Он вздохнул, демонстрируя степень своего уныния.
– Как там Ведьмакина? – спросил почти равнодушно.
– В себя приходит. Я ее закрыл на объекте вместе с детьми.
– Это правильно, что вместе с детьми, – оценил Калюжный. – Так она быстрее очухается. Насмотрелась на Кипре… Убийство она видела?
– Сам момент убийства – нет. Но труп видела.
– Ей и трупа достаточно. Хотя вряд ли она осознает, что шли убивать не столько тебя, сколько ее.
Корнышев промолчал, но в его взгляде Калюжный рассмотрел сомнение и усмехнулся невесело.
– За ней шли, Слава, – сказал он. – И за ее детьми. Концы рубили, чтобы ничего нового они нам рассказать не смогли.
– Почему же их раньше не убили, еще в двухтысячном? – все еще сомневался Корнышев. – И самого Ведьмакина могли бы не прятать под чужой фамилией в тюрьме, а кремировать взаправду, и уж тогда точно никаких концов.
– Значит, им нужен Ведьмакин. Наступил бы такой момент, когда приговоренный к пожизненному заключению Виталий Сергеевич Иванов снова превратился бы в Александра Никифоровича Ведьмакина. Это когда понадобилось бы деньги из заначки на божий свет доставать. Он деньгами занимался, и он бы мог снова понадобиться. А если бы он превратился в Ведьмакина, он бы непременно поинтересовался, где его семья. Потому их и не трогали на Кипре, Слава.
Генерал смахнул докладную записку Корнышева в ящик своего стола.
– Ты упомянул о сыскаре, которого Ведьмакина пустила по следу своего мужа, – сказал он.
Корнышев молча ожидал продолжения.
– Бери Ведьмакину – и вперед! – сказал Калюжный. – Женщину эту, с которой полковник время проводил, надо найти!
* * *
Прямо дежавю какое-то, повторение виденного раньше. Корнышев ехал по Москве вместе с Аллой Михайловной Ведьмакиной, а у него такое чувство было, будто рядом не Алла Михайловна, а Катя.
Алла Михайловна во все глаза смотрела на дома на московских улицах, и по ней было заметно, что она испытывает те же самые чувства, которые совсем недавно в присутствии Корнышева испытывала ее дочь. Смесь недоверчивости, изумления и счастья от осознания того, что она видит город, в котором уже не мечтала когда-нибудь снова оказаться.
В качестве жеста доброй воли Корнышев намеренно сделал крюк и поехал через Нижнюю Масловку. Он вел машину, с демонстративной внимательностью смотрел на дорогу, но боковым зрением увидел, как вдруг встрепенулась Алла Михайловна, впилась взглядом в знакомые виды улицы, на которой она много лет прожила, и после первого шока к ней пришло осознание неслучайности проложенного Корнышевым маршрута их поездки, и Алла Михайловна посмотрела на своего спутника подозрительно.
– Мне Катя сказала, – вдруг произнесла она.
– О своей поездке в Москву? – дрогнул Корнышев.
– Да.
Корнышев молчал, ожидая продолжения.
– Может быть, вам будет не очень приятно это слышать, – сказала Ведьмакина, – но у Кати сейчас отношение к вам…
Замялась, подыскивая определение.
– Негативное, – сказала Ведьмакина после паузы.
Наверное, это определение представлялось ей самым мягким и безобидным из всех возможных.
– Она считает, что я ее обманул? – спросил понимающе Корнышев, демонстрируя невозмутимость.
– Да.
– Мне очень жаль, – сказал Корнышев нейтральным голосом.
Алла Михайловна хмурилась и уже не замечала, кажется, ничего за окнами машины.
– Я постаралась ей объяснить, – вдруг сказала она.
– Что именно? – спросил удивленный Корнышев.
– Вы можете мне не поверить, но лично я не держу на вас зла.
Корнышев флегматично пожал плечами, потому что не поверил. А Ведьмакина догадалась.
– Не верите, – констатировала она.
– Нет, – честно признался Корнышев.
– Вы хитрили и обманывали, – сказала Ведьмакина. – Вы пришли в наш дом, преследуя какие-то свои цели. Вы нас использовали. Я это понимаю. Но вы спасли мне жизнь.
– Может быть, вы были ему не нужны, – осторожно предположил Корнышев. – Может быть, он пришел за мной.
– Если бы ему были нужны только вы, он не пришел бы в мой дом.
