Лежавшая у него на плече ладонь убралась и легонько шлепнула его по затылку, сдвинув на глаза соломенную шляпу. Забродов сделал испуганное лицо и прикрыл голову свободной рукой.
– Да ничего она не говорит, – раздраженно бросил полковник. – Нет ее! За день до кражи взяла отпуск за свой счет и куда-то съехала. Даже подозрительно.
– Да, – самым серьезным тоном согласился Илларион, снова сдвигая шляпу на затылок и оглядываясь через плечо назад и вверх. Глаза у него смеялись. – В самом деле подозрительно. Может, она и есть главная злоумышленница?
Ему снова надвинули шляпу на самые глаза и вдобавок прихлопнули ее сверху, насаживая поглубже. Забродов втянул голову в плечи. Разговаривать в таких условиях было трудно. К тому же его основательно клонило в сон. «Старею, – подумал он. – Всего-то одну ночку не поспал, и уже глаза слипаются…»
Он осторожно откинулся назад и лег спиной на теплые, .чисто отмытые доски веранды.
– Сомнительно, – бубнил в трубке голос Сорокина. – И мотива я не вижу, и возможностей таких у нее нет – ни финансовых, ни технических… Хотя нового директора ботанического сада ей любить было не за что. Но, опять же, уж очень профессионально его уделали. Беседина на меня такого впечатления не произвела…
– Какого? – подавляя зевок, спросил Илларион.
– Профессионалки, – ответил Сорокин.
– Ну так и забудь о ней, – легкомысленно сказал Илларион. В наказание за эти слова ему на грудь поставили ногу и слегка надавили. Забродов на манер удавленника до самого подбородка высунул язык и старательно скосил к переносице выпученные глаза. У него над головой хихикнули, и нога убралась, оставив после себя легкое ощущение потери. – Ты, главное, сделай, о чем я тебя просил. Сообщение дай, полковник. Обязательно.
– Мне за это сообщение господа генералы задницу в клочья порвут, – с тоской сказал Сорокин.
– Постесняются, – возразил Илларион. – Рвать тебя в клочья – значит признавать свою вину. А они ж ни в чем не виноваты! То есть у них у каждого рыльце в пушку, и именно поэтому они тебя встретят с распростертыми объятиями: на, смотри, не брали мы твоих деревьев! Это брали, и это брали, и еще вон то, то и то, а деревья – нет, не брали, можете сами убедиться. И каждый будет про себя прикидывать, кто же это из его коллег так опарафинился – Иван Иваныч или Сидор Петрович? Ниже он по званию или выше? Если ниже – хорошо, потому что после такого скандала он тебя уже не подсидит, а если выше, так это еще лучше, потому что, глядишь, в верхах вакансия появится… Так что давай сообщение и ничего не бойся. Собери пресс-конференцию и подробненько проинформируй общественность о ходе расследования.
– А ты точно знаешь, что делаешь? – спросил Сорокин.
Илларион улыбнулся. Это и впрямь было забавно.
– Да, – сказал он. – Уверен. Дай сообщение, полковник, это моя личная просьба. Я бы приказал, если бы мог тебе приказывать, но приказывать я не могу и поэтому прошу. Ты старше меня по званию и служишь в другом департаменте, не в том, в котором служил я, следовательно, мои приказы, отданные тебе, не имеют законной силы. Я могу только просить тебя, а ни в коем случае не приказывать, – Пошел к черту, кретин! – прорычал Сорокин, поняв наконец, что Забродов просто валяет дурака, и в трубке зачастили короткие гудки отбоя.
– Вот так, – сказал в пространство Забродов, убирая в карман мобильник и лениво принимая сидячее положение. – Стараешься, стараешься, и за все твои старания тебя в конце концов обзывают кретином и посылают к черту.
– Бедный ты мой, – с улыбкой сказала Анна, поправляя упавшую на лицо прядь. – Я слышала, ты действительно очень старался. Ты приложил буквально нечеловеческие усилия к тому, чтобы тебя обозвали кретином и послали к черту.
По-моему, если бы Сорокин мог до тебя дотянуться, ты бы еще и по шее схлопотал.
– Ага, – сказал Илларион, радостно улыбаясь. Он не притворялся. Смотреть на Анну было до ужаса приятно, и губы у него сами собой расползались в улыбке.
– Не понимаю, – старательно хмуря красивые брови, сказала Анна, – зачем ты водишь его за нос. По-моему, он имеет право знать, что ты затеял.
