– Вы сейчас закроете глаза... или еще лучше я их вам завяжу...
Поскольку мой носовой платок не соизмерим с окружностью ее головы, я бужу Берю, чтобы попросить у него. Он протягивает мне что-то дырявое, серое и липкое, чем я отказываюсь воспользоваться. В конечном свете я накладываю на опущенные веки подопытной морской свинки мой галстук.
– Теперь, Берта, я буду возить вас по парку... Сосредоточьтесь (согласитесь, это хороший совет, когда его дают особе ее комплекции) и попытайтесь восстановить в памяти ощущения, которые вы тогда испытывали...
Мы разъезжаем под кронами деревьев, основательно ощипанных ноябрем.
По истечении десяти минут поворотов, разворотов, петляний я останавливаюсь. Берта возвращает мне галстук и погружается в размышления.
– Ну как? – подгоняю я ее.
– Так вот, – говорит она, – вначале мы так же петляли, делая резкие виражи из-за многочисленных аллей...
– В течение какого времени?
– Недолго... и проделали мы это два или три раза.
– Следовательно, дом находится где-то на окраине парка...
– Может быть...
– А потом?
По тому, как ее физиономия трансформируется в аккордеон, я сужу об интенсивности ее умственных усилий.
– Мы поехали по прямой линии, и это, должно быть, было около Сены.
– Почему вы так думаете?
– Я слышала гудки баржи. Это было совсем рядом с дорогой, по которой мы ехали...
Я резюмирую:
– Стало быть, дом находится на краю парка недалеко от Сены. Вы видите, что мы продвигаемся вперед в наших рассуждениях.
Толстяк трогает меня за плечо:
– О тебе могут говорить все, что угодно, Тонио, но, что касается мозгов, тебе бояться некого.
Я барабаню пальцами по рулю, глядя на опавшие листья, которые гонит по аллее шаловливый ветерок.
– Я вот о чем думаю, Берта...
– О чем?
– Вас вывозили в той же американской машине, в которой и привезли сюда?
– Нет, – говорит она, – подумать только, в самом деле...
– Во второй раз они взяли небольшой грузовичок, не так ли? Она буквально поражена, добрая душа.
– Откуда вы знаете?
– Божественная простота, не могли же они прогуливаться в обычном автомобиле с дамой с завязанными глазами. Это привлекло бы внимание.
– Совершенно верно! – соглашается инспектор Берюрье, прикуривая изорванную сигарету.
– Это была марка «403», – уверяет она. Я снова завожу свой болид и медленно еду в направлении Сены.
– Когда вы вышли из той комнаты, вам пришлось спускаться по какой-либо лестнице?
– Да.
– Длинной?
– Лестница связывала два этажа.
– Комната, в которую вас поместили, была мансардной?
– Нет.
– То есть дом, по меньшей мере, трехэтажный плюс чердак?.. Должно быть, это большой особняк... В домах такого типа обычно имеетс крыльцо. Было ли там крыльцо?
– Конечно! Меня поддерживали под руки, пока я спускалась. Там было шесть-восемь ступенек... Я улыбаюсь.
– Мы находимся близко к цели, дети мои... Берта, вы удивительная женщина. Как я завидую этому мерзкому субъекту, который развалился на заднем сиденье! Как такой малоинтеллигентный тип мог соблазнить женщину вашего уровня!
– Может, хватит, а? – ворчит Толстяк.
Наша красавица более не колеблется. Принимая мой комплимент как намек на близость, она начинает тереться своим коленом регбистки о мою ногу, вследствие чего я резко нажимаю на педаль акселератора. Машина делает рывок вперед. Толстуха от резкого толчка заваливается на меня:
– Послушайте-ка, Тонио, – щебечет она, – это мне кое-что напоминает... Едва мы покинули территорию особняка, как грузовик сильно тряхнуло, как будто он наехал на водосточный желоб...
– Это тоже небезынтересная деталь. Продолжайте, и картина таинственного дома еще больше прояснится. Мы с вами пришли к трехэтажному особняку на краю парка у Сены. И дорога к нему заканчивается водосточным желобом... И еще – когда вы были заперты, вы, я думаю, пытались смотреть сквозь щели закрытых ставен?
– Это было невозможно, потому что там были не обычные ставни, а деревянные жалюзи, которые сворачиваются вверх. Мои жалюзи были закреплены внизу навесным замком...
Я бы расцеловал ее, если бы не опасался оцарапаться о ее кактусы.
– Десять из десяти, Берта! Вы мне сейчас дали новые важные уточнения: на окнах нужного нам дома – не ставни, а жалюзи... Теперь можно начать серьезные поиски, ты не думаешь, Берю?
