– О! – весело сказал он и демонстративно повел носом. – Пахнет кофе и сигаретами. Желаю выпить чашку кофе и выкурить сигарету.., или даже две. Две чашки кофе и две сигареты.
Он открыл шкафчик под мойкой и затолкал свой сверток в мусорное ведро, накрыв его крышкой.
– А завтрак? – снова спросила Ирина и подумала, что сегодня утром она ведет себя, как дрессированный попугай.
– А завтрак требует вдумчивого, серьезного отношения, – сказал Глеб и уселся на свое любимое место спиной к окну. Ирина заметила, что всегдашняя непринужденная плавность движений сегодня дается ему с большим трудом, и закусила губу, чтобы снова не заплакать. – Я же в данный момент могу думать только о чашечке кофе и сигарете.
Ирина поставила перед ним дымящуюся чашку и пододвинула открытую пачку сигарет. Он медленно закурил и, откинувшись назад, привалился спиной к стене, прислушиваясь к тому, как внутри постепенно замедляется, сходя на нет, ощущение бешеной гонки. Закрывая глаза, он все еще чувствовал себя несущимся вперед, под закрытыми веками мельтешили цветные пятна, и в такт этому мельтешений пульсировала боль в боку. Было очень странно сознавать, что он в безопасности и, более того, сидит у себя на кухне с сигаретой в руке и с чашкой кофе перед носом.
– Постелить тебе? – спросила Ирина. Ее голос донесся до Слепого словно откуда-то издалека.
– Непременно, – сказал он, с усилием открывая глаза. – Только сначала я хочу еще немного побыть с тобой.
Он поднес чашку к губам и сделал глоток.
– Странно, – сказал он, – кофе совсем остыл. И сигарета истлела…
– Это действительно странно, – согласилась Ирина. Глеб задумчиво опустил в пепельницу сгоревшую до фильтра сигарету, сдул со стола пепел, закурил по новой и внимательно посмотрел на Ирину.
– Ты ни о чем не спрашиваешь, – сказал он.
– Это тоже странно?
Глеб вдруг