Ознакомительная версия.
Голова сделалась пустой и гулкой. И не было в ней ни воспоминаний прошлого, ни надежд на будущее. В такие моменты с человеком остается только настоящее.
Постепенно глаза привыкли к полумраку. Комната была небольшой, с такими же, как и в гостиной, наглухо занавешенными портьерами окнами и оттого казалась особенно сумрачной: освещение – лишь небольшие бра на стенах… По периметру комнаты были расставлены картины Ани. Запах бензина еще не выветрился, хотя кондиционер работал на полную. Аня была в кресле и словно спала.
– Что с ней? – резко спросил я Альбу, сидящую за столом перед включенным компьютером.
– Спит.
Я пригляделся. Дыхание девушки было ровным и спокойным.
– Не переживай. Как и всякий психотерапевт, я владею гипнозом. Сейчас ей хорошо – она просто видит сны. А мы – явь, куда более худшую.
– Люди живут в той яви, какую создают сами.
– Это заблуждение. Человек – существо совершенное, но почему-то все данные ему совершенства он употребляет лишь на то, чтобы возвыситься над другими. Любой ценой.
– Кто как.
– Ты даже не поздоровался со мною, Дронов. А где же учтивость?
– Сложно оставаться учтивым, будучи прикованным к батарее.
– Такие здесь правила.
– Да? И кто их установил?
– Трудно сказать. Как видишь, у нас здесь почти конклав. Ни войти никому стороннему, ни выйти, пока не договоримся.
– До чего?
– Вот это и есть самое интригующее… Понять, что каждый из нас хочет получить. Или – сохранить.
– Из вас.
– Нет, Олег Владимирович, из нас. Ты ведь хочешь сохранить жизнь? И эту девочку? – Альба выдержала паузу, устремив взгляд в пространство, закончила: – Как и все мы.
Теперь она замолчала надолго. А я – рассматривал ее. Альбе было слегка за сорок, но женщиной она оставалась, безусловно, эффектной: стройная, с правильными чертами лица… Вот только лицо ее было застывшим, словно сросшаяся с кожей маска: смесь высокомерия и презрения. И в опущенных уголках рта – горечь о жизни, какая могла бы сложиться, но – не состоялась…
Альба посмотрела мне в глаза, и в них я увидел такую тоску – по жизни, по людям, по общению, что у меня защемило сердце. И мне вдруг захотелось подойти к ней, погладить по волосам, утешить… И она этот импульс уловила: прикусила губу, опустила наполнившиеся слезами глаза… И сказала через минуту глухим голосом:
– Ты и представить себе не можешь, Дронов, что способна понатворить женщина, которую никто никогда не любил… Никто и никогда. Кроме родителей.
Да и от них… Папина установка: «Стань великой». На стенах спальни – портреты Марии Жюлио Кюри и Софьи Ковалевской. Мамина установка: «Будь жесткой. Не дай себя обмануть». Мужчинам, естественно. И ни папа, ни мама не сказали: «Будь счастливой». Наверное, сами не знали как. Ты знаешь?
– Да. С-часть-е – это когда ты часть кого-то. И кто-то часть тебя. Жить другим и для другого. Отдавать все и ничего не требовать взамен. И всего – желать. Вот и вся премудрость.
– А мои родители… Они, наверное, ничего не ведали – о счастье… Папа был доктором технических наук и всю жизнь мучился комплексом неполноценности оттого, что не сделался Фарадеем или Ньютоном. Мама… Она всю жизнь боялась быть обманутой, потому что… до того, как вышла за папу замуж, ее обманывали и бросали бессчетно… И она – всю жизнь боялась и ждала – когда и он ее бросит… И чувствовала даже некоторое разочарование, когда этого не происходило… И чтобы не стать брошенной и преданной, сама пыталась уйти несколько раз… И все это я понимаю теперь, а тогда – я в этом жила и переживала, и боялась, что папа и мама разойдутся, а меня сдадут в детский дом и я останусь одна, среди чужих и незнакомых… Или они умрут, и я снова – одна… Одна…
Всю жизнь я больше всего боялась одиночества. И всю жизнь провела именно в нем. Великой и жесткой. Меня никто и никогда не смог обмануть. Потому что больше всего на свете я, как и мама, боялась разочарований и оттого… очарование любым мужчиной вытравляла из себя ядом неверия…
Признаться, мое неверие и высокомерие было оправданным застарелым мужским шовинизмом в науке… Наука вообще состоит из дрязг, несостоявшихся амбиций, нереализованных проектов… И если ты хочешь не просто преуспеть, но – стать великой, необходимо отрешиться от собственно женской природы…
Сначала я пошла по стопам папы. Он так хотел. И поступила в политехнический на специальность «телекоммуникации». Закончила три курса и поняла – не мое. Хотя я уже тогда была зачарована экраном… И тем, что может происходить с обратной стороны его… Но меня интересовали люди. И из людей более всего – я сама. А тут еще и это неотвязное – «Будь великой!». И другое – «Не будь податливой. Будь жесткой». С этим… почти невозможно жить.
