Умолк Влас и стал шарить по карманам.
— Кури! — достал свои сигареты Михаил.
Влас взял и продолжил:
— Весь барак таким путем лечился, мочой. Она и заживила. Куда деваться?
— На Колыме теперь зоны закрывают. Как не стало политических, обезлюдели тюрьмы, — вставил Дамир.
— Да кто такое трехнул? Вон, мои кенты и нынче там! Конечно, не на трассе. Она уже давно готова, но на драгах и на отвалах скребут рыжуху, которую другие в спешке оставили. Им легче, потому что вламывают неподалеку от городов и поселков, которые мы строили. Выгребают дочиста всякую песчинку. Им проще и легче, потому как в нормальных зонах дышат, а не в тех, где были политические. Эти и впрямь позакрывали, но Колыма остается Колымой. Она и теперь не без зон. И нынче там не легче. Вон из наших трое не вернутся. Никогда.
— Почему? — застыл немой вопрос в глазах Михаила.
— В бега сорвались зимой, а по первой ходке многого не знали. Тамошние фраера — не здешние, у них закон: беглым не помогать. Властей боятся. А кенты понадеялись, да облом получился. На трассе ни один водила не тормознул. Ментам, охране высветили всех по телефону. Кенты вломились в поселковый ларек, чтоб хоть хамовки взять. Их охранник замокрил. Всех троих… Встретить бы мне его! У них на Колыме, видите ли, не воруют. Не принято. И всяк, кто тот закон нарушит, получит маслину. Потому те, кто вернулся оттуда живьем, не верят мне, что наши местные выжить нам помогают, делятся и не базлают, не жлобятся и не грызут за прошлое, — докурил Влас. — Хиляем, где там твои елки? Пора уж и на хазу возникнуть! А ты заткнись, лярва! Чего вопишь? Не то достану, вытряхну из клифта! — погрозил кулаком рыси, сидевшей на самой макушке дерева смятым комком.
Ей тоже хотелось скорее вернуться в дупло, зализать пострадавшую лапу, но для этого нужно перескочить открытое место по глубокому снегу. Рысь боялась людей: вдруг снова вздумают поймать ее с топором? На больной лапе далеко не убежишь. Вот и кричала, прогоняла мужиков, как могла, торопила, напоминая, что всяк должен жить в своем доме и не задерживаться в гостях.
Условники, нарубив елок, подошли к пологому спуску и услышали, как их, всех троих, окликают по именам.
— Смотри-ка! Они о нас беспокоятся! — Дрогнул упрямый подбородок Михаила. Он вслушался в голоса.
— Влас! Власик! — звала Полина.
— Миша! Михаил! — кричал Федор.
— Дамир! Ну, где вы там застряли? — злился Золотарев.
— Здесь!
— Спускаемся!
— Вам помочь?
— Не нужно!
Дамир и Михаил связали елки ремнями и тащили их волоком. Здесь, на пологом спуске, они легко съезжали вниз. Ничто не мешало пути. И только Влас задержался на вершине сопки, ведь оттуда, с высоты, он увидел море. Как оно близко, как долог путь к воле. Кажется, стоило совсем немного пробежать, и окажешься на берегу, у самого причала. Там — суда… Они ходят на материк…
Ох и заныло сердце. Так захотелось оказаться на любом суденышке, но кто возьмет его с собой, кто рискнет? Да и сколько можно играть в догонялки со смертью?
— Влас? Ты чего там? — услышал Федора и, дрогнув внутренне, опустив плечи, глянул вниз.
Михаил с Дамиром уже передали елки Золотареву и Федьке, а бабы, все до одной, кроме Лиды, ждали Власа.
— Кралечки вы мои! Голубки! Соскучились обо мне? Мчусь! — сел на снег и, как когда-то в детстве, оттолкнувшись ногами, покатил вниз со свистом, едва удерживая елки в руках.
Он так хохотал, что бабы не сразу заметили порванную на плече телогрейку. Меченый чуть не сбил с ног Аннушку и, обхватив ее за ноги, уткнулся головой в живот бабе.
— Заждались? А я уже туточки! Чья очередь меня приласкать? Ведь я, можно сказать, все свои достоинства мужские поморозил вконец! Все — в ледышки, сам — в сосульку! Сущий Дед Мороз, а значит, мне Снегурка полагается. Самая что ни на есть живая! На все праздники!
— Пошли скорей, рыжий черт! Лечили тебя столько времени, а ты с голой задницей, весь оборванный по такому морозу носишься! — глянула Полина за спину Власа. — Где весь оборвался? Кто это тебя так отделал? Уж не Мишка ли с Дамиром?
— Куда им, слабакам? Я там с одной познакомиться хотел поближе! — кивнул на вершину сопки. — Уж и приловил, под себя пристроил! Да Мишка помешал. Позавидовал лягавый! Отбить ее у меня намылился, да и завопил: «Не трожь! Она беременная!»
— Кто? — Округлились глаза Полины.
— Чувиха та! Ну она и впрямь пузатой оказалась. Жаль — не от меня, потому всю телогрейку порвала. Хорошо, что ниже не добралась. Но я ей все-таки успел сказать: мол, в другой раз — моя очередь.
— Да там, на сопке, никто не живет.
