Погода стояла тихая. Но рыбаки, зная о предстоящем трехдневном переходе, почему-то настороженно вглядывались в темную, словно уснувшую гладь воды.
Сейнер стоял неподвижно у причала. Морские волны бесшумно терлись спинами о бока судна. Через час оно покинет порт. А пока мотористы прогревают двигатели, проверяя их на всех режимах. Пищит, свистит, ругается рация в рубке радиста. Все возбуждены — четыре месяца не видели дома. И только корабельный кок в колпаке, похожем на молочную кастрюлю, так же равнодушно чистит рыбу. Ему все равно. Кормить людей он будет и в море, и в порту.
А вон и капитан… Здесь все зовут его кэпом. Яровой с уважением смотрит на этого человека. Да и понятно — вся жизнь его прошла на море. Вот и лицо волнами отшлифовано. Подбородок выдвинут вперед. Ох, и настырен мужик! Ох, и упрям! Скулы очерчены резко. Высокий лоб говорит об уме. Взгляд у кэпа пронизывающий, изучающий. Ходит он чуть вразвалку. Но уверенно. В рубке держится хозяином.
Старпом доложил о готовности к выходу в море. И капитан, став к штурвалу, дал прощальный гудок берегу — неписанное правило благодарности за приют.
Судно, медленно развернувшись, тихо, словно ощупью обходя другие суда, направилось в море. Оно еще спало. Но о коварном его характере знали все, кто хоть однажды в жизни видел это море не в настроении.
Но сейчас кругом царила такая тишина, что даже чайки уснули на воде. Белыми льдинками дремали на широкой морской груди.
Яровой с жадностью вдыхал незнакомый и такой необычный запах этого моря. Сколько в нем было покоя, силы! Сколько красоты— суровой, захватывающей! На него можно было смотреть неотрывно, долгими часами.
А судно, развернувшись, шло по фарватеру. Капитан внимательно следил за компасом. Вот уже и скрылся из вида Магадан. Прощай, суровая Колымская земля. Большая ты, белая, холодная. Тебя, как пургу, не обнять. Как мало тебе отпущено тепла! «Ты, словно медведь с сердцем куропатки», — грустно усмехнулся Аркадий.
Рыбаки занялись своим привычным делом. Нещадно драили палубу щетками, скребками. Смывали следы ремонта. Другие возились на корме, проверяли лебедку. А те трюм промывают. Скоро снова на лов…
Лишь Яровой спокойно стоял на палубе. Холодно. Очень холодно. Но уходить в отведенную ему каюту совсем не хотелось. Море имеет особую силу притяжения. Свою власть над человеком.
Сколько времени прошло. Яровой не знал. Лишь когда стало совсем темно, покинул палубу. Поужинав вместе с рыбаками, он ушел в свою каюту. И, согревшись, уснул.
А море стало просыпаться. Для начала легонько распрямило плечи, и пошли по темным мелким волнам белые буруны. В их завитках, резвой игривости проглянуло не озорство, не безобидная шутка, а злость. Холодная злость сильного, расчетливого зверя. Которому важна не только победа, в ней он не сомневается, а и жестокая игра: как долго продержится на сей раз… именно эта добыча?
Вздохнув сильнее, море подняло с волн своих уснувших чаек, стряхнув их, как пылинки, с могучих плеч. Те поднялись в ночное небо, закричали зло. Тревожно заметались над судном. Но и его не оставило в покое море. Подогнало под днище бокастую волну и качнуло судно ощутимо.
Шел пятый час утра. Все, кроме дизелиста, радиста и капитана, спали. Что виделось им в усталом сне? Беспокойные моря или улыбки ребятишек? Холодные, хлесткие штормы или руки любимых? Пожатье дружеских рук или согретые потом ладоней топоры и кайлы, когда, считая секунды, спасали себя и судно от гибели при обледенениях? Что снится им? Цветные сны… О, как они недолги, тяжелые сны рыбаков. Их судьба, их жизнь и смерть зависят от моря. А оно изменчиво. То как в ладонях качает судно бережно, то оскалится черной, провальной пастью и… прощай берег. Нет отца! Нет мужа! Нет друга! И натянет рыбачка черный, как шторм, платок, тугим узлом на горле свяжет. Одно горе другим давит. Боль болью стянет. И клянет море. Соленые слезы в соленые волны роняет. Горе — в горе…
Сколько вдов, сколько сирот и поныне ждут рыбаков! Просят море вернуть их родных. Но у моря нет сердца, нет сочувствия…
Яровой упал с койки неожиданно. Ничего не поняв, встал и головой о стенку каюты ударился больно. Потолок заходил перед глазами. Он ухватился за стол. Что это с ним? Нет, не головная боль. В каюте явно ощутил изменившуюся погоду. Вон в иллюминатор брызги летят. И пена. Белая. Судно вздрагивает. Ревут двигатели. Яровой решил выйти в рубку. Глянуть, какой такой шторм бывает? И только за ручку двери взялся, вдруг словно кто по ногам ударил. Еле удержался. Кое-как добрался до рубки. Там посеревший капитан в штурвал врос. В шторм все мореходы становятся неразговорчивыми. Будто силы для схваток с морем берегут. Вот и этот таков. Слова не вытянешь. Знай, папироску зубами тискает. Та сосулькой изо рта торчит. На ней кэп всю злость на море выместит.
