Бугор слушал молча. Когда баба выплеснула свои обиды, спросил:
— За что сюда влипла?
Дашка и здесь все начистоту выложила, сознавшись, что давно ей жить неохота. Не похоти ради, а из страха за родителей изломанной оказалась судьба.
Василий достал из-под стола поллитровку.
— Выпить хочешь? - предложил бабе.
— Нет. Я свое выпила. Теперь до смерти опохмельем болеть стану. Мужика по пьяной лавке просмотрела. Зарок себе дала ни капли в рот не брать. Перебрала свое...
— Воля твоя. А оно и верно. Не дело тебе хмельным баловаться. Да еще в неволе. Держись, если сумеешь. Ну а с обидчиками твоими я сам разберусь. Только отныне поводов не давай к себе приставать. Иначе зашибут где-нибудь насмерть, как бешеную суку. Слыхал я о тебе. Не приведись схлестнулась бы с кем, живя с Тихоном... Это стало бы твоей последней песней. Вот ты пришла за защитой, а разве за своим хвостом греха не видишь?
— Знаю, - опустила голову баба.
— Не вводи больше в грех мужиков. Я ведь не тебя от них, а их от тебя оберегу. Чтоб никто, как Тихон, не стал с тобой жмуром. Пусть всяк на волю выйдет, чтоб не ломала ты судьбы мужичьи. И без тебя в жизни горького хватает. Баба должна судьбой одного мужика стать, а не бутылкой, из какой любой желающий глотнуть может. Усекла, о чем я ботаю?
— Поняла! Как не усечь того, что верно. Но не такая уж я пропащая. Горлом, то верно, слаба. Но сукой не была, - оправдывалась баба.
— Известно мне все. И то, как по приезде в Трудовое не стала ты блядью участкового мусора. Знаю, что приставал он к тебе, что обещал. Не замаралась. Западло сочла легавого. Потому тут сидишь и я с тобой трехаю. Иначе б... Даже пидер из условников в твою сторону не поссал бы. Да и дожила ль бы ты до дня нынешнего - тоже вопрос, - усмехнулся Тесть по-нехорошему.
Уловила баба эту насмешку, и холодно стало на душе. Домой захотелось.
Напоследок решилась узнать, проставят ли ей нынешний день на деляне прогульным?
— Не дрейфи. Все в ажуре будет, - пообещал Тесть. И спросил: - Ты мне о следователе расскажи, что он так долго у тебя засиделся?
Дарья поняла, что бугор знает многое. Была наслышана, как наказывает он за туфту. Помнила, что и следователь, и участковый не велели ей распространяться об их визите на деляне. А про бугра не говорили. И баба рассказала все.
Тесть слушал, отвернувшись к окну, и не пропускал ни одного слова. Не выказал ничем своего отношения к
услышанному. И казалось, думал о чем-то своем, далеком от Дарьиного рассказа.
— Значит, не сам откинулся. Выходит, помогли? - повернулся он к Дашке посеревшим лицом. И, нервно вытащив папиросу из пачки, закурил торопливо. - А ну-ка, бабочка, выложи мне как на духу, была ль дверь каморы твоей в тот день подперта чем-нибудь?
— По-моему, нет. Но точно не помню, не видела. Но вроде что-то ударило по валенку. Не больно. Потому, верно, значения не придала.
— Утром у двери ни обо что не споткнулась?
— Нет.
— Под окнами никто не шастал?
— Спала я, - созналась баба.
— А когда легавый со следователем нарисовались, никто не впирался в хату пьяным?
— Нет, - уверенно ответила баба.
— На чердаке иль под окном не шлялись?
— Не слыхала.
— Исподнее на Тихоне в порядке было?
— Не знаю. Увезли его.
— Ладно. Я сегодня, может, наведаюсь к тебе. Не дрожи. Мне увидеть надо. Кто Тихона загробил? Свою разборку проведу. Коль свой - душу вытряхну, а чужой - из-под земли достану. Не прибирай в хате покуда. Оставь как было. Успеешь еще с уборкой.-Дай мне поглядеть...
Дашка согласно кивнула головой и вскоре ушла.
По пути купила в магазине еду. Решила больше не ходить в столовую.
Поев, легла в постель, ожидая вечера. И незаметно уснула.
Проснулась Дашка от заполошного стука в дверь. Кто-то оголтело колотился в камору. Баба робко подошла к двери.
— Кого черт принес? - спросила хрипло.
— Отвори, Дашка! - послышалось снаружи.
Баба сдернула крючок. В комнату ввалились бульдозерист, чокеровщик и Тесть.
— Эти обидели? - спросил бугор, указав на мужиков.
— Они, - выдохнула Дарья.
— Прости нас. Век больше не заденем тебя. И другим не дозволим, - опустил голову бульдозерист.
— Виноват. Пальцем не трону, - отвел от бабы глаза чокеровщик.
— Слышишь, Дарья, прошения просят у тебя, - прогудел Тесть, оглядывая камору.
— Да Бог с ними. Простила уже. В их вине и мой грех немалый. Да только не умею я долго обиду держать. Потому, видно, и ка свете зажилась. Отпусти их. Пусть только прогул мне не ставят, - попросила Дашка.
— От дня нынешнего нет тебе места в кузове средь мужиков. В кабине ездить станешь, как подобает бабе. Это я велел! Уразумели? - нахмурился Тесть.
— Заметано! - отозвались мужики и выдавились из каморы торопливо.
