Сдавать Выдрина никто не спешил. Оборонительная позиция казалась моему противнику непробиваемой. Но постепенно я нащупывал в ней слабые места и начинал пробивать бреши. Довольно долго можно расписывать, как это делалось. Кропотливая работа по исследованию всей преступной деятельности, скрупулезное добывание доказательств. Нет прямых доказательств, надо искать косвенные. У меня появлялась уверенность, что на чем-нибудь я сумею дожать Выдрина.
Тем временем месяц проходил за месяцем, объем дела уже начал переваливать за сорок томов, и конца края ему не было видно.
Темным морозным вечером я сидел на работе, закутавшись в пальто и замотав горло шарфом. В прокуратуре два дня назад выключили отопление, и никакие звонки прокурора не могли ничего изменить. Что-то где-то лопнуло, что-то кто-то недовинтил, и теперь так просто с поломкой не справиться. Нужно копать, перекапывать, ударно работать, демонстрировать трудовой героизм и опять закрывать грудью рабочего класса очередную амбразуру.
Холодные пальцы с трудом бегали по клавишам пишущей машинки. Изо рта шел пар. На душе было тоскливо.
Ненавижу зимние вечера, когда в шесть часов зажигаются фонари. Терпеть не могу холод. Особенно такой, от которого не скрыться в помещении. Не люблю его еще больше жары. Мне нужно жить на островах Фиджи, где круглый год температура двадцать пять градусов… Нить обогревателя оранжево светилась и давала совсем мало тепла. Время от времени я отрывался от работы и грел руки у рефлектора. И думал, когда же починят эту теплоцентраль.
— У вас очень холодно, — сказал подполковник Коваленко, заходя в кабинет и отряхивая рукав дубленки от налипшего снега. «Ну, спасибо, глаза открыл».
Коваленко внешне походил на героя тридцатых годов, грозящего пальцем с плаката. «Будь бдителен, враг не дремлет». Сосредоточен, серьезен, коротко стрижен, с удлиненным лицом и сросшимися бровями. Замашки он имел тоже чекистские — немногословен, неулыбчив, внутренне зажат. Такому человеку меньше всего хотелось бы положить палец в рот, рассказать на досуге политический анекдот. Он и был чекистом с Лубянки. Кстати, сотрудник КГБ вовсе не обязан иметь такой вид и такие привычки. Я знал среди них пьяниц, гуляк и шалопаев. Правда, они жили под вечным страхом, что их за какую-нибудь аморальщину заложит собственный коллега. Ходили слухи, что в высшей школе КГБ практикуются рефераты на тему «Психологический портрет твоего товарища».
Коваленко подключился к работе моей группы, когда зашла речь о том, что в преступлениях замешан партийный работник. Чем он занимался, я не знаю. В основном, по-моему, копал московские связи наших врагов. И притом делал это небезуспешно. Когда было желание, гэбэшная система работала очень эффективно. Пару раз он привез довольно точную раскладку по сотрудникам Госплана и одного из союзных министерств, которые брали деньги у Григоряна. Двоих из них мы арестовали.
Полковник скинул дубленку. Он был, как всегда, в отутюженном синем костюме, рубашке и галстуке. Похоже, его морозоустойчивость была куда выше моей. Хоть бы поежился. Нет, сидит в рубашке и костюмчике, нога на ногу. В Антарктиде они, что ли, стажируются?
— Вы, наверное, с новостями? — спросил я.
— Да.
— С хорошими или плохими?
— С плохими, — сухо произнес Коваленко.
— Сильно плохими?
— У вас найдется время прослушать оперативную запись?
Я кивнул. Он вытащил из портфеля магнитофон «Сони» с ладонь величиной. По тем временам такая техника была признаком роскоши, которая из правоохранительных служб доступна была только КГБ. Коваленко нажал кнопку, и сквозь шуршание послышались два голоса. Один я узнал — он принадлежал Выдрину. Кто являлся владельцем второго, бархатного и приятного мужского голоса, мне было неизвестно.
" — Давят! — кричал Выдрин. — Этот долбаный следователь, так-растак (далее нецензурно). Он на меня… Кто он такой? Ты мне скажи, кто он такой, чтобы на меня задираться?.. Вы же пальцем не пошевелите, чтобы это прекратить (нецензурно)…
— Мы работаем в этом направлении.
— Хорошо работаете (нецензурно)! Вот вы, расхитители долбаные, где у меня сидите! В кулаке вы у меня! Работают они (нецензурно)».
Ругался Выдрин такими словами, которые определенно не пристали его служебному положению. Некоторые выражения могли бы составить ему авторитет в любой городской пивной. Судя по речи слова песни «вышли мы все из народа» можно было полностью отнести к завотделом обкома. Было видно, что этот человек с детства приникал к чистому роднику отборнейшей русской ругани.
