– Взорвется…
– Дура, – с ласковым упреком сказал Родион. – Я ж с тобой рядом стою, неужели непонятно? Ну, живенько! – и приблизил к лицу дуло пистолета…
Решилась наконец, соединила проволочки, втянув голову в плечи и зажмурившись. Секунды через три открыла глаза, сообразив, что ничего страшного не произошло, и автобус целехонек, и все до одного живехоньки, жизнь продолжается…
Родион нажал кнопочку на коробке, и в зеленоватом узком окошечке замаячили черные угловатые цифры: 0:30 – а дальше еще две, поменьше, они мелькали, отсчитывая обратный ход времени с тупой электронной старательностью.
– Вот так и держи провод очки, – сказал он, повысив голос – к сведению и всех остальных. – Разъединишь до того, как пройдет полчаса и все обнулится – рванет так, что от вас всех и пыли не останется… Усекла?
Она отчаянно закивала, таращась на него сквозь слезы, рискнула спросить:
– Ап-потом?
– А потом, когда останутся одни нули, бомба и отключится, – благодушно разъяснил Родион. – Можете петь и плясать… А пока сидите тихонечко, особо по салону не шастайте, а то еще от лишнего сотрясения сработает… Чао!
Выскочил из автобуса, далеко зашвырнул в лес ключи и припустил к «москвичу», где Соня уже предупредительно распахнула для него дверцу. Развернувшись так, что из-под колес взлетел песок с мелкими камешками, он помчался в сторону Шантарска, хохоча про себя, словно его щекотали.
В коробке не было никакой взрывчатки – только положенный для веса кирпич и старательно укрепленный электронный будильник отечественного производства, который в Шантарске можно купить на каждом углу. Но ограбленный народишко, ручаться можно, все эти полчаса просидит, боясь дохнуть – наверняка все регулярно смотрят импортные боевики, где такие вот коробочки с цифирками взрываются столь смачно, что пламя встает до небес и отрицательных героев разметывает на километр вокруг…
На этот фокус его натолкнуло воспоминание о младшем дедушкином брате, в честь которого Родиона, собственно, и нарекли. Дядя, на вид тишайший старичок самого субтильного облика, во время Второй мировой командовал на Карельском перешейке отрядом диверсантов из «Смерша», посреди необозримых и бескрайних чухонских чащоб игравшим в кошки-мышки с такими же крутыми и несентиментальными финскими лесными спецназовцами – потаенная война без всякой оглядки на Женевские соглашения, с чем обе стороны, не сговариваясь, смирились заранее…
В молодости дядя любил шутить замысловато. И однажды, когда они взяли на шпагу финский гарнизон в поселке с непроизносимым названием, салажонка-часового оставили в живых за то, что задремал на посту и проспал их приближение, но, чтобы не доводить гуманизм до ненужных на войне пределов, перед тем, как уйти, положили ему на голову большую консервную банку со «вторым фронтом» и заверили, что при первом его шевелении «мина» взорвется…
Он мчался недолго – отъехав метров на сто от крутого поворота, резко затормозил, они выскочили и, нырнув в сосняк, припустили меж деревьев. Ярко светило солнце, приятно пахло живительной смолой, жизнь была полна смысла и удовольствий…
На крохотной полянке остановились. Торопливо содрали комбинезоны, оставшись в спортивных шароварах и футболках, побросали в заранее выкопанную ямку и пятнистый камуфляж, и ботинки, и автомат.
– Давай в темпе! – выдохнул Родион, жадно затягиваясь сигаретой.
Соня трудилась, как трудолюбивая белочка, запасающая на зиму кедровые орешки, – лущила бумажники, словно шишки, бросала деньги в пластиковый пакет, а «чешую» отправляла в яму. Пакет распухал на глазах, мелькали серо-зеленые лики американских президентов, бородатых и безбородых, благообразных и не особенно, мелькали бородатые исторические личности в старинных беретах и большеглазые дамы с немецких марок, иероглифы на японских иенах, бог ведает зачем приготовленных для Стамбула – видимо, обменный курс был неплох, отечественные рубли, еще какая-то экзотическая валюта, которую он не успел рассмотреть…
– Мама родная! – выдохнула она, по-детски округлив рот. – Родька, да тут сто-олько…
– Работай, Бонни! – фыркнул он, похлопав боевую подругу значительно ниже талии. – Мы им докажем, что советский интеллигент – самый разбойный в мире… Трамбуй поплотнее, потом разгладим…
Сумку бросили поверх кучи выпотрошенных бумажников. Родион налил сверху бензина из фляжки, швырнул туда же опустошенную фляжку, поджег. Взметнулось прозрачное пламя, почти сразу же заструился тяжелый черный дымок, потянуло горелой тканью и кожей. Он и не рассчитывал, что все превратится в пепел, – бензина мало, скоро потухнет, но высокая температура надежно уничтожит отпечатки пальцев…
– Побежали!