– Имеет, – согласился Илларион, закуривая новую сигарету. – Имеет право, но не имеет желания. Не веришь? Тогда пойди и сама у него спроси. Только сначала хорошенько его накачай, чтобы он не спрятался от тебя за свои полковничьи погоны. Зная о том, что я затеваю, он был бы обязан эти мои затеи немедленно и жестко пресечь – в целях профилактики правонарушений, сама понимаешь. Пресекать мои затеи ему не хочется, потому что законным путем прихватить этих твоих ботанических воришек у него не получается, а прихватить их ему до смерти охота. Получается неразрешимый конфликт между совестью и служебным долгом, между духом закона и его буквой. Так вот, чтобы такого конфликта не было, наш полковник предпочитает до поры до времени ничего не видеть и не знать, а потом, когда все более или менее благополучно закончится, просто разведет руками: победителей не судят…
Анна присела на перила веранды и снова нетерпеливым жестом смахнула с лица своенравную прядь.
– А ты не боишься, что когда-нибудь служебный долг победит? – спросила она. – Пусть не у Сорокина, а у кого-нибудь из его коллег, кто не так близко с тобой знаком… Что тогда?
– Тогда они будут бегать за мной, пока не надоест, – сказал Илларион. – Надоест когда-нибудь, они и отстанут.
Что, у них других дел, по-твоему, нет?
– А если поймают?
– Меня? Исключено.
– Ты говоришь, как последний хвастун, – заметила Анна.
– Старый, седой, никчемный хвастунишка, – пригорюнился Илларион.
– Вот именно. Но тебе почему-то хочется верить. Тебе говорили, что ты очень загадочная личность?
– Сто раз. А может, тысячу, я не считал.
– Болтун. Загадочный болтун… А кто были эти люди?
– Которые? – Забродов сделал удивленное лицо. – Ах, эти… Ночная служба грузовых перевозок.
Анна повернула голову и стала смотреть в сад.
– Не засохнет? – обеспокоенно спросил Илларион.
– Не должно. Прикорневой слой почвы сохранили, так что… Слушай, там же, наверное, такая ямища осталась!..
– Сорокин говорит, как от пятисоткилограммового фугаса, – подтвердил Илларион.
Он встал, спустился с крыльца и взял стоявшие у стены грабли.
– Обед скоро будет готов, – предупредила Анна.
– Я быстро, – пообещал Забродов.
Он подошел к воротам и стал, ожесточенно орудуя граблями, заравнивать глубокие отпечатки протектора, оставленные огромными колесами приезжавшего сюда перед самым рассветом тяжелого армейского «Урала».
Луна уже зашла, но света на участке Майкова и без нее было предостаточно: папа Май опять без памяти жег электричество, кичливо демонстрируя всему миру, что с деньгами у него полный порядок. Тут и там торчавшие из густой, уже нуждавшейся в стрижке травы конические плафоны разливали вокруг себя яркий молочный свет со слегка желтоватым оттенком – ну вылитое топленое молоко. Вокруг плафонов, сверкая на свету, как драгоценные камни, толклась мошкара, слетевшаяся сюда, наверное, со всей округи.
Ночь была теплая, и в утепленном гидрокостюме было жарко, несмотря на мокрые от колена и ниже ноги. Прочная прорезиненная ткань все-таки не выдержала частого ползания на коленях по бетонной трубе и дала течь. Валерий распустил «молнию» до самого пупа, снял со спины рюкзак и перевесил его на грудь. В рюкзаке глухо брякнули бутылки.
Лукьянов расстегнул клапан, развязал мокрый веревочный узел, которым была стянута горловина рюкзака, запустил руку внутрь и на ощупь выбрал бутылку. Это оказался керосин.
Валерий предпочел бы ацетон, но, в конце концов, принципиальной разницы не было: он все равно собирался вылить под корни украденной у Букреева яблони все, что принес с собой, – и керосин, и ацетон, и растворитель. После такого коктейля дерево неминуемо засохнет, и папе Маю придется держать ответ перед соседом. Валерий однажды видел, как люди Букреева разбираются со своими обидчиками, и теперь очень надеялся, что, когда наступит очередь Майкова, он, Валерий, будет уже далеко. Хватит, хватит с него кошмарных зрелищ.
Организовать для своего кровного врага большие неприятности – это одно дело, и дело, в общем-то, приятное, святое, можно сказать, дело. Но наблюдать эти неприятности воочию – слуга покорный! Пускай сами друг с другом разбираются, уроды…
Он нервно поправил на переносице очки и, привстав на полусогнутых ногах, настороженно огляделся по сторонам.
Вокруг было тихо, лишь стрекотали в траве какие-то ночные насекомые да за домом по шоссе с шумом пронеслась запоздалая машина. Потом в кустах за ручьем протяжно и жалобно закричала ночная птица, и Валерий услышал торопливое хлопанье крыльев – пернатая тварь не то охотилась, не то, наоборот, бежала, вспугнутая другим охотником. В доме Майкова не горело ни одно окно.
