— Бери трубку, звони — Лиза повела стволом снизу вверх. — Не испытывай судьбу, животное!
Крайнюк подумал, если резко рвануться, то можно поймать стерву за руку, а потом — кулаком в лоб, но не был уверен в себе: стерва явно обученная. Страха в нем не было, блеф это все, Клементина — одно, ей, может, и поделом досталось, а он — совсем другое. Нет, не посмеет девка.
— Если послушаюсь, — спросил он, — все равно пальнешь?
— Да, — сказала Лиза. — Зато доброе дело напоследок сделаешь. Грехи спишешь.
Она не в себе, подумал Крайнюк, это плохо. Снял трубку, набрал номер, косясь на Лизу бычьим оком.
Краска сошла с его щек. Вызвал какого-то Киндю, так и сказал — Киндю позовите. Уточнил:
— Киндя — ты?
Затем тускло распорядился:
— Слышь, соколик, тормозни раскрутку… Именно так, замри до выяснения…
Тот, видно, что-то возразил, и Крайнюк уже с натуральной яростью прогремел:
— Твое какое собачье дело?! Куда суешься? Сказано — замри, значит, замри!
Швырнул трубку на рычаг, поднял глаза на Лизу.
— Чего тебе предлагаю, девушка. Пойдем к Василию, все обсудим. Он тебе не чужой, верно? Не надо так горячиться. Дров наломаешь, а толку что?
Лиза не горячилась, выстрелила ему в грудь. Дала ему шанс, это был не смертельный выстрел. Если чудовищу повезет, оклемается. Крайнюк пулю принял как плевок, даже не поморщился. Из глаз неожиданно выкатились две слезинки.
— Дура ты! — сказал убежденно. — Дура и дерьмо.
Разве можно играть с пистолетом?
Потянулся к ней лапой, Лиза выстрелила вторично в ту же самую грудь. Крайнюк кивнул, будто теперь соглашаясь с Лизой, и улегся на стол напротив Клементины, голова к голове. Они лежали смирно, не шевелясь.
Лиза подвесила пистолет в петлю, забрала со стола початую пачку «Кента», пошла к двери. Приоткрыла, выглянула. Ей удивительно везло, хотя она уже много натворила. Коридор пустой, скорее всего, никто не слышал пальбы.
Удивляло и немного возбуждало собственное спокойствие — ни грусти, ни сожаления. Только хрупкий отсвет какого-то давнего воспоминания в сердце. Сомнамбулически двигаясь, вернулась к каморке, где остались дети. По пути отдала сигареты рабочим.
— Слушай, сеструха, — спросил один, — ты не в курсе, чего ток вырубили?
— Когда?
— Да только сейчас.
— Нет, не знаю, — Лиза нырнула за дверь.
Девочка дремала, притулившись к стене, Сенечка встретил укором:
— Побег так не делают, тетя Лиза. Можно зашухариться.
Лиза подсадила его на скобу и велела карабкаться наверх, но ему мешало одеяло.
— Кинь вниз, — сказала Лиза.
Освобожденный, мальчик, как обезьянка, взлетел до самого света.
— Стой, — окликнула Лиза. — Погляди, есть там кто или нет. Только не высовывайся.
Мальчик через минуту сообщил:
— Плохо видно. Радиус обзора маленький. Вроде чисто.
— Вылезай — примешь Наташу.
Еще несколько усилий — и все трое очутились на свежем воздухе, где Лиза заново туго закутала ребятишек в одеяла. Наташа восторженно пропищала:
— Мы на воле, да, тетя Лиза?
— А где же еще?
— И нас не усыпят?
Ей ответил Сенечка:
— Ты бы, Наталья, попридержала язычок. Сейчас, честное слово, не до тебя.
— Я вообще не к тебе обращаюсь, — обиделась девочка. — Я с тобой, может быть, и дружить не буду.
— Почему? — удивился мальчик.
— Потому что ты грубый. Я в тебе еще раньше разочаровалась.
Лиза посадила девочку на плечо, велев держаться за шею, в одну руку взяла чемоданчик, другой сжала податливую Сенечкину ладошку. Так и пошли через парк, словно на прогулке. Осторожно Лиза оглянулась: охранники суетились, к фургонам бежали шофера, в их сторону никто не смотрел.
Вскоре добрались до лаза в больничной стене — несколько выбитых кирпичей, раскуроченная арматура — никакой забор на Руси не обходится без таких дыр.
Еще рывок — и они на шоссе, огибающем больницу.
Тут ей опять повезло: подкатил частник на красном «жигуле» — солидный дядек в дубленке и дорежимном «пирожке». Сразу видно, не вор, на бензин зарабатывает. Лиза опустила девочку на снег, подошла к готовно распахнутой дверце, нагнулась и завела с частником разговор.
— У меня затруднение, милый человек.
— Что такое?
— Надо эту малышню подбросить, а я не могу отлучиться. Дежурство.