— Садитесь, - подвинула баба табуретку бугру.
Тот отшвырнул ее ногой:
— Благодарствую. И так сидел немало.
— Тогда присядьте, - вспомнила Дашка и, протерев, подала табуретку.
Тесть молча опустился. Табуретка застонала, заскрипела на все голоса. Василий словно не слышал, молча оглядывал жилище.
Дашка удивленно следила за его взглядом, блуждающим по предметам. Он читал что-то знакомое только ему. Его глаза то, распахнувшись, вспыхивали злыми огнями, то вдруг суживались до щелок. На скулах гулял румянец.
О, если б Дашка могла читать мысли! Она многое узнала бы
о случившемся. Но именно ей бугор ничего не хотел рассказать.
Даже своим фартовым, ставшим условниками, не все теперь доверить можно. Времена меняли даже воровскую незыблемую касту. Появились откольники. Эти стали кентоваться с фраерами, мусорами...
Тесть подошел к окну, выглянул наружу. Так и есть. Цепочка следов оборвалась у окна. Вот здесь прослушивал камору мокрушник. На снегу, облепившем завалинку, оставил отметины. Не чисто, не профессионально работал. Значит, опыта не имел. Что же заставило угробить Тихона?
Бугор вглядывался в жилье. Искал ответы ка вопросы. Их много. В том, что Тихона убрали, сомнений нет.
Понял, что бригадир имел давнего врага. Тот был приезжим. Не из Трудового. Ни у кого из условников не было зауженных в носке ботинок. Такие носили лишь на свободе. Судя по размеру обуви, по длине шага, мокрушник был мужиком рослым. За каблуками тянулся срез снега. Значит, мокрушник не молод. Ноги болят. Такие на свободе долго не ходят. Их фарт недолог.
Видно, этот душегуб пас Тихона еще с Воркуты. Где он первую ходку тянул. Видать, лажанулся где-то фраер, раз через годы не пофартило ему.
Теперь мокрушник далеко от Трудового. Слинял поездом. Оттуда, из Поронайска, куда хочешь смотаешься. Слови его попробуй. Да еще отсюда... Хотя... А разве он не бугор? Надо узнать, кто с Тихоном срезался, на чем. Тогда и узнать будет проще. Ведь мокрушников всего Севера знал наперечет. Но впервой услышал о том, чтобы вот так решили прикончить. Не по-мужичьи и не по-воровски. Не замарав рук. Пьяного задушили угаром от печки. Могли и просчитаться. Ведь вернись Дашка из столовой раньше и потрезвей, остался бы Тихон жить, но тогда... Придумали бы другое. Здесь же кто-то знал, что Дашка придет поздно и не сорвет задумку. Но если это приезжий, откуда мог знать? Значит, пожил в Трудовом, узнал. И накрыл Тихона.
«Пожил? Но в Трудовом всякий приезжий на виду. Его данные тут же фиксирует милиция. От нее, как от погибели, и на погосте не спрячешься, - подумал бугор. Приезжий мокрушник... Но ведь в Воркуте Тихон был недолго. А потом - Сахалин. Здесь, прежде чем загробить, меня бы спросили. И знал бы... Тут же не просто пришили Тихона, меня через кен- тель кинули. Перед всей кодлой условников. Ни в хрен не поставили, что я тут есть, что нет меня. Эдак нынче Тихон, а завтра - любой другой... Да и самого...»
От этих мыслей Тестю и вовсе не по себе стало. В его вотчину забрались. Без приглашения и спросу. Такое никогда не проходило бесследно.
Василий, забыв о Дашке, метался по комнате взъяренным зверем.
Снова подходил к окну, глазами впивался в следы. Баба неслышно стала рядом. Увидела следы, рассмеялась.
— Это следователь там ходил. Смотрел что-то. Но ничего, видать, не нашел...
— Что ж ты раньше-то не сказала? - вздохнул Тесть. А про себя подумал: «Значит, свои Тихона загробили. Не легше. Но искать проще. Душу выколочу из того, кто утворил это, чтоб другим неповадно было без спросу мокрить. Не хватало мне тут мусоров заезжих. Иль сам не смог бы разобраться?»
Тесть сел у печки. Закурил. Нелегкие мысли бороздили морщинами лоб.
«Кто ж додумался убить Тихона так пакостно? Ведь никто из условников не жаловался на мужика. Сами захотели его в бригадиры. А может, из-за этой бабы... Может, на нее кто-нибудь позарился? Ведь не зря считают, что в любой беде виновата баба. Недаром уважающие себя фартовые не берут их на дело. Считая, что от них ворам одно горе. - Глянул на Дашку бугор и невольно отвернулся. - Кому нужна? Морда опухшая, глаза красные, щеки на плечах висят, волосы - как у паршивой овцы, век гребенки не знали. Кофта лоснится от грязи. Юбка торчком стоит, не стирана со дня заключения. Воняет, как от псины дворовой. Такую увидеть на дороге - все равно что с черной кошкой повстречаться. Ну какой на нее позарится? Разве ханыга? Из-за нее мужика убивать? Скорей, наоборот. Ее пришили бы, чтоб с Тихона мороку снять. Не баба - срам один... Задница по табуретке расползлась, растеклась студнем. Грудь скомкана кусками перекисшего теста. Ни талии, ни бедер. Размокшая бочка», - сплюнул Тесть и, матюгнувшись, ушел из каморы, резко хлопнув дверью.
