Немцы были уже совсем рядом, можно было даже различить их лица. Подкользин нажал на гашетку, но поскольку бил торопливо и почти не целясь, никто из атакующих не упал, даже не остановился. Цепь приближалась, уже готовая ворваться в траншею, но в это время на дороге, по которой двигался броневик, раздался взрыв. Броневик дернулся и, задымив, остановился, его пулемет тут же замолчал. Подкользин догадался, что кто-то из разведчиков Гудкова, незаметно пробравшись в кювет, бросил под броневик связку гранат. На немцев это подействовало сильнее пулеметного огня. Лишившись поддержки с тыла, они по инерции сделали еще несколько шагов вперед, потом начали разворачиваться и побежали к кювету. Подкользин, уже не торопясь, стал стрелять им в спины и достал своим огнем еще одного. Наконец все немцы залегли в кювете, и теперь огонь не доставал их. Но Подкользин все еще держался за ручки пулемета, готовый дать очередь, как только кто-то из немцев попробует поднять голову.
От пулемета его оторвал Сукачев. Когда Женя забинтовала ему руку, он, сморщившись от боли, встал со стола, подошел к Подкользину и положил ладонь на его спину. Тот нервно обернулся, но, увидев Сукачева, отпустил пулемет и рукавом рубахи вытер тонкую струйку пота, сбегавшую по щеке. Сукачев жестом показал ему, чтобы возвращался к Демидову.
— Ну, как ты? — спросил Подкользин, окидывая беглым взглядом перебинтованного товарища.
Сукачев взял здоровой рукой фляжку, запрокинув голову, отпил несколько больших глотков и, протянув ее Подкользину, сказал:
— Иди! Я здесь управлюсь без тебя.
Подкользин нехотя отошел от пулемета, остановился около Жени, долго и пристально разглядывая ее, потом сунул фляжку за пазуху и молча вышел из блиндажа. Демидов и Коваленок, навалившись грудью на край траншеи, осторожно выглядывали из-за бруствера, пытаясь разгадать действия немцев. Те продолжали лежать в кювете, не делая попыток подняться. Броневик дымил и, хотя погода была тихой и безветренной, запах тяжелой машинной гари доносился до траншеи.
Услышав рядом с собой шаги, Демидов обернулся. Около него, держа в одной руке немецкий автомат, остановился Подкользин.
— Что с Сукачевым? — спросил Демидов и снова через край бруствера посмотрел на дорогу, по обе стороны которой затаились изготовившиеся к атаке немцы.
— Ранен, — ответил Подкользин, набрасывая на плечо ремень автомата.
— За пулеметом стоять может? — все так же наблюдая за дорогой, спросил Демидов и подумал, что как только появится затишье, надо будет обязательно попроведовать Сукачева.
— Говорит, что может, — Подкользин неопределенно пожал плечами.
— Куда ранен? — Демидов повернулся к Подкользину и внимательно посмотрел на него.
— В бок и левую руку, — сказал Подкользин. — Радистка перевязала. — Подкользин чуть улыбнулся и добавил: — Ее бы в нашу группу на постоянно зачислить медсестрой. Классно бинтует.
— Слишком многого захотел, — ответил Демидов. — Нам ее дали только на эту операцию. Сегодня же должны вернуть в штаб полка.
— До этого еще дожить надо, — сухо заметил Подкользин и, стараясь не высовываться из траншеи, направился на свое место, где у него была оборудована огневая точка.
Коваленок достал бинокль и стал разглядывать в него то, что осталось от хутора. Дом и расположенные рядом дворовые постройки горели, выбрасывая к небу густые клубы тяжелого черного дыма. Около пожарища копошились немцы, по всей видимости, вытаскивая из-под обломков раненых и убитых. Глядя на них, Коваленок не хотел верить своим глазам. Артиллерия плотно накрыла хутор, и, казалось бы, после такого удара там не должно остаться ничего живого. Все, кто уцелел, пошли в атаку на мост. Но около хутора находилось не меньше сотни немцев. Они или где-то прятались, или подошли туда уже после артиллерийского налета. И Коваленок с тоской подумал, что и эти немцы пойдут сейчас штурмовать мост. Иного выбора у них нет. Чтобы спастись, им надо перебраться на другой берег.
Коваленок повернулся к Демидову. Тот тоже следил за немцами, но, почувствовав на себе взгляд товарища, встал во весь рост и, кивнув в сторону дороги, спросил:
— Ну и что ты скажешь?
