумага есть? Ну и плевать, я захватила. Расчеты предстоит проделать прямо-таки инженерные…
…Последующие часа полтора обернулись сущим адом. Половина пухлого Ирининого блокнота оказалась исчирканной корявыми схемами и стрелками: отбирая друг у друга авторучку, они чертили поверх старых рисунков и, торопливо перелистнув страницы, начинали малевать новые, порой легонько ругались, спорили, в горле першило от бесчисленных сигарет, благоразумно прихваченный Родионом полуторалитровый баллон «Фанты» вскоре опустел, потом Ирина принялась экзаменовать его, придирчиво, в диком темпе, при малейшей заминке трагически воздевая бездонные очи к потолку машины, а однажды сгоряча пустила матом почище вокзального бича. Однако настал момент, когда оба, помолчав, переглянулись – и поняли, что обсуждать больше нечего. Все просчитано от и до. «Сокровище» обречено – если все пройдет согласно писаным схемам, вопреки незабвенной поговорке про бумагу и овраги…
– Мать твою, – с сердцем сказала Ирина. – Горек хлеб у киллеров, оказывается, кто бы мог подумать, в кино так элегантно и красиво все явлено…
– Да уж, – отозвался он устало и сердито.
– Дай сигаретку, тошнит уже от них, а остановиться не могу… – Она откинулась на спинку сиденья, сбросила туфли, вытянула ноги, насколько возможно. С закрытыми глазами выпустила дым. – Что странно, Родик, совершенно не чувствую себя моральным уродом…
– Аналогично, – усмехнулся он, не сводя взгляда с ее ног. – Спишем все на время и страну, а? – и с намеком прикоснулся коленкой к стройному бедру.
Ирина выбросила окурок в окно, потянулась, закинув руки за голову, не открывая глаз, продекламировала отрешенно:
– Я наклонюсь над краем бездны,
И вдруг пойму, сломясь в тоске,
Что все на свете – только песня
На неизвестном языке…
На ее чистое, свежее личико, казавшееся совсем молодым, легла тень, уголки полных губ слегка опустились. Казалось, рядом с ним осталось лишь совершенное тело, а душа упорхнула в неведомые эмпиреи.