А вокруг… Кипели страсти, девчонки и ребята сходились, расходились, женились, изменяли друг другу… Я поучаствовала «в процессе» только затем, чтобы меня не считали «синим чулком». Мой первый мужчинка был хорош собой, эгоистичен и самодоволен. Связываясь с ним, я знала, что ничем не рискую: такого полюбить невозможно. И он – не сможет бросить меня. Потому что я непременно сделаю это первой. Я так и сделала.
На всем курсе была, казалось, только одна счастливая пара… И этой счастливицей, по иронии судьбы, оказалась моя подруга… Вернее, она считалась ею: у женщин не может быть подруг по самой прозаичной причине: мы всегда завидуем… Завидуем, что счастье выпало не нам. И было очень стыдно, и хотелось избавиться от зависти, но мешала ревность: почему он выбрал ее, я же умнее, лучше, совершеннее! И ты незаметно начинаешь прилагать усилия, чтобы это счастье разрушить, и, когда все получается, понимаешь, что тем ты разрушаешь и свое собственное будущее счастье, и способность любить…
Я отбила у подруги ее мужа. Вернее, сделала так, чтобы он со мною переспал и ей стало известно об этом… Сначала они делали вид, что я – стерва, а между ними ничего не изменилось… Но я уже тогда – нет, не знала, чувствовала, как всякая женщина, – трещинка в отношениях, когда один из двоих был не верен, постепенно становится пропастью… Их счастье кончилось, но и мое не настало… Да и… Зависть живет много дольше, чем чужое счастье.
Родителям, особенно папе, который хотел меня видеть только ученой, я объяснила свой переход на медицинский факультет МГУ просто: психология, психиатрия и генетика – самые динамично развивающиеся области науки и там сделаться академессой мне просто на роду написано… Папа намотал все на ус, вернее, на бороду – он носил не хрестоматийную профессорскую бородку, а настоящую, окладистую… Как писал еще Герберт Уэллс о Марксе в «России во мгле»: «Такая борода не вырастает сама по себе. Такую бороду холят, лелеют и патриархально возносят над миром». Мой папа был не Маркс и даже не Маркес – ни вознестись над миром, ни даже стать «основоположником» в той науке, коей отдавал он жизнь и время, ему не удалось, но… Все люди, и у всех – свои слабости. Особенно в подражании, пусть даже подсознательном, идолам и божкам.
Училась я отлично. Меня ничто, по большому счету, не отвлекало. «Пальма первенства»… Это не пальма, это сучковатый кактус, растущий по странной прихоти природы среди снежной, продуваемой всеми ветрами равнины… С соком горьким, как цикута… И я была отравлена этим соком с детства.
Любви в моей жизни не было. Но для себя я решила – что ее и не существует… И мужчин себе выбирала сама, таких, которых было не жалко бросать. И с каждым новым мужчиной разочаровывалась в «сильной половине человечества» все больше… А ведь в детстве я была начитанной девочкой и грезила героями, способными на подвиг или хотя бы на самоотверженность… Пусть не ради меня, ради чего-то… Но идеалисты перевелись в ушедшем веке. Или – их перевели…
Папа помог с распределением в «самый профильный почтовый ящик»: в закрытый институт в Загорье. Формально его курировала академия, а на самом деле… Диссертации там были закрытыми, но готовились быстро, и никаких проволочек с защитой… Он действительно верил, что я стану академиком. И я – укатила в эту тмутаракань.
Вот там меня и подстерегло это несчастье… Любовь.
Он был несуразен во всем. Во внешнем виде, в одежде, в поступках, в запойном пьянстве… Но так блистателен и умен, так уверен в себе и так ничтожен порою… Он был гений. Игорь Олегович Мамонтов.
Такого я не испытывала никогда. Все мои знания, все высокомерие, вся гордость куда-то испарились… Я слушала его и изумлялась, откуда такая бездна всего может быть сосредоточена в одном человеке… Я основательно поглупела и… Да, это была любовь. И та болезненная жажда, с которой я купалась в новом для меня чувстве, говорила мне только о том, что природу человека не переделать… Природу женщины – тем более.
Мамонтов именно этим и занимался: усовершенствованием природы человека. Евгеникой. Хотя его работа и была занавешена семью замками секретности, но… Может, оттого, что сам он был угловат и столь же непривлекателен наружно, сколь блистателен внутренне, он желал создавать совершенство. И – создал. Но не путем каких-то генетических мутаций или чего еще…
Ознакомительная версия.