Ее обворожительная, солнечная улыбка произвела на «пирожка» сильное впечатление. Но коммерция есть коммерция.
— Куда везти?
Лиза назвала адрес "Русского транзита".
— Сколько дашь?
Лиза отслюнила из кошелька две стотысячных купюры. Это больше чем достаточно, но не настолько, чтобы мужик заподозрил неладное.
— Кто там их встретит, что ли?
Лиза объяснила, что детей следует передать директору фирмы Сергею Петровичу Лихоманову или его секретарше, но для него же.
— Это не все, милый господин. Вот вам мой телефон, пожалуйста, позвоните, как доехали. Можно попозже вечером. Вас не затруднит?
— Не беспокойтесь, — улыбнулся водила. — Доставлю в целости и сохранности. Вечером — это во сколько?
— Да хоть до ночи.
— Вас понял, сажайте свой детсад.
Наташа все же устроила каприз: с неожиданной силой вцепилась в ее руку.
— Не бросайте нас, тетя Лиза, пожалуйста, не бросайте!
В негромкой мольбе было столько отчаяния, как в загробном хоре, но Лиза осталась холодна.
— Хочешь вернуться обратно, Наталья?
Девочка, задрожав, клетчатой рыбкой нырнула в салон. Сенечка солидно покашлял:
— Все в порядке, тетя Лиза, я присмотрю за малышкой.
И они уехали.
Лиза взглянула на небо: ближе к вечеру оно покрылось каким-то сизым налетом, как перед радиоактивным дождем.
Ганя Слепень встретил ее в холле. Против обыкновения был не пьянее, чем с утра.
— Тебя где носило, засранка?
— Ты мне не муж, чтобы спрашивать.
— Если бы я твоим мужем был, давно бы убил…
Он загораживал ей проход. Лиза отметила, что в морге народу поубавилось: ни голосов, ни толкотни, ни машин на улице. Похоже, действительно, отбой, надолго ли? Чтобы увериться в этом, надо повидать еще одного человека, и быстро смываться. Такое везение, как сегодня, не может длиться вечно. Оно и так затянулось. Как только обнаружат мертвую Клементину и полуживого Крайнюка, начнется вселенский хипеж. Хорошо бы успеть до этого срока. Хорошо бы вырваться отсюда с головой на плечах.
— Дай пройти, — попросила смиренно. — Потом поговорим.
— О чем говорить? Натешилась с боссом, да? А я за тебя вкалывай, да?
Пошел на нее враскачку, загребая воздух здоровенными клешнями, и Лиза, нырнув под его руку, побежала к вешалке. Там оказалась, как в ловушке, и Ганя восторженно загудел:
— Во, курочка, допрыгалась! Сейчас мы тебя на кол усадим.
Она успела бы достать пистолет, но не хотела его убивать.
— Ты что же, совсем одичал? — Лиза покосилась на керамическую вазу с мохнатым кактусом. Ганю погубила мания мужского превосходства. Он очарованно глядел, как она расстегнула кожушок и рванула ворот рубашки, открывая ослепительную, золотистую грудь.
— Давай, — пролепетала безнадежно, — давай, раз не терпится.
Заминка вышла ему боком. Лиза, жалобно улыбаясь, маня кавалера, шагнула ближе к вазе, загребла ее левой рукой и раскрутила Гане в лоб, как метательный диск. Звук получился негромкий, сочный, словно гроб опустился в могилу, но результат превзошел все ожидания. Ганя заухал, замычал, стряхивая с очумелой башки кактус вместе с черепками, словно стал жертвой землетрясения. Лиза помчалась к двери, прихватив с полу чемоданчик.
В подсобке быстро переоделась — спортивный костюм, заячья шубка, — побросала в сумку самое ценное, что хранила в морге, сверху положила пистолет. Мельком глянула в стенное зеркальце — вид взъерошенный, помятый, но просветленный. Расторопная молодуха, за которой погнались черти. Прихватила с собой кочергу — каленый железный прут с крючком на конце, страшнее оружия не бывает. На обратном пути забежала попрощаться в закуток Гриши Печенегова. Тот склонился над заветной книгой, к которой всегда обращался в минуты тягостных раздумий, — уголовный кодекс СССР сталинского периода, почти раритет.
— Ухожу, дядя Гриша, прощай! Спасибо за все.
— Чего так? Не понравилось у нас?
— Вообще-то понравилось, но Ганя проходу не дает. Боюсь я его.
— Не его ты боишься, да ладно… Завтра, кстати, получка, не забыла?
— Получи за меня, дядя Гриша.
Печенегов смотрел на нее с сожалением.
— Не прижилась, значит. Обидно. Здешний народец к тебе привык… Храни тебя Господь!
— Вас тоже, дядя Гриша, — наклонилась, поцеловала заскорузлую щеку.
Осторожно выглянула в холл, держа кочергу наготове. Ганя Слепень сидел под вешалкой, выкладывал на полу затейливый узор из черепков. Вскинул голову — всю в черно-красных разводах.
