Для разговора с Катей Корнышев выбрал ту комнату, в которой одна стена представляла собой почти сплошное стекло, по вертикали рассеченное алюминиевыми профилями рамной конструкции. Катя находилась в комнате, когда Корнышев туда вошел. Увидев Корнышева, Катя вспыхнула, задохнулась от гнева, встала, пошла к двери, но дверь уже захлопнулась, и Катя ударилась в нее растревоженной птицей. Она была в этой комнате, как в клетке, не улетишь.
– Здравствуйте, Катя, – сказал Корнышев без заискивания, но и без демонстрации собственного превосходства, как равный говорит равному.
Катя в ответ полыхнула полным ненависти взглядом.
Корнышев опустился в кресло и оказался спиной к стене, а лицом к стеклу, за которым он видел деревья и зеленый ковер травы. Там, под деревьями, было безжизненно-безлюдно, и в сумерках этот неподвижный пейзаж можно было, наверное, принять за фотообои, которыми оклеили всю стену, чтобы визуально раздвинуть границы помещения.
– Я знаю, что вы сейчас ограничены в перемещениях, – сказал Корнышев. – Но это временно. Скоро, я надеюсь, у вас будет возможность самостоятельно планировать свои маршруты.
Катя молчала, демонстрируя Корнышеву свою неприязнь.
– Я знаю, что у вас была возможность встретиться с вашей мамой, – продолжал Корнышев. – И вы даже смогли с нею переговорить. Катя, вы не должны на меня сердиться, – вдруг безо всякого перехода произнес он. – Вы не знаете всего, вам многое кажется недопустимым, ужасным и даже преступным, вам кое-что известно, но гораздо больше информации вам пока недоступно, и вам придется поверить мне на слово…
– Я вас ненавижу! – хлестнула злой фразой Катя.
– Знаю. Но не заслуживаю. На самом деле ничего плохого я вам не сделал. Я просто выполняю свою работу…
– Палач и гнида! – оценила Катя.
На Корнышева ее оскорбления не произвели ни малейшего впечатления.
– Я выполняю свою работу, – с прежним спокойствием повторил он. – Я офицер. Я не могу быть хорошим, не могу быть плохим, я могу только служить, не нарушая присяги. Эту позицию можно презирать, можно уважать – тут каждый думает по-своему. Но обязательно нужно эту позицию учитывать. Это данность, это факт, Катя.
Девушка надменно усмехнулась.
Корнышев достал из кармана ключ, повертел его в руках так, сяк. Катя демонстративно смотрела мимо Корнышева, но в конце концов ее взгляд все-таки зацепился за блестящую вещицу в руках Корнышева, и она неприятно удивилась, это было видно. Всего на одно мгновение Корнышев заставил ее дрогнуть, но Катя тут же снова взяла себя в руки.
– Вам надо понять, что я вам не враг, – сказал Корнышев. – Что я плохого вам не желаю. И если некоторые мои поступки представляются вам возмутительными и непорядочными, так, может быть, это они вам такими только представляются? – высказал предположение Корнышев и склонил голову набок, внимательно глядя на Катю. – Я из всей вашей семьи выбрал именно вас, потому что только с вами у меня может быть общение обоюдно полезное и продуктивное.
Катя закусила губу, потому что Корнышев сейчас сказал об обидном. Ее и без этих его слов терзало чувство вины, она теперь ночей не спала, кляня себя за доверчивость и глупость, что в итоге так страшно ударило по ее близким, и о ее фактически предательстве Корнышев сейчас и сказал, как показалось Кате.
– Будьте вы прокляты! – пробормотала она, едва сдерживая готовые хлынуть слезы.
– Вы чувствуете себя обманутой и думаете, что вы слишком доверчивы и недальновидны, – проявил чудеса прозорливости Корнышев. – Но не в этом ваша проблема, Катя, а в том, что вы все мажете в бело-черную полоску. Возюкаете неаккуратно и без полутонов. А мудрость, Катенька, придет к вам позже, с годами. Вы девушка умная и когда-нибудь обязательно научитесь все происходящее анализировать объективно и с холодным сердцем. Я вам сейчас кое-что продемонстрирую, Катя, – сказал Корнышев, по-прежнему вертя в руках знакомый Кате ключик. – А после этого мы продолжим нашу с вами беседу. Посмотрите за окно, пожалуйста.
