– Почему? – быстро спросил Горецкий.
– Не знаю потому что, – с хмурым видом ответил ему Ведьмакин.
– Вы помните – вам плохо стало?
– В тюрьме? Помню. Думал, что каюк мне.
– Какой каюк? Разве боли какие-то были? Разве вы мучались? – недоверчиво посмотрел Горецкий.
– Не мучался. А сознание терял. Тут кто хочешь испугается.
– Ну, когда вы были без сознания, вряд ли вы могли испугаться.
– Позже я испугался. Уже потом. Глаза открываю: батюшки! Больница, врачи. Как после операции. Вот тут я и струхнул.
– Что вам врачи сказали?
– Что в обмороке я был. Что никакой угрозы здоровью. А я не верю.
– Почему?
– Никогда прежде не было, чтоб я в обморок, как баба, хлопнулся.
– Обморока не было, – сказал Горецкий.
Ведьмакин посмурнел лицом и посмотрел испуганно.
– Это вас пытались вернуть в нормальное состояние, – сказал Горецкий. – Заставить забыть про шофера-убийцу и вспомнить то, что вы знали раньше.
Ведьмакин сверлил собеседника недоверчивым взглядом.
– Не получилось ничего, – сказал Горецкий. – Ни лекарства, которые вам кололи… Ни гипнотизер, которого к вам привезли…
– И ничего уже сделать нельзя? – севшим голосом спросил Ведьмакин.
Казалось, что он испытал самый настоящий ужас. Горецкий поначалу решил, что Ведьмакина напугало известие о творимых над ним помимо его воли манипуляциях, но тут Ведьмакин сказал:
– И я теперь всегда таким и буду?!
Он едва не плакал. Он не очень-то верил во все эти байки про офицерское звание, жизнь на Кипре и секретную работу, но он готов был в это поверить, лишь бы только вырваться из тюремных стен. Так осужденный на длительный срок заключения человек идет на то, чтобы признать свое участие в каком-нибудь громком и страшном преступлении, к которому на самом деле не имел никакого отношения. Он сознается в преступлении, совершенном далеко-далеко от того места, где он отбывает наказание, и его долго везут к месту событий, где допрашивают день за днем, где вывозят на место преступления для проведения следственного эксперимента, где ему устраивают опознания и очные ставки – только для того, чтобы убедиться, что не он это был. И его отправляют обратно на зону, и он долго едет через полстраны, довольный своей командировкой и чередой разнообразных событий, хоть немного расцветивших его нелегкую жизнь, и даже устроенный ему на прощание мордобой за лживость и лукавство, отнявшие время занятых людей, не кажется ему чрезмерной платой. А тут – офицер, большие деньги, заграница…
Зазвонил телефон Горецкого.
– Алло? – сказал Горецкий, скользнув взглядом по мрачному лицу расстроенного Ведьмакина.
– Это Калюжный.
– Слушаю, товарищ генерал! – напрягся Горецкий.
– Ты где?
– Я на объекте.
– Дуй ко мне! Времени тебе – полторы минуты!
«Полторы минуты» – это значит срочно. Горецкому была известна присказка генерала.
– Слушаюсь!
– Телефоны «Самсунг», – вдруг сказал Ведьмакин.
Закончивший разговор Горецкий отключил свой телефон и спросил озадаченно:
– Что?
– Телефоны «Самсунг».
– При чем тут «Самсунг»?
У самого Горецкого была «Нокиа».
– Я не знаю, – сказал Ведьмакин.
Горецкий продемонстрировал свой мобильник, спросил:
– Вы знаете, что такое сотовый телефон?
– Без проводов который.
– У вас был такой?
– Откуда? – пожал плечами Ведьмакин
– Но вы же сказали: «Телефоны “Самсунг”. Вы знаете марки мобильных телефонов? Вот у меня «Нокиа», к примеру. Какие еще вы знаете?
– Я никаких не знаю.
– А «Самсунг» знаете?
– Нет.
– А почему сказали?
В ответ Ведьмакин пожал плечами. Не мог объяснить.
* * *
Мобильный телефон у Горецкого забрали охранники на входе в особняк. Потом один из них сопровождал Горецкого до генеральского кабинета. Горецкий шел по коридорам с невозмутимым выражением лица, но внутренне он был напряжен. Неприятное чувство человека, идущего под конвоем. Глеб, конечно, прав, когда говорит об опасности. Сотрут в порошок и развеют по ветру. И необязательно будут ждать, пока все раскроется. Малейшего подозрения им будет достаточно.