Яровой смотрел на море через стекло. Оно вздулось, посерело. Волны огромными чудищами поднимались из глубин. И рожденные в ярости бездушной утробы неслись на судно. Такое маленькое и немощное по сравнению с ними. Волны то подкидывали судно на плечах к небу, то кидали его к самым пяткам своим, вырастая над ним громадными валами, грозя вот-вот сомкнуться.
Капитан глянул на часы. Шел девятый час утра.
— Вернуться надо было в Магадан, — буркнул старпом капитану.
— Куда? Думал, успеем. Теперь все без толку. Что вперед, что назад. Всего четыре часа как шторм начался, а уже семь баллов, — цедил кэп сквозь зубы.
Судно, то задрав нос, карабкалось на волну, то поднималось кормой к небу, а носом— в пропасть, в пучину. Волны ревели вокруг сейнера, толкали, играли им. Капитан продолжал вести судно по курсу, хотя это давалось ему совсем нелегко.
Рыбаки сидели в кают-компании. Мрачно курили. Шторм затягивал прибытие в порт. А ведь они еще недавно считали часы до встречи. Но теперь чего ждать? Кто знает, сколько идти придется…
Томительно тянулось время. Волны головами уже небо достают. Переливают рубку. На палубу не только выйти, выглянуть нельзя. Волны тут же захлопывают дверь. А судно так качает, что на ногах не устоять…
К шести вечера шторм достиг двенадцати баллов. Сменяли друг друга мотористы. И только радист и капитан бессменно оставались на своих местах. Они потеряли способность есть, спать и говорить. В нормальные, обычные дни капитан едва замечал радиста. Но в шторм, в испытании они — как два плеча одного человека. Они в любой шторм берут на себя основное — ответственность за судьбы рыбацкие.
Гонят волны судно, летят в эфир тревожные предупреждения судам — ищите укрытие! Ищите! Но где? У кого? Уже не волны — валы воды и ветра обрушились на сейнер. Плачут от их ударов, скрипят на все голоса шпангоуты. Будто молят море о пощаде…
Прошли сутки с того часа, как судно покинуло Магаданский порт. Аркадию казалось, что прошла вечность. Томительная, бесконечная…
В каюте невозможно было ни лежать, ни стоять. Потолок смешался с полом. Все плыло, все крутилось перед глазами. Аркадий выглянул в иллюминатор. Там тоже неба от моря не отличишь. Внизу, вверху — сплошная круговерть воды и ветра.
Так прошли еще сутки. Люди устали. По лицам тоска со страхом вперемежку бродят. И только «салага» — совсем молодой рыбак — гитару за струны щиплет. Что-то заунывным голосом воет. Убедившись, что его никто не слушает, откашлялся. Откинувшись на подушку, поставил гитару на тощий живот. Запел громко. Его кто-то одернул зло:
— Да заткнись ты. Надоел уже.
Парень отвернулся к стене, передернув мальчишеской спиной, словно обозвал того, запретившего браваду. Но очередной крен свалил его с койки, выкатил на пол.
Волны совсем потеряли рассудок. Капитан, мрачнее шторма, едва держался на ногах. Вот и его откинуло к стене рубки. Потом грудью на штурвал швырнуло. От боли зубами скрипнул. Послал кому-то соленое рыбацкое проклятие. Но чем оно поможет? Море только сильнее закрутило судном. Прожекторы выхватили из темноты такое, на что лучше было бы не смотреть, от чего болели глаза. Старпом, еще пару часов назад предлагавший кэпу подмену, теперь навзничь лежал в своей каюте. Его рвало…
Рыбаки лежали молча. Лишь изредка тяжело вздыхали. Они понимали, что возвращение в Магадан могло быть не менее продолжительным, чем путь домой. Да и тоска по дому с каждым днем и часом возрастала. А теперь — когда он будет на горизонте такой желанный берег?