Ей нельзя было отказать в здравомыслии. И если она за это короткое время смогла продраться сквозь свою ненависть – которую она не могла не испытывать к Корнышеву, – смогла прорваться сквозь ненависть и прийти к тем выводам, к которым она пришла, то честь ей и хвала.
– Спасибо, – сказал Корнышев.
И еще он подумал, что был стопроцентно прав, когда сказал Горецкому, чтобы тот держался подальше от Кати. Потому что нельзя приближаться к тому, кого жизнь еще больно ударит. А Катю вот ударило, потому что за нею тянется шлейф проблематичного прошлого, не столько связанного с ней, сколько с ее отцом, но если они одна семья, то всем им доведется хлебнуть из общего котла несчастья.
– Этот человек, к которому мы с вами едем, – сказала Ведьмакина, – когда-то работал с моим мужем. Хороший, добрый, сильный. Мой муж, если честно, его недолюбливал.
– За что? – заинтересовался Корнышев, отвлекшись от своих дум.
– Из-за меня, – четко ответила на вопрос Ведьмакина, тем самым исключая любые другие толкования, кроме правильного.
– Ревновал, – понимающе сказал Корнышев.
– Да. Безо всякого повода, если честно. Хорошие отношения с мужчиной… Дружеские отношения… Вряд ли это повод для ревности…
У нее уже была семья. Был муж. Ведьмакин. И общие с Ведьмакиным дети. У нее уже было прошлое, как выразилась Лена. И не каждый решится про это прошлое забыть и все начать сначала. Сначала можно только с той вот… которая родственница у друга Горецкого… Как же ее звали?
– Мой муж ревнивый был человек, – сказала Ведьмакина. – Ой, это я про него плохое говорю, получается? – всполошилась она и посмотрела на Корнышева, ожидая, как он оценит.
О покойниках только хорошее – либо совсем ничего. Но какой же Ведьмакин покойник?
– Нет, ничего плохого я не вижу, – спокойно сказал Корнышев.
Получилось убедительно.
– Ну, в общем, я ведь без осуждения, – выписала самой себе индульгенцию Ведьмакина. – Я вам к чему все это рассказываю. Не хочу, чтобы это как-то на том человеке отразилось. Из-за меня. Я, получается, его подставила.
– Как это вы его подставили? Никаких несчастий для него не планируется.
– И все равно! – вздохнула Алла Михайловна, явно чувствуя себя виноватой. – Он тут ни при чем. Из-за меня оказался втянут.
Помолчала и добавила после паузы:
– А муж мой, да, ревнивец был. Что было, то было. Он и дочь ревновал. Ваню Алтынова от нее гонял. Вы думаете, Ваня был плохой? Ваня был отличный парень.
– Но у него была девушка, – напомнил Корнышев, исподволь подталкивая собеседницу к дальнейшим откровениям.
– У Вани? – вздохнула Ведьмакина. – Неприятная история и Ваньку она никак не красит, конечно. Но…
Она поджала губы, переживая давно уже пережитое и – решая для себя, можно ли ей признаться.
– Я ведь знаю эту девицу, – сказала она, решившись. – Которая моему благоверному скрашивала его московские командировки. Я вам говорила, что именем ее не интересовалась… Только ведь это девушка Вани… Та самая, которой мой принципиальный муж Ваню попрекал.
– А девушку Вани Алтынова звали Евгения! – пробормотал Корнышев, и изумившая его ослепительная догадка бомбой разорвалась у него в мозгу.
– Да.
Да! Да!! Да!!!
– Так ведь я ее знаю! – бормотал потрясенный Корнышев. – Я ее видел! Вот почему мне лицо показалось знакомым!
– Откуда знакомым? – растерялась Алла Михайловна.
– Да на фотографиях же! На тех фотографиях, где ваш муж и она!
Женщина без памяти. Женщина без прошлого. А так не бывает – без прошлого. Это просто невозможно.
У заключенного Иванова оказалось совсем другое прошлое. Не то, которое даже ему самому представлялось. И у Евгении этой прошлое не простое. Один у них диагноз. И одна судьба. Просто их будто бы по разным палатам развели.
* * *
Друг Аллы Михайловны Ведьмакиной многое понял еще до того, как Корнышев открыл рот. Едва только увидел своих гостей – и ему картина сразу в общих чертах нарисовалась. То ли по облику Корнышева он место его службы расшифровал, то ли вид прячущей глаза Аллы Михайловны все ему объяснил.
