Ответом ей были два пожатия.
– Просто любопытно. Не обижайся. То есть еще недавно ты могла говорить? – продолжила расспрашивать Джослин. – Я хочу сказать – во взрослой жизни?
Одно пожатие.
– И как давно уже не можешь?
Три легких пожатия.
– Три года?
Одно пожатие.
– Можно подумать, ты слышишь, как у меня в голове крутятся шестеренки, прикидывая, что за хрень с тобой приключилась… Произошло что-то страшное, так ведь?
Одно пожатие.
– Три года назад кто-то сделал тебе больно.
Одно пожатие.
– Мужчина?
Снова одно пожатие.
– Да все они хренососы! Ты была шлюхой?
Два пожатия.
– Так это твой муженек постарался или…
Одно пожатие.
– Дай-ка догадаюсь… Загуляла, а он прознал?
Два пожатия.
– Что ж… Так как при нашем способе общения у меня уйдет четыреста чертовых лет на разгадку этой тайны, оставим все это. Ты – милое создание, и по какой бы причине тебе ни досталось от твоего благоверного, мне действительно очень жаль, и я надеюсь…
Потолок замерцал, и у обеих женщин перехватило дыхание, когда вверху вдруг показалась луна, почти полная и бледно-желтая, цвета старой бумаги, и их каменную тюрьму залило спокойным, мягким светом.
– Зуб даю, впервые в жизни так подфартило! – воскликнула Мэддокс.
Это удивительное зрелище длилось какие-то мгновения, а потом возникшая в расщелине луна ушла, продолжив свой предопределенный путь по небу и снова погрузив пещеру в непроглядную темноту.
* * *
Джосс подняла свечной фонарь как можно выше над головой и уставилась в потолок.
– Если подсобишь, думаю, я смогу туда забраться, – сказала она своей спутнице. – Присядь-ка на корточки.
Лана опустилась на колени, и барменша взобралась ей на плечи.
– Порядок. А теперь медленно приподнимайся.
Хартман встала, пораженная тем, сколь легкой – фунтов сто, не больше – оказалась Джослин.
Зажав лампу в зубах – свеча, казалось, вот-вот погаснет, – Мэддокс полезла вверх, цепляясь за выступы.
Пианистка огляделась – со всех сторон ее окружала тьма.
– Черт! – едва слышно выругалась Джосс, поднявшись футов на пятнадцать. Она вновь зашевелилась, но уже двигаясь в обратном направлении, и пещера вновь озарилась светом.
Наконец из расщелины показались ее ноги. Она спрыгнула на пол, вытащила изо рта лампу и сказала:
– Послушай, Лана. Подняться туда сможет лишь одна из нас. Я хочу, чтобы это была ты.
Хартман покачала головой.
– Нет? Хочешь знать, что будет, если ты останешься здесь? Кто бы ни полез в эту расщелину, ему придется взять с собой фонарь, так как без свечи в зубах весь этот путь не проделать, – принялась уговаривать ее Джослин. – Я оставлю тебе три свечи и две спички. Что бы ни случилось, шансов на то, что я вернусь, немного, а значит, тебе придется возвратиться в пещеру, туда, где все остальные. Твоя свеча может погаснуть дважды – не больше. После этого можешь просто сидеть и ждать смерти, в кромешной темноте и абсолютной тишине, совершенно одна – лишь ты и твои мысли. Как по мне, так я предпочла бы попытать счастья с тем, что находится на ярком конце этой дыры – что бы там меня ни ждало.
Лана снова покачала головой; ее подбородок дрожал.
– Я не собираюсь долго тебя упрашивать, – предупредила ее Мэддокс. – Ты знаешь обо мне достаточно, чтобы понимать: я не из тех, кто на светлой половине, так что предложить тебе такое для меня не так уж и просто. Советую тебе соглашаться, пока я добрая – а это ненадолго – и пока я не передумала.
Пианистка указала на Джосс, а потом повернула руки ладонями кверху.
– Об этом не беспокойся. Я и не из таких ситуаций выбиралась, – заверила ее барменша. – Вот и из этой выкарабкаюсь. Слушай, в жизни я всякого натворила, и немногое из этого не дает мне спать по ночам, но бросить тебя здесь, в темноте – это не то, что я готова взять на душу, взвалить на ту толику совести, что у меня еще осталась. Сечешь?