— Не беспокойтесь…
— Что «не беспокойтесь», мать вашу так-растак?! Меня! В тюрьму! Какой-то сопляк. Какое-то ничтожество, мальчишка, которому понравилось, что он власть уесть может. Диссидент! Рвань!
— Сергей Вельяминович, — укоризненно произнес собеседник.
— Да я с такими людьми на «ты», такие связи имею… А он… Шавка подзаборная решила льва укусить. Не смешно?
— Уже не смешно.
— Правильно. Потому что с вас пользы как с козла молока. Думаешь, меня за горло возьмут, срок дадут и на этом все кончится? Вы меня попомните. Я молчать не буду (нецензурно)!
— Зачем вы так?
— Пожалеете, что пузо чесали лениво, когда работать надо было и вызволять меня. Я вам, оглоедам, устрою.
— Мы делаем все, что можем. Но возможности небезграничны. Не можем же мы заставить прекратить дело, в котором Москва заинтересована.
— Мне плевать на дело! Меня не должно в деле быть.
— Как?
— Размажьте этого следователя, так его растак, в лепешку! В порошок сотрите! Глотку порвите! Закопайте!
— Вряд ли это поможет.
— Поможет… Я так хочу! Хочу, чтобы эта мразь лежала в земле! Чтоб его черви ели! И так будет!..» Коваленко выключил магнитофон.
— Дальше ничего интересного.
— С кем разговаривал Выдрин?
— Это не так важно. Он по делу не проходит. Скажу лишь, что личность в некоторых кругах довольно заметная.
— Из нашего города?
— Нет… Повторяю — это не так важно.
— А где была сделана запись?
— Это тоже неважно. Важно, что на записи…
Гэбэшные оперативники и следователи непосредственно с людьми, с преступниками работают чаще всего слабовато. Заставить признаться, обхитрить, охмурить — тут нахальный, продувной, обладающий опытом работы со всякой мразью опер из отделения милиции даст гэбэшникам сто очков форы. Что же касается технического обеспечения — тут между КГБ и другими службами всегда была пропасть. Технические подразделения госбезопасности позволяли этой организации играть на равных и выигрывать партии у самых лучших разведок мира. Записать разговор по дрожанию оконного стекла с расстояния сто пятьдесят метров, прилепить к куртке человека крошечный микрофон — это Для оперов КГБ труда никакого не составляло.
— Как я должен оценить этот подарок? — спросил я, внимательно глядя на подполковника.
— Скорее всего на вашу ликвидацию будет сделан заказ.
— И выписана накладная.
На шутку Коваленко не отреагировал.
— Человек, с которым разговаривал Выдрин, может без труда найти квалифицированного убийцу. Исполнитель, уверяю вас, будет сильно отличаться от тех приготовишек, которых к вам подослал Грек…
— Куда мне от него деваться?
— Лучше всего было бы передать это дело. Похоже, Выдрин считает вас источником всех своих бед. И не успокоится, пока не рассчитается… Но если вы уйдете отдела, на его требования никто не будет обращать внимания, поскольку вы перестанете представлять опасность, а убивать людей из чьей-то прихоти эти люди не будут — слишком опасно.
Я задумался. На душе стало сразу тяжело. Над головой будто нависла какая-то неопределенная темная масса, готовая обрушиться и поглотить в любую минуту. В который раз замаячила она — тень смерти. Бросить бы все к такой-то материли так слишком много сил, энергии, жизни взяло у меня это дело…
— Нет, невозможно. Я не могу оставить дело. Оно в таком состоянии, что вывести того же Выдрина на чистую воду смогу только я. Другой руководитель группы будет только материалы три месяца изучать… Нет.
— Я попытаюсь выделить вам охрану… И мы попробуем воздействовать на ситуацию другими средствами. Не знаю, получится ли у нас.
— Если не получится — я об этом узнаю первым, — невесело усмехнулся я.
На этот раз Коваленко улыбнулся. Только криво и грустно…
Жить под страхом вынесенного какими-то бандюгами приговора не очень приятно. Кто не был в моей шкуре — не поймет. Все равно что лежать шеей на гильотине и ждать, найдется ли добрый человек, который обрушит нож.
Через три недели после этого разговора в семнадцат часов двадцать минут позвонил Пашка и сказал.
— Подъезжай на проспект Суворова к девятому дому. Тут тебя жмурик дожидается.
— Кто погиб?
— Увидишь.
На проспекте Суворова стояли две милицейские машины. Тело увезли, о произошедшей трагедии говорили пятна крови на асфальте.