— Есть одна, редкая баруха. Когда мы линяли, все кричала, чтоб не забывали и наведывались. Не знаю, как мужики, а я ее долго буду помнить, — сказал, погасив смех, и пошел рядом с женщинами, согреваясь душой.
Ведь за всю жизнь его впервые ждали чужие бабы. Не за деньги, не за подарки. Привыкли к бесшабашному человеку. Если б могли они теперь заглянуть в душу Власа, то увидели бы: она плакала и смеялась одновременно.
Нет, никто из заводских не смеялся, когда Меченый рассказывал о рыси. Насторожились. Полина осмотрела плечо. Лишь царапина на нем осталась, словно предупреждение на будущее. Влас вскоре ушел в дизельную, а Михаил с Дамиром пришли в цех.
— Мужики! Сегодня короткий день! В три часа — шабаш! Получите зарплату — и в баню бегом. Чтоб весь следующий год чистыми и при деньгах были! Наши женщины на стол накроют. Мы с Дмитрием в поселок быстро смотаемся, а вы елку наряжайте. Договорились?
Федор пошел предупредить Власа.
— Если ты едешь, на кого дизель брошу?
— Так елка прямо перед конторой. В двух шагах от тебя! Ну, не пойдешь наряжать ее, и не надо. Сами успеют. За получкой только приходи.
О чем-нибудь другом Меченый мог забыть, но только не о зарплате. Смешной она была. Поначалу даже стыдился самому себе признаться, сколько зарабатывает. Не верил, что на такие копейки можно жить весь месяц. Но жизнь потребовала, и человек научился укладываться в свою зарплату.
Нелегко это давалось. Пришлось отказывать себе во многом, но втянулся: заказывал лишь самое необходимое. Иной раз так хотелось выпить, да не самогонки, а коньяку, настоящего, армянского, выдержанного. Смаковать его с долькой лимона и пить в полумраке, чтоб перед ним сидела девка с обнаженными плечами, со светлыми волосами, как струи теплого дождя, с руками нежными, губами податливыми, с глазами добрыми, чтоб вся она была как солнышко, ласковая и добрая…
— Лилия! — шепчет Влас, закрыв глаза.
— И где ты, черт, успел бухнуть? Чего раскорячился на лавке? Бегом в контору! Сколько ждать тебя будут? Всякая минута на счету, а он здесь разляпился! — стояла в дверях Полина, усталая, как загнанная кляча.
— Полина! Чего лаешься, родненькая? Кто тебе в середку насрал? Покажи его мне!
— Да кто ж, как не Федька! Черт окаянный! К празднику припасла четверть спирта. Настой себе не сделала. Глянула, а уже нет его.
— Кого? Спирта иль Федьки?
— Ни того и ни другого. Был бы Федор, хоть по шее надавала б, а то хожу как мина на взводе. Да ить праздник скоро. Серчать нельзя! Весь год себе испорчу загодя.
— Может, на дело пустил?
— Знаю я его дела. Пусть только воротится!
Влас вошел в контору. Там тихо и чисто. Лида с Золотаревой в бумаги уткнулись. Анна жестом позвала Власа.
— Иди, получай, — прошептала она.
Меченый не успел взять деньги в руки, как за окном заорала чья-то глотка: «Рожает! Люди! Помогите! Рожает!»
Влетел в кабинет муж Галины — бледный, взлохмаченный, испуганный до полусмерти. Он кричал исступленно:
— Скорее! Помогите! Иначе помрет…
Женщин словно ветром сдуло. Все трое выскочили из конторы и, забыв о деньгах, помчались к Галине. Та кричала на весь дом.
— Успокойся, Галя!
— Тихо, девочка… Все будет хорошо…
Влас остался в конторе один на один с открытым сейфом. В нем лежали деньги. «Мать твою! Так тут как раз на дорогу! Добраться! А дальше я сам задышу! Без этих дикарей, без медведей и рысей! Я снова стану фартовать! Свобода! — Зажглись жаром глаза и ладони. — Сама судьба подарила этот шанс, один на тысячу! Второго не будет».
Меченый расстегнул телогрейку, чтоб сунуть деньги в карман, но, услышав шаги по коридору, отскочил от сейфа. В кабинет заглянул Дамир:
— Где бабы? Иль ты получку выдаешь?
— Пшел вон, сука! Рожают бабы! — не ко времени вспомнил Влас, как уговаривал стукач Смирнова бросить его, Власа, в яме.
— Кто рожает?
— Галка! — шагнул к Дамиру, чтоб выкинуть его из конторы. Тот выкатился мигом.
«Потрох! И тут подглядел! Теперь уж не отмажусь. Да и кто мне поверит, будто не я, а они стебанули бабки. Смывается только вор. Этим бздилогонить нечего, да и мне не смыться. Пойду по дороге — встречу Федора с Димкой. Те не хуже других знают, что в поселок мне дороги нет. Слинять по сопкам? Ну уж нет! Душу не донесу! — Вспомнились медведь и рысь. — Да будь ты проклята, глушь непроходимая! Нет наказания хуже, чем влететь сюда!» Влас положил деньги обратно в сейф и, ухватившись за дверной косяк, внезапно для себя заплакал от бессилия, как ребенок. Ему было обидно, что случай подарил все, кроме главного…