Она протянула Лане свечной фонарь и завязала в узел ее волнистые темные волосы.
– А теперь я встану на карачки, а ты уж давай, затаскивай на меня свою хренову тушу!
2009
Глава 69
Столько снега – уже по пояс, а он все валит и валит – Эбигейл не видела за всю свою жизнь. Даже при включенном налобном фонаре видимость составляла не более десяти футов. Дальше все было так же темно, как и в той пещере, из которой девушка только что выбралась.
Выбор был невелик: карабкаться вверх или идти вниз, и она решила спускаться. На высоте в двенадцать тысяч футов, при нехватке кислорода и общей усталости, идти пришлось по глубокому снегу, с остановками через каждые несколько шагов, чтобы перевести дыхание.
Крутизна склона только возрастала.
Порывы ветра то и дело сбивали с ног.
Дважды Фостер ударялась коленями о скрывавшиеся под снегом острые камни.
Она шла примерно с полчаса, когда склон вдруг закончился отвесной скалой. Опустившись на колени, Эбигейл посветила фонарем вниз, и у нее скрутило живот при виде вихрящихся в темноте хлопьев снега. Где дно, она не знала, но мысленно сказала себе, что ни за что в жизни не пойдет этим путем.
Вместо этого девушка двинулась вниз по самой кромке пропасти. Лицо ее снова стало неметь, пальцы окоченели, а голова кружилась от высоты, голода и жажды.
Вскоре утес остался позади, и журналистка начала медленно спускаться под журчание ручейка, текущего под снегом к более обильным водам. Внизу, в темноте, проступили высокие, тонкие силуэты. Продравшись через высокогорный кустарник, Фостер вышла к лесу.
Ветви елей провисали под тяжестью снега. За одну из них Эбигейл зацепилась капюшоном и тут же нырнула под хвойную крону.
Сняв перчатки, она вытрясла из-под воротника попавшие туда льдинки. Глубокую тишину леса нарушали лишь скрип елей да сползавшие с веток снежные глыбы. Ужасно хотелось пить, но трогать воду или запасы Лоренса девушка не стала. Вспомнив данное ему обещание, она просто сунула в рот пригоршню снега, а потом пожевала лед – выдавила из него несколько капель воды и выплюнула. У нее разболелась голова. Стало еще холоднее, чем было.
Где-то поблизости раздалось завывание. Оно медленно нарастало, а затем столь же медленно, с душераздирающим унынием элегии, стихло. Фостер никогда не слышала такого звука в дикой природе, и хотя он разбудил в ней все первобытные страхи, все равно нашла его лиричным и глубоко печальным.
Вой повторился – теперь он звучал ближе и откуда-то сверху, возможно, с того белоснежного пика, с которого девушка спустилась. Ему ответили сразу несколько завываний, и эти голоса прокатились одиноким каскадом по всему лесу. Что-то двигалось в сторону одинокой путешественницы.
Волк остановился в тридцати футах от нее – по шею в снегу, подняв уши, шерсть дыбом – и уставился на Фостер, задрав морду и словно недоумевая, с чего бы это человеку бродить здесь в такую ночь? В глазах его полыхал желтый огонь, а в пасти, когда он оскалился, сверкнули длинные клыки.
Эбигейл моргнула, и волк исчез.
Она встала и пошла дальше, через лес. Спустя какое-то время ее часы пикнули – было три часа ночи. Журналистка поняла, что уже довольно-таки долго идет вниз по склону, и это ее встревожило. Абандон стоял на линии леса, но она спустилась уже гораздо ниже, как минимум на тысячу футов.
Девушка повернула обратно и стала подниматься по самому крутому из возможных маршрутов, цепляясь за молодые деревца.
Уже перед рассветом она прошла через небольшую рощицу ободранных до стволов деревьев – кладбище сожженных елей, оставшийся без коры и крон почерневший лес, убитый какое-то время тому назад молнией.
У верхней границы леса, чувствуя, что выбилась из сил, Фостер остановилась передохнуть – ноги у нее сводило судорогой, и ее уже тошнило от голода. Она выпила всю свою воду и заставила себя проглотить пару пригоршней снега, когда небо чуть просветлело, сделавшись из черного серым – это был первый шаг к рассвету.
