На этих словах Семенов с легкой усмешкой взглянул на зардевшуюся Соню. Все, конечно, что-то такое фантазировали об их отношениях и с удовольствием посплетничали бы в сугубо мужской компании, вот только прямых поводов Соня не давала. Семенов решил прибегнуть к провокации:
— Ты бы взяла над ним шефство, сходили бы куда-нибудь, и вообще.
— Что — вообще?
— Да ничего, шутка.
— Не смешно.
Соня еще сильнее покраснела и быстро прошла к двери.
— Ты куда? Что ли, обиделась? — закричал Семенов.
— Нет. — С этими словами Соня захлопнула дверь.
Выйдя в коридор, она резко остановилась. Ее действительно задела, в общем, невинная шуточка Семенова. Странно, ей всегда было плевать, кто там что говорит. Да и сейчас тоже, просто было слегка досадно, что эти горе-ученые не могут найти иной темы для разговора. Но бывают и другие крайности. Как живое тому подтверждение, в коридоре показался Кукушкин:
— Пойдем, я тебе кое-что покажу!
— Ты уже показал!
— В смысле?
— Тебе нравятся эти идиотские намеки?
— А, ты об этом! Если людям нечем заняться, это их проблемы.
Соня позволила взять себя за руку и потащить в лабораторию. Она, конечно, ни минуты не сомневалась, зачем — на лягушек смотреть, на бедненьких! Его вообще что-нибудь кроме них интересует?! Самое ужасное, что она прекрасно знала, что если он хочет ей нечто показать, то оно действительно того стоит.
Когда взгляд уперся в матовую дверь, ведущую в святая святых, туда, где все происходило, она внезапно остановилась:
— Скажи мне, зачем все это?
— Не понял…
— Зачем? Я, конечно, понимаю, что для тебя лягушонок в конвульсиях — все равно что водка для Семенова, но зачем?! Есть тут какой-нибудь результат кроме твоего личного эстетического наслаждения?
Произнося эту гневную тираду, она не заметила, как дверь отворилась, они вошли, перед ее глазами уже мерцала в свете настольной лампы бесцветная жидкость, химический состав которой был ей прекрасно известен — сама ведь руку приложила к его созданию.
Это был яд.
Кукушкин был уже не с ней. Она, в общем, привыкла видеть его таким, да и сама часто увлекалась настолько, что забывала обо всем на свете. Почти обо всем.
Капля сползла по тонкой стеклянной стенке, по поверхности пошли белесые разводы, и вот уже жидкость стала не бесцветной, а синеватой. Она знала, что это означает.
— Леша, может, прав Семенов? Кроме шуток, может, нам пойти погулять? Сто лет уже никуда не выбирались!
Он остановился, но головы не поднял.
— Ну не лезь в бутылку! — Соня усмехнулась, так как фразеологизм можно было понимать и в прямом смысле. — Потом покажешь, что там у тебя получилось. Думаешь, мне неинтересно?!
— Вижу, что не очень.
— Не заводись! Я могу тебе объяснить: во-первых, как это ни странно, я хочу немного поговорить о нас с тобой…
Отсутствующая улыбка Кукушкина превратилась в немного циничную ухмылку.
— А кроме того, ты должен мне объяснить, что тобой движет.
Он перестал улыбаться.
Как будто в параллельной реальности в Сониной голове текли мутным потоком странные мысли: это его стихия, он становится даже красивее здесь, среди этого хромированного холода. И ее посещали желания, каких раньше и быть не могло. Собственно, только здесь на него и можно смотреть как на мужчину. Здесь он сильный. Могущественный. Царь и бог. И вспомнился первый, шокирующе неожиданный поцелуй, совершенно несовместимый с этим ледяным царством. Это так естественно — любить сильного, и так понятно — испытывать нежность к слабому. Он бывает и тем и другим попеременно.
Интересно, что до знакомства с ним самым одержимым наукой человеком среди Сониных знакомых была, как ни странно, она сама.
— Хорошо. Пойдем.
— Серьезно?
— Собственно, почему нет? Вот только не хочется возвращаться к остальным.
— Ты их не любишь?
— Не в этом дело. Все равно у меня пальто здесь, на вешалке за дверью.
— Ладно. Иди вниз. Я сейчас спущусь.
Соня вернулась к остальным — другого выхода не было.
— Чувствую, наш коридор просто медом намазан! — .Семенов опять пытался шутить. — А где гений? Куда он делся? Ты, может, обидела его ненароком?
— Его обидишь! — нарочито развязным тоном сказала она. — Пронесся мимо как ужаленный, даже «пока» не сказал!
— Однако, я вижу, ты с ним общий язык находишь!
— Я и с тобой нахожу. — Соня улыбнулась.
— Не ты со мной, а я с тобой! — упорствовал Семенов.
— Хорошо. Пусть так, — терпеливо согласилась Соня.
— Подозрительная сговорчивость.
— Да брось ты, просто я устала…
— Ты как будто уходить собираешься? — заботливо поинтересовался Семенов.