Войдя в кабинет, Горецкий увидел там Калюжного и Корнышева. Корнышев уже вернулся? Случилось что-то?
– Товарищ генерал! – щелкнул каблуками Горецкий.
Но Калюжный остановил его:
– Не поднимай пыль! Не на параде!
Показал рукой на место за столом, как раз напротив Корнышева.
– Садись!
А что это так смотрит Корнышев? Горецкий, собрав волю в кулак, смог непринужденно кивнуть товарищу. И Корнышев ответил ему невнимательно. Но что это за взгляд у него, черт побери?
– Как там Ведьмакин? – спросил Калюжный. – По-прежнему Ваньку валяет?
– Работаем, – доложил Горецкий.
– Кого-нибудь он вспомнил?
– Нет.
– А ты говоришь – «работаем», – сказал Калюжный с укоризной. – Что толку от такой работы?
Горецкий не испугался, потому что знал – это такой у начальства метод. Демонстрировать недовольство и пытаться всячески подчиненных уесть, чтоб про нерадивость позабыли, чтоб боялись, ну и уважали опять же, как без этого.
– Видишь, не действует твой метод, – продемонстрировал свое генеральское разочарование Калюжный. – Чтоб долбить ведьмакинские мозги фактами из его офицерской биографии.
– Ну, метод не мой, предположим, – осмелился поправить шефа Горецкий. – Этот метод не сработает – другой применим.
– Да, это же тебе подсказал кто-то, – будто только теперь вспомнил Калюжный. – Ты говорил, какой-то твой коллега. Да?
И тогда у Горецкого сжалось сердце. Он смотрел в глаза генералу, а тот вроде и не ждал ответа, будто бы между прочим спросил, и вот эта вроде бы необязательность больше всего испугала Горецкого, потому что его не просто спросили о Глебе, а еще и сделали вид, будто ничего тут серьезного нет. Первый признак близкой беды.
– Да учились вместе, – смог ответить Горецкий. – Со Славой мы ездили к нему в тот раз.
Посмотрел на Корнышева, призывая того в свидетели, и увидел бесстрастное выражение лица своего товарища. Горецкий ощутил одиночество загнанного охотниками зверя. Они вместе против него – и Калюжный, и Корнышев. О чем-то они уже переговорили здесь, в генеральском кабинете, в отсутствие Горецкого, и у них от него одна на двоих тайна.
– А где сейчас работает этот твой товарищ?
– В институте Сербского, товарищ генерал.
– По психам практикуется?
– Так точно!
Как скоро все произошло! Как такое может быть?
– Это он тебе посоветовал Ведьмакина потормошить, рассказывая Ведьмакину его же собственную биографию?
– Так точно! Но мы с Корнышевым ему не говорили, о ком идет речь. Мы все в общих чертах, без имен и фамилий.
Не выступил ли у него на лице пот? Не бледный ли он сидит? Черт возьми, ну кто же мог подумать, что от орденов до плахи такой короткий путь?
– А у него такие случаи были? – спросил Калюжный.
– Я не понял, товарищ генерал, – вопросительно посмотрел Горецкий.
– Он таких пациентов… Безмозглых… То есть без памяти … Как Ведьмакин… Он таких в своей практике наблюдал?
Они, все трое, кто присутствовал сейчас в кабинете, знали, о чем идет речь и о ком, а отвечать по недоброму умыслу фортуны выпадало Горецкому, и он снова почувствовал себя загнанным зверем.
– Да у него прямо под рукой такой пациент, товарищ генерал, – сыграл уготованную ему роль Горецкий. – Сестра у него. После автокатастрофы. У нее дела не так плохи, как у нашего Ведьмакина, но тем не менее…
– А ты ее когда увидел в первый раз? – перебил Калюжный.
– Сестру?
– Да.
– Вот мы с Корнышевым приехали – и познакомились.
– А раньше?
– Нет, – с готовностью сообщил Горецкий. – Раньше я ее не видел.
– Но слышал хоть о ней?
– Нет.
– Как же так? – вопросительно глянул Калюжный, и взгляд у него был такой, будто Горецкому теперь придется отвечать за то, что раньше он о сестре Глеба не удосужился справки навести.