И они вновь кинулись через лес. Подошвы кроссовок были заранее натерты смесью табака с перцем, вдобавок Родион то и дело, выгибая на ходу руку за спину, сыпал на след эту же адскую смесь…
Пробежав метров сто под горку, они с превеликим облегчением увидели среди деревьев на обочине проселочной немощеной дороги родной «форд». Сбросили кроссовки и, насыпав внутрь остатки смеси, закинули обувку в лес. Все было рассчитано до мелочей, каждый шаг трижды продуман с карандашом и картой, со скрупулезным обсуждением…
Кто сказал, что российский интеллигент не способен совершить пресловутое идеальное преступление?!
Родион давил босой ногой на газ, «форд» спятившей кометой несся по захолустным дорогам, иные из которых были скорее широкими тропинками, Соню мотало на лихих поворотах, как куклу, она повизгивала от восторга, обеими руками прижимая к груди пухлый пластиковый пакет с будущим…
Он несся на север – чтобы, отъехав как можно дальше от трассы, вернуться в Шантарск со стороны Манска (где ради вящей скрупулезности легенды они должны были пообедать в придорожном ресторанчике, купить что-нибудь на базаре, а потом объявиться в родном городе усталой и беззаботной, чистейшей перед законом парочкой прелюбодеев). Отлаженный его трудами, как механизм швейцарских часов, «Скорпион» вел себя идеально, глотал километр за километром с едва слышным мурлыканьем, ветер с тугим гуденьем обтекал несущуюся на бешеной скорости машину.
После часовой гонки по окраинным дорогам они достигли более-менее цивилизованных мест – на разбитых шляхах стали попадаться облупленные дорожные указатели, встретился старенький молоковоз. Несомненно, неудачники из автобуса уже подняли тревогу, да и на «москвичок» прибывшая милиция должна была уже наткнуться, но след запутан надежно, местные пинкертоны наверняка станут окаянствовать на улицах Шантарска. А то и не станут – не имея ни малейшей зацепки…
Он остановил машину, оба обулись. Пистолеты Родион уже привычно запихнул в свеженький «казачий каравай», купленный этим утром на Кутеванова, а пакет с деньгами засунули в канистру, с которой он возился вчера часа два, – теперь она легко разнималась на две половинки и для хранения чего-либо жидкого уже не годилась совершенно. При беглом осмотре ничего компрометирующего в машине обнаружить невозможно – а для вдумчивого обыска вряд ли будут основания…
– Пойдем, польешь, – сказал он, вытаскивая из багажника канистру с водой.
Отошли подальше в чащу, Родион разделся до пояса, а Соня старательно принялась поливать его, склонившегося в три погибели. Как и в прошлый раз, хитрая импортная красочка сошла почти мгновенно. Родион, приоткрывая глаза, видел, как стекавшие с его головы струи уже стали прозрачно-чистыми. Старательно вытерся предусмотрительно прихваченным махровым полотенцем, на всякий случай сломал и втоптал подошвой в землю темные очки, в которых играл роль спецназовца, – чтобы ни малейшей зацепки-ассоциации… Надел свои, вернулся к машине и посмотрелся в боковое зеркальце. Вытащил изо рта пластинку, из ноздрей – хитроумные вставочки, столь неожиданно пригодившиеся еще раз. Затолкав все это в пустую сигаретную пачку, скомкал ее и кинул в лес – где ей и суждено пролежать до зимы, шумно отсморкнулся, прочищая ноздри, вдохнул полной грудью. Мир был красочным и прекрасным.
– Херувим… – фыркнула Соня, глядя, как он старательно причесывает мокрые волосы. – Честное слово, ты там был неузнаваем, если со стороны смотреть… А где ты все это раздобыл?
– Да так, подарили… – сказал он рассеянно. – Я же тебя о деталях не спрашиваю? Садись, поехали…
– Полицаи, – сказала она, едва успев захлопнуть за собой дверцу.
Родион глянул в зеркальце заднего вида. Далеко позади неспешно двигалось бело-синее пятнышко, для легковушки чересчур высокое – значит, уазик…
Страха не было, даже удивительно.
– Раздевайся! – прикрикнул он, одним рывком сдирая с себя белую футболку.
Это пуркуа?[8] – Живо! – Он рывками сбросил с ног кроссовки, нажал где следует, откидывая свое сиденье, то же самое проделал с Сониным, и она, пискнув от неожиданности, опрокинулась на образовавшийся мягкий диванчик. – Живее!