Толстяк молчит. Обернувшись, я констатирую, что он снова дрыхнет.
– Ты что? – орет его усатая половина. Мой сотрудник подскакивает.
– А! Что? Что такое? В чем дело?
Рассерженный на него, я посылаю его куда подальше и возобновляю медленное движение, внимательно осматривая каждый дом.
Время от времени я торможу перед строением, соответствующим составленному нами описанию. Это своего рода портрет-робот. Портрет-робот дома. Но каждый раз нам приходится разочаровываться. Когда дом трехэтажный, в нЕм нет скользящих жалюзи, а когда в нем есть эти самые жалюзи, рядом не оказывается стачного желоба.
Я, вы меня знаете, очень люблю таинственное, но, когда оно заставляет меня слишком долго вертеться безрезультатно, оно вызывает у меня тошноту. Я также люблю осенний подлесок, особенно если мне приходится дегустировать его на пару с каким-нибудь очаровательным созданием в чулках цвета горелого хлеба и с резинками пристойной эластичности. Но с этой парой чувствуешь себя как под прессом в сотню килограммов.
Я останавливаюсь в очередной раз перед большим трехэтажным домом. Перед въездом имеется сточный желоб, да вот невезенье – ставни обычные.
– Это настоящая западня для крыс, – вздыхает Толстяк. – Мы ничего не добьемся, приятель.
Его жена настроена не более оптимистично. Я задаю себе вопрос, стоит ли продолжать поиски, когда замечаю небольшого роста парнишку – рассыльного из мясной лавки, который катит на велосипеде Симпатичный паренек. Величиной с пучок редиски, подстриженный под филлоксеру, с искрящимся, словно стакан воды Перрье (поставщик покойного Его Величества короля Англии), взглядом; одетый в униформу подручного мясника; сам мясник, сын мясника, будущий отец мясников (у него, очевидно, будут сыновья), он повинуется жесту и прижимается к моей машине
– Месье?
– Скажи-ка, пострел, ты, должно быть, всех здесь знаешь?
– Не всех, – исправляет меня скромный разносчик разрезанных на части животных.
– Слушай внимательно, я ищу друзей, которые живут в парке недалеко от Сены в достаточно большом доме, на окнах которого имеются жалюзи. Ты представляешь, о чем я говорю? У них есть американский желто-голубой автомобиль плюс, возможно, грузовичок «403», и сами они, по всей видимости, американцы, что меня не удивило бы. Ты можешь мне что-нибудь сказать на сей счет?
Парнишка решительно менее глуп, чем заставляет предположить его одеяние Он задумывается, как «Мыслитель» Родена, и с таким остервенением нажимает на звонок своего велосипеда, что я сдерживаю себя, чтобы не дать ему затрещину
Угнетающе истекают секунды. Специалисты на мысе Канаверал, ожидающие старта межзвездной ракеты, не более напряжены, чем этот мальчишка в данный момент.
Наконец разносчик антрекотов кивает головой
– Послушайте, – произносит он волшебным голосом кастрата (чтобы иметь тембр такой высоты, целые поколения в его роду, от отца к сыну, должны были быть кастратами). – Послушайте...
Совершенно излишняя рекомендация. Я слушаю с такой интенсивностью, что мои евстахиевы трубы трещат от нетерпения. В спину мне дышит Толстуха, а сзади Берю зевает так сильно, что возникает нехватка воздуха, и я вынужден закрыть мой дефлектор.
– Я знаю людей, у которых такой дом, как вы говорите... Но у них нет такого автомобиля, как вы говорите. Как вы говорите, дом находится около Сены, со стороны Беговой аллеи, его нельзя заметить с дороги, потому что из-за деревьев его не видно. А людей, о которых вы говорите, там нет, поскольку они в отъезде...
Я прерываю оратора
– Если я тебе дам хорошие чаевые, ты согласишься нас туда проводить?
– Да, месье
Ни малейшего колебания, его непосредственность есть свидетельство сильной души, умеющей принимать ответственные решения.
И вот распределитель лже-филе приподнимается на педалях, подражая крылатому гонщику, преодолевающему крутой перевал.
Я следую за ним. Кожаная сумка бьет его по заднице... Первая аллея, вторая, третья – кто даст больше? Никто! Продано! Мы производим перегруппировку перед заржавевшими, как мужское достоинство Робинзона накануне прибытия Пятницы, металлическими воротами. Первая же констатация разогревает мне сердце не хуже, чем это сделала бы паяльная лампа, – перед воротами имеется выемка для стока воды. Возможно, это и есть тот самый знаменитый желоб, который перевернул внутренности мамаши Берюрье? Но пока еще слишком рано торжествовать победу. Мой девиз «Кто не говорит, тот чувствует»
