Ознакомительная версия.
Словом, мы могли бы с совершенно чистой совестью считать, что гонорар свой отработали, если бы… Если бы в этом потоке обрушившейся на нас информации не обнаружились также сведения, не желавшие укладываться в эту простую и удобную схему: честного бизнесмена заказали недобросовестные конкуренты… Какие именно сведения? А вот, пожалуйста. Честный предприниматель Разумовский, если верить Кенту, на самом деле был воровским авторитетом и даже вором в законе по кличке Грант.
Это же вроде подтверждал и подарочек, сделанный нам Максом. Подгадал Макс, как будто специально отыскал следы какого-то старого-старого дела, когда этого самого Гранта чуть не обвинили в создании бандгруппы, имевшей название «Скауты». Банда действовала под видом охранного предприятия и состояла поголовно из бывших офицеров спецназа. Так что свои «коммерческие» вопросы эти хлопцы, занимавшиеся рэкетом и выколачиванием долгов, решали быстро, надежно и высокопрофессионально. Так профессионально, что попались они, в общем-то, по чистой случайности. А вот что было с этой бандой потом и почему Гранту тогда удалось избежать высшей меры или хотя бы длительного срока — на эти вопросы Макс ответов не нашел, ответы эти кто-то предусмотрительно уничтожил.
Правда, тут возникало одно странное противоречие, которое я никак не мог одолеть. По всему тому, что я уже знал о погибшем, этот самый Грант был совсем не похож на вора в законе и совсем уж не похож на бандита и убийцу, зато очень даже был похож на романтического разведчика, какого-нибудь Штирлица. Ощущение это, возникшее смутно после встречи с его дамами, совершенно окрепло, когда мне удалось частично ознакомиться с его так называемым дневником. Это, несомненно, был удивительный документ. Содержались в нем заметки, что называется, для себя, для души или, как говорил там же сам Разумовский, «для удовлетворения писательского зуда». Но были также записи, носящие оперативный характер: кто, что, когда. И все это говорило о Разумовском как о человеке, стоящем по ту же сторону баррикад, что и я сам. Да, он был бизнесмен, да, он имел дело с уголовниками и с коррумпированными милицейскими чинами. Но в чем это, собственно, противоречит моему предположению, что он похож на сильно скрытого разведчика? Уходят же доктора наук, отставные полковники, артисты и так далее в лоточники или в «челноки». Уходят кадровые офицеры в охранники и в инкассаторы. Так что уж тут невозможного-то, чему удивляться? Такая, ребята, у нас жизнь. Тем более что за этим Грантом, судя по рассказам, всегда водилась какая-то порядочность, какое-то джентльменство и, я бы сказал, какое-то совсем не криминальное восприятие мира… Не хочу сказать, что он был не страшный — какое там! По тому самому делу за его «скаутами» числились десятки убитых. Но убитых противников. Убитых в криминальных войнах, а не на большой дороге… Интересно, были ли за ним заказные убийства? Убивал ли он сам?
Я подумал-подумал и решил спросить об этом Лену, Елену Романовну. Я испытывал к ней колоссальное доверие. Во-первых, похоже, она просто не могла говорить неправду. Во-вторых, она уже не могла повредить своему Игорю Кирилловичу, и все, что она скажет, останется между нами, это я ей обещал. Да и вообще, я же про это спрашиваю не столько для дела, сколько для себя, чтобы понять что-что такое в этой жизни, чего я еще не знаю. А в-третьих, меня подталкивало и то, что она, судя по всему, тоже испытывала к нам доверие. И немалое. Ведь привезла же она именно нам основную часть дневника Разумовского. Привезла, несмотря на пережитой на даче стресс, на подлое предательство Анны Лазуткиной, которую Лена считала чуть ли не лучшей подругой, на то давление, которое оказывали на нее милиция и ФСБ, тоже, оказывается, искавшие этот дневник.
— Скажите, Елена Романовна, — залепил я прямо в лоб, — вы никогда не слышали о том, что Игорь Кириллович — вор в законе?
Она посмотрела на меня с болезненным недоумением.
— Вы что, с ума сошли? Да мало ли кто что говорит! Только, по-моему, в такое способен поверить разве что сумасшедший. Знаете какой это был человек! Да он мне стихи читал, если хотите знать!
Я внимательно смотрел на нее — она говорила как-то очень по-детски, что ли, и слишком многословно, отчего мне, конечно, все же примерещилась за ее словами некоторая неуверенность…
— Подождите, подождите, Елена Романовна, — остановил я ее. — Я ведь ничего не утверждаю, я никого ни в чем не обвиняю, я только спрашиваю. Потому что знаете, чем больше я вникаю в дело о гибели Игоря Кирилловича, тем сильнее испытываю ощущение какой-то его двойственности. Вот я и проверяю себя — случайно это или нет. Не слышали ли вы чего-нибудь такого, не возникало ли и у вас каких-либо сомнений, подозрений… может быть, неявных, неоформленных, так сказать?..
