Степаненко скорчился на кровати, попробовал заснуть. Но мысли не давали спать. В СИЗО он попал случайно, это ясно. Но в чем его обвинят? Не могут же человека держать под стражей только за то, что у него нашли пулевое ранение… Странно все это…
От душного, спертого воздуха разболелась голова. Крики, стуки, непрерывный гам в камере не давали возможности расслабиться, раздражали до ломоты в суставах.
От всего этого Степаненко почувствовал себя одиноким и беззащитным, как никогда. Никому он не нужен в этом мире, в который он попал случайно, без вины… Этот мир, мир проклятых и позабытых людей, был враждебен ему.
Где-то за мрачными серыми стенами была другая жизнь, ярко светило солнце, по улицам гуляли беззаботные, а главное — свободные люди…
Черная тоска и грусть овладевали Максимом-
Вечером была еще одна стычка. Один из подследственных, разбитной, вихлястый, подошел к Степаненко, присел на койку в ногах, участливо спросил:
— Что менты шьют тебе, кореш?
— Да хрен их знает… — буркнул Степаненко, не особо расположенный к болтовне.
— Тебя звать-то хоть как? — все так же участливо спросил вихлястый, почему-то щупая ткань брюк.
— Петр Петрович.
— Ах футы-нуты! Петр Петрович! — вихлястый вдруг сорвался с койки и, приседая как в гопаке, прошелся по свободному пятачку в камере.
Пройдя таким образом круг, вихлястый опять подошел к Максиму.
— Деньги у тебя есть?
— Сколько есть, все мои, — уже сурово проговорил Степаненко.
— А то бы одолжил. Скоро отоварка, а у нас ни шиша. Кстати, ничего костюмчик у тебя.
— Он мне самому нравится, — спокойно сказал Степаненко, понимая, что вихлястый неспроста крутится возле него. Вот еще двое поднялись со своих мест и подошли поближе. Нет, надо быть начеку.
— Махнем не глядя, а? Махнем? — парень настырно лез на конфликт. — Я тебе свой пиджак, а ты мне — свой.
— Отвяжись, — буркнул Степаненко.
— Ты че? Хамишь?
— У пиджака рукав оторван…
— Нет, кажись, у тебя, паря, принципы имеются?
Костистые пальцы вихлястого уже вцепились в плечо.
«Будь что будет, — решил Максим. — Если сейчас не дать отпор, то станут помыкать…»
Коротко хватанув воздуха, он резким ударом прямой руки въехал наглецу в висок. Тот свалился, как сноп. Двое других словно ждали сигнала. Они налетели на Максима. Тактика у них была такова: схватить за руки, не дать развернуться. А потом уже молотить по чем попало. В том числе и по раненой ноге.
Степаненко сумел оттолкнуть одного, лбом угодил второму в лицо.
— Ша, паря! Резать буду! — завопил вихлястый. Он вскочил, в руке его появился обломок бритвенного лезвия. Степаненко отступил спиной к двери.
— Слушай, — глухо проговорил он, — ты меня на понт не бери. Если доведешь, я могу и убить…
Неизвестно, как бы Максим выпутался из этой ситуации, если бы вдруг дверь не лязгнула и отворилась. На пороге стоял контролер.
— Потапов Петр Петрович, — крикнул он, хотя Степаненко стоял рядом. — Руки за спину. На перевязку.
Степаненко послушно проскользнул в дверь. Вслед раздался ернический голос вихлястого:
— Потапов Петр Петрович! Три «п»… Трип-перной парень!
Врач, которая вызвала его на перевязку, все та же молодая женщина, казалась ему теперь спасительницей. По случайно оброненной фразе контролера Максим узнал, что ее зовут Еленой Анатольевной. Она шла впереди, и Степаненко с удовольствием смотрел на ее стройную фигуру. Китель и юбка из синеватого сукна сидели на враче как влитые, подчеркивая достоинства гармоничного телосложения: узкие покатые плечи, тонкую талию и не очень широкие бедра. Маленькие босоножки громко стучат каблучками, на стройных ногах темные колготки.
Когда врач оборачивался, Степаненко с благодарностью смотрел в ее серые глаза, которые не казались ему теперь такими холодными. Лицо ее было беленьким, словно фарфоровым.
Где же он ее видел?
Перевязку Елена Анатольевна делала все с одним и тем же каменным выражением на лице, всегда в резиновых перчатках. Степаненко подумал, что за этой холодностью, возможно, скрывается обыкновенная брезгливость к подследственным. Если врач работала бы в обыкновенной больнице, да еще ей вовремя платили зарплату, то она непременно улыбнулась ему.
Что же, человек жив мечтами…
Вернувшись в камеру, Максим, понаблюдав за поведением ополчившейся против него тройки, понял, что они затевают что-то нехорошее.