— Да.
— Чего так рано?
— Говорю тебе, устала, — отрезала Соня.
— Ладно, поверим на первый раз. Соня сняла халат, повесила в шкаф.
— Тебя, может, проводить?
— Я не маленькая.
— На тебя Кукушкин дурно влияет, — не отставал Семенов.
— С чего ты взял?
— Да так, досужие домыслы.
— А ты не домысливай. У тебя другая профессия. Факты, друг мой, нас тут интересуют только факты!
— А все же куда ты так вдруг заспешила?
— Спать.
— Я, между прочим, на тебя обиделся.
— Твои проблемы. Мне на самом деле пора идти, — решительно подытожила Соня, снимая с вешалки пальто. — До завтра! — Последние слова Соня произнесла громко, обращаясь ко всей компании, сидевшей за столиком в глубине комнаты.
Захлопнув дверь, она секунду постояла в коридоре, приходя в себя как будто после сна, даже помотала головой. И сама себе удивилась. Странно она ведет себя! Очень странно.
Соня сбежала вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Можно было, конечно, спуститься на лифте, но ей хотелось стряхнуть с себя странное оцепенение.
К первому этажу она сбавила скорость и последний пролет прошла уже с обычной скоростью. Поправила съехавшую на лоб шапочку, одернула пальто, застегнула верхнюю пуговицу и вышла на улицу.
Поселок Пролетарский
26 июня 200… года, 09.33
Он видит, как над ним склонилась мама. Серые добрые глаза, пушистые русые волосы. Но она же давно умерла… Что, уже призраки стали являться? Вот сейчас он протянет руку — и ладонь пройдет сквозь его видение.
Нет, теплый человеческий лоб… Ну наконец-то! Что я вижу! Проснулся!
— Светка?!
— С возвращением, блудный братец!
— Как я сюда попал?
— Та-ак… Ты что, ничего не помнишь!
— Нет.
— Тебе, как всегда, снился кошмар.
— Откуда ты знаешь?
— Ты ночью бредил. Все бубнил про какой-то вертолет, какой-то взрыв.
— Взрыв?
— Вчера свалился на мою голову как гром среди ясного неба, пьяный до чертиков, зашел во двор и рухнул у колодца. И там умудрился сразу же заснуть, я чуть не надорвалась, пока тебя тащила в дом. Проспал почти сутки… — выдала она без остановки, не давая Трубачу вставить ни слова.
То, что она сказала, еще больше запутало его.
— Ты знаешь, я не помню, что было вчера. Как будто целый день стерся из памяти… Сейчас. Погоди, я вспомню…
— Но в памяти — ничего. Только Москва. Нет билетов. Автобус. Жара. Затекли ноги. Автовокзал…
— Ну и как? С чего вдруг ты приехал?
— Что, не рада? — уклончиво ответил Трубач.
— Пропадает надолго, писем не пишет, на мои не отвечает, даже с днем рождения ни разу не поздравил… И тут вдруг нате вам — падает у колодца. Что случилось? Подумай над своим поведением, или вот сейчас возьму хворостину, — шутливо пригрозила сестра.
— Погоди, дай в себя прийти…
— Знаешь, мне все время кажется, что где-то там без меня ты постепенно сходишь с ума, или тебя убивают, или ты заболел… И самое страшное — я не знаю, где ты… и ничем не могу помочь… — Подбородок ее стал некрасиво морщиться, глаза заблестели.
Трубач вздрогнул. «Постепенно сходишь с ума!»
— Ты еще не видела, как человек сходит с ума!
Светка всхлипнула.
Фраза, слетевшая с его губ, была как запрещенный удар. Действительно, кому, как не ей, знать, как человек слетает с катушек.
…Последний раз они встречались пять лет назад, тогда она еще жила в самом Глазове, работала на телевидении была в постоянной готовности уйти в депрессию или даже запой, что, впрочем, периодически и происходило. Трудно было понять, чья жизнь более экстремальна: его, солдата удачи, постоянно ползающего под пулями, или ее, журналистки, занимающейся грубой провинциальной социалкой.
Один телесюжет и вовсе перевернул ее жизнь. Светка столкнулась с местными наркобаронами, которые ей дали понять, что она слишком незначительная фигура в их разборках и что лучше бы ей не показывать своего любопытного носа не только на телевидении, но и вообще на улице. Сначала думалось, это не смертельно — отсидится какое-то время дома, отдохнет и всякое такое. Не получилось. Кто-то, может быть, расслабился бы, как говорится в известной байке, и получил удовольствие. Но Света, промаявшись без работы всего два дня, стала метаться по квартире как загнанный зверек в клетке. Осознание того, что ты лишь «дрожащая тварь», осознание опасности внешнего мира и абсолютное одиночество сильно пошатнули ее психику. Трубач тогда получил от сестры письмо, обрывочные фразы которого прочел как предсмертную записку. Бросил все текущие дела, примчался в город и буквально вынул ее из петли, точнее, из ванны с розовой от крови водой…