— Хреново дело, Гриша, — опустив голову, произнес Коваленок. — Не пойму, почему до сих пор нет наших. Неужели не прорвали оборону?
— Стой здесь и следи за теми, что залегли в кювете, — сказал Демидов. — А я схожу в блиндаж за гранатами. Там их еще целый ящик.
Демидов накинул на плечо ремень автомата и, нагнувшись, направился в блиндаж. Он словно почувствовал, что нагнуться надо именно в это мгновение. Из окопчика у дороги ударила длинная пулеметная очередь. Она прошлась сначала над траншеей, потом пулеметчик перенес огонь на дзот. Сукачев не отвечал, и Демидов подумал, не зацепил ли его немец снова. Но пули не попадали в амбразуру.
В дзоте был полусумрак. Перешагнув порог, Демидов на несколько мгновений задержался около него и только после этого осмотрелся. На столе стояла рация, радистка сидела рядом с ней с наушниками на голове. Очевидно, ей что-то передавали из штаба полка. Сукачев стоял у пулемета, рядом с ним, припав на колено, немец набивал патронами пулеметную ленту. Увидев Демидова, Сукачев повернулся к нему, а немец еще ниже наклонил голову.
— Видишь? — спросил Демидов, кивнув на амбразуру.
У Сукачева были туго перебинтованы грудь и предплечье левой руки. На боку и руке сквозь бинты проступала кровь. Но держался Сукачев вполне нормально, на лице не было белизны, и если бы на нем была гимнастерка, никто бы не определил по его внешнему виду, что он ранен.
— Вижу, — как-то слишком безучастно ответил Сукачев. — И не завидую.
— Кому не завидуешь? — Демидов подумал, что Сукачев имеет в виду немцев.
— Себе. Кому же еще? — ответил Сукачев.
— А я не завидую им, — сказал Демидов, глядя в широкий просвет амбразуры.
— Товарищ лейтенант! — вдруг обратилась к нему Женя. — Из штаба полка запрашивают, как у нас дела и в чьих руках находится мост.
— Кто запрашивает? — резко повернулся к ней Демидов.
— Евглевский.
— Мост в наших руках, но если не получим сейчас же подкрепления, нам его не удержать.
— Какого подкрепления? — спросила Женя.
— Хотя бы пару танков.
— Евглевский говорит, держитесь. Подкрепление будет.
Сукачев, все время смотревший в амбразуру и не слушавший разговор, нажал на гашетку. Демидов бросил торопливый взгляд на Женю, оттолкнул локтем немца и, схватив ящик с гранатами, кинулся в траншею. Там уже стреляли Коваленок с Подкользиным. Немцы поднялись из кювета и шли в атаку сразу на оба дзота. Пулемет Гудкова бил короткими очередями, Сукачев же, наоборот, почему-то замолчал. Демидов понимал, что патронов надолго не хватит, поэтому пытаться остановить немцев за счет плотного огня не имеет смысла. Еще несколько очередей — и никакого огня с нашей стороны не будет вообще.
Он выбрал немца, который был ближе всего к траншее, прицелился в грудь и выстрелил одиночным патроном. Немец продолжал идти, как ни в чем не бывало. До того как ворваться в траншею, ему осталось пройти всего метров сорок. Автомат при стрельбе всегда забирает выше, поэтому во второй раз Демидов прицелился немцу между ног и, задержав, как учили, дыхание, нажал на спусковой крючок. Немец, как подкошенный, рухнул на землю. «Интересно, куда я ему попал?» — мельком подумал Демидов, ловя на прицел следующего. Через несколько мгновений упал и второй. Еще одного выбили Коваленок с Подкользиным. Цепь потеряла стройность. А когда на земле оказался еще один, гитлеровцы легли на землю, не пытаясь отползти в кювет. И тут же по траншее ударил пулемет. Пули впивались в бруствер, визжа, пролетали над самой траншеей. Демидов пригнулся, не понимая, почему немцу не отвечает Сукачев. Наверное, тоже бережет патроны. Но именно в это мгновение, словно услышав его, заговорил пулемет Сукачева. Он дал всего одну короткую очередь, после которой наступила неестественная тишина. Разведчики Гудкова тоже не стреляли, и сначала Демидов не понял, что произошло. Потом догадался: Сукачев срезал немецкого пулеметчика.