Остаток дня прошел в напряжении. В камере нечем было дышать: постоянная табачная завеса, вонища от унитаза, на котором постоянно кто-нибудь «страдал», испарения от вспотевших, давно не мытых тел.
Но ему опять повезло. Как ни странно, несмотря на вечернее время, вызвали на допрос. Максим понял, что не такой уж глупый и наивный этот Смирнов, как подумал он о нем. Вот, запустил в «пресс-хату»… Разумеется, теперь Максим станет сговорчивее.
Следователь перешел снова на «вы». Степаненко почувствовал: перед ним сидит хитрый и опасный враг.
— Ну что, снова будем рассказывать сказки об арсеньевском родственничке?
— Я рассказываю то, что есть, начальник.
Смирнов вдруг вспылил:
— Слушайте, товарищ майор, хватит ерундить! Вы лучше расскажите, как отстреливались в Горбахе, как бросали гранаты в самом Арсеньевске!
«Вот оно что!» — обрадовался Степаненко.
Следователь, пропуская отдельные слова и некоторые фразы, стал читать выдержки из официального рапорта начальника Арсеньевского ОМОНа. Речь шла о коренастом человеке, которого задержали в квартире, где была убита жена подполковника ФСБ Шмакова Андрея Ильича. Совершив в отношении милиции насильственные действия, человек ушел из-под ареста, воспользовавшись боевой гранатой.
«Неправда, — отметил про себя Максим. — Гранату никак нельзя назвать боевой… Корпус пластиковый… Значит, наговор…»
— Далее, — лицо следователя приняло торжествующее выражение. — Далее читаем следующий протокол: «В дачном поселке Горбаха в ночь с двадцатого на двадцать первое сентября было совершено вооруженное нападение на дачу академика Богомолова Василия Илларионовича… На место происшествия был вызван ОМОН Арсе-ньевского ГУВД. В завязавшейся между нападавшим и омоновцами перестрелке был убит академик Богомолов».
— Богомолов убит? — тревожно взглянул на следователя Максим.
— Вот ты и попался, Степаненко, — Смирнов торжествующе потер руки.
— Какой-такой Степаненко? — изумился Максим.
— Богомолов убит из твоего пистолета, товарищ майор.
«Черт, — подумал Степаненко. — Все-таки заметил, что я удивился, узнав о смерти Богомолова… Потапов, за которого я выдаю себя, не может знать никакого Богомолова…»
— Зря вы мне это шьете, начальник, — криво улыбнулся Максим.
— Вот данные баллистической экспертизы. Да что тут рассусоливать, — сказал следователь. — Я сейчас вас отпущу, товарищ майор, в одиночную камеру. А вы подумайте, как мы в дальнейшем построим наши взаимоотношения.
Лицо у следователя светилось.
Очутившись в той самой узкой, как тоннель камере, в которой уже был, Максим обнаружил, что в ней обитает некий тип с лунообразным, белым, как тесто лицом. Он сидел на койке, а когда Степаненко вошел, поднялся на высоту своего без малого двухметрового роста, развернул плечи. После традиционного приветствия указал, куда Максиму следует постелить постель.
— Ты что, из подвала выломился?
— Перевели, — немногословно ответил Степаненко. — Я их не устроил…
— Со мной ты будешь вести себя тихо, — заявил гигант, скрещивая толстые, мускулистые руки на груди. — Сигареты есть?
Степаненко отрицательно покачал головой.
— Вижу, у тебя вообще вещичек нет.
— Нет…
— Что ты заладил, нет, нет, — раздражаясь, проговорил гигант.
— Ты спрашиваешь, я и отвечаю.
— А может ты петух? Надо проверить.
Тут уже Степаненко не выдержал.
— Может, ты сам петух?
— Что ты сказал? — верзила угрожающе надвинулся на Степаненко. Плоское, рябое лицо его сморщилось, глаза стали колючими.
— У кого что болит, тот о том и говорит, — произнес Степаненко. Гигант резко нагнулся, шагнул к нему. Он успел схватить Максима за грудь, встряхнул, но Степаненко изо всей силы ударил неприятеля по рукам, освободился, сильно прихрамывая, отошел назад, рефлекторно принимая боевую стойку.
Назревала драка. Противник был значительно выше ростом, толще, тяжелее. Но Степаненко не сдерживал страх перед мощной фигурой — были свежи воспоминания о том унижении, которое он вытерпел в общей камере, и он был готов идти до конца. Не убьет же верзила его.
— Значит, не петух, — верзила вдруг сменил гнев на милость. — На вот, покури.
Принимая сигарету из рук сокамерника, Степаненко ожидал от него подвоха, но все обошлось.