Какое-то трудное раздумье отразилось на ее лице, словно она знала что-то, что подтверждало мою мысль, но очень не хотела об этом говорить. Наконец она решилась.
— Знаете, честно говоря, какие-то сомнения на этот счет у меня иногда возникали. Когда я видела, например, как приходят к нему эти… хорьки…
— Это кто еще?
— Ну неважно… Ходили к нему какие-то уголовники… наглые, страшные — сразу видно, что тюремщики…
— Ну и что? Мало ли кто может быть партнером у бизнесмена с таким объемом сделок, верно? Или, может, это были, к примеру, какие-нибудь рэкетиры, так называемая крыша. Мы же с вами в реальном мире живем, куда денешься…
— Нет-нет, уверяю вас, это я поняла бы. Но он с ними говорил вовсе не как с партнерами или вымогателями, один раз даже довольно грубо выпроводил, только что пинков не надавал… А все равно что-то его с ними связывало… Что-то неуловимое… Как будто действительно, как вы говорите, у них какие-то общие дела… — Спохватилась: — Вы же не будете использовать мои слова против Игоря, нет? Это просто мои ощущения, понимаете?
— Нет, использовать не буду, уверяю вас. Во всяком случае, против Игоря Кирилловича — не буду…
Фраза получилась двусмысленная, но Лену она, похоже, устроила. Она так благодарно и трогательно посмотрела на меня, что я снова почувствовал прежнее: если уж на ком и жениться, то только на такой вот «сестрице Аленушке»…
— Понимаете, вот вы сказали о двойственности, но он и для меня как бы раздваивался, что ли… Вот знаете, у меня папа… Он сидел, хотя никто об этом не знает, по нему незаметно. Он нормальный, даже культурный человек, а иногда как сказанет, когда вспомнит свой лагерь, даже нехорошо становится. И это все в нем спокойненько уживается — и нормальная жизнь, и лагерь. Вот так и в Игоре это уживалось, все было перемешано: он вроде как и с плохими людьми в контакте был — с одними дружил, с другими враждовал, и артисты среди его знакомых были, и милицейские генералы, можете про это хотя бы в его дневнике прочесть, и стихи мне читал, и боевых товарищей всегда помнил, всегда кому-нибудь помогал…Я его как-то спросила — как он может быть таким раздвоенным, растроенным, как это он может быть ровным и с плохими, и с хорошими. И знаете что он мне сказал? Он сказал, что иначе не выжить — не будь, мол, сладким, чтобы тебя проглотили, и не будь горьким, чтобы тебя выплюнули. И еще сказал фразу, которую я всегда вспоминаю, когда думаю о его смерти. Он сказал: «Не хочешь, чтобы тебя убили — убей сам». И все же я считаю, что он больше был хороший, порядочный человек, чем… Ну понимаете, не могу я поверить в то, что он был уголовником, и никто меня в этом не убедит!
Чем дольше я размышлял об этом деле, тем явственнее у меня возникало ощущение, что мы, «Глория», прикоснулись к чему-то такому, что выходит за пределы наших возможностей. А поняв это, я стал думать, как уговорить дядьку забрать у нас это все больше расползающееся дело в свои профессиональные руки.
«Дядь Слав, — скажу я ему, — заберите вы ради бога с дядей Сашей у меня этот дневник. Там такие вещи, что просто читать страшно, да и не для скромного детективного агентства вся эта заваруха… Я ведь всего-навсего простой частный сыщик, а тут, понимаешь… Генералы, олигархи, члены администрации, черт в ступе и вся их подноготная. Согласись, что вряд ли кто даст мне допрашивать генералов, тем более милицейских. Другое препятствие — это то, что мы уперлись в наркотики, которые поставляет опять же сынок рубоповского генерала, к тому же повязанный с чеченцами. Кто нас к этому сынку подпустит без большой драки? А ведь, между прочим, деньги от продажи этой наркоты идут скорее всего на войну с нами же, с Россией. Так что это дело — либо для ФСБ, либо для Генпрокуратуры».
Я решил посовещаться с Севой Головановым и с Алексеем Петровичем Кротовым — не будет ли этот шаг выглядеть таким образом, будто мы чего-то испугались — трудностей, опасности, траты средств (а их на новое расследование понадобилось бы очень даже немало). Нет, рассудили они трезво, такое серьезное дело нам просто не потянуть. Тут аппарат нужен, государственная мощь…
Ознакомительная версия.