Катя машинально готова была повернуть голову, но тут вспомнила, что нельзя ей подчиняться этому подлецу и негодяю, и удержалась в последний момент, и тогда Корнышев ей сказал:
– Вам непременно надо взглянуть на этого человека, Катя, потому что он сейчас скроется из виду и для вас исчезнет навсегда. А я вам потом скажу, кто это был, на кого вы не взглянули, и вы всю оставшуюся жизнь будете терзаться. А он тоже жил на Нижней Масловке, между прочим.
Заинтригованная Катя не выдержала и обернулась. Под деревьями, метрах в двадцати, шел в сопровождении какого-то человека Александр Никифорович Ведьмакин и разговаривал со своим спутником увлеченно-уважительно. Несмотря на случившиеся с Ведьмакиным перемены, его легко можно было признать, чему способствовало и расстояние, разделявшее его и Катю, – на таком расстоянии его потрепанный временем образ несколько ретушировался, словно проступал из прошлого, такой знакомый и родной.
Катя, никогда прежде не становившаяся свидетелем воскрешения кого-нибудь из мертвых, испытала такое изумление, что не поверила собственным глазам и обездвижела, и пока она пребывала в близком к обморочному состоянию, Ведьмакин со своим спутником прошел мимо и исчез за деревьями, скрылся из виду, как и предсказывал совсем недавно Корнышев. Катя запоздало бросилась к стеклянной стене, и снова получилось, как с дверью пять минут назад – она ударилась в преграду птицей.
Предусмотрительный Корнышев уже был рядом, придерживал Катю под локоток, препровождая ее к ближайшему креслу. Усадил, сам присел перед нею на корточки, заглянул в глаза, полные потрясения.
– А теперь представьте, что вы по-прежнему считали бы меня врагом, – предложил Корнышев. – И не посмотрели бы за окно. Много интересного пропустили бы, согласитесь.
А Катин мозг бился в поисках отгадки, потому что необходимо было срочно понять, что происходит, чтобы не сойти с ума.
– Я снова выбрал вас, – сказал ей Корнышев. – Вы будете первой.
– В чем – первой? – с трудом разлепила непослушные губы Катя.
Корнышев скосил глаза в направлении стеклянной стены, за которой уже никого не было, но где совсем недавно промелькнул призраком Ведьмакин.
– Он должен к вам вернуться, – сказал Корнышев. – Но надо подготовить всех. И его – тоже.
– Я не верю вам, – пробормотала Катя.
Сейчас неверие казалось ей спасительным. Но Корнышев не позволил ей скрыться за недоверием и для встряски хлестнул обидными словами:
– Вам было удобно сидеть на Кипре и скорбеть потихоньку о погибшем в далекой России отце? Только ведь он не погиб, Катя. Он жив. Но он болен. Его надо к жизни возвращать, а не скорбеть. Он жив, поймите.
* * *
Сначала Горецкий взял такси и поехал в центр. Там в одном из переулков он попросил таксиста свернуть в арку старинного жилого дома, и едва таксист выполнил просьбу, Горецкий прямо здесь, в арке, и попросил таксиста остановить машину. Спешно расплатился, вышел из машины и прошел во двор-колодец, успев прежде, чем повернул за угол, бросить взгляд за спину. Такси сдавало назад, занимая почти всю ширину арки, и если бы какая-то машина преследовала Горецкого, то никак той машине с такси было бы не разминуться – и пришлось бы ей ждать, пока такси выкатится в переулок. И прохожих тоже не было видно.
Горецкий пробежал через двор, вошел в подъезд жилого дома и вышел с противоположной стороны, где когда-то, по-видимому, был черный ход. Еще один двор, снова арка, и Горецкий оказался в другом переулке. Под арку, через двор-колодец, следующий переулок. Здесь он остановил проезжавшую по переулку машину, тотчас же согласился на затребованную жадюгой-водителем несусветную оплату проезда и отправился на Китай-город. Еще в дороге расплатился с водителем, в Солянском проезде выскочил из машины, даже не дождавшись ее полной остановки, нырнул в метро, спустился на платформу и тут встал равнодушно-скучающим горожанином, ожидающим поезда. Прибыл состав. Горецкий вошел в открывшиеся двери и даже раскрыл припасенную заранее газетку, будто ехать ему предстояло далеко и долго, но в последний момент он выскочил из вагона, разжав руками смыкающиеся челюсти дверей. Челюсти громко чавкнули у него за спиной. Горецкий бросил взгляд вдоль состава. Никто, кроме него, из вагонов больше не вышел. Железная змея электропоезда лязгнула и уползла в черный провал туннеля. Горецкий перешел на противоположную сторону платформы и уехал по другой ветке метро.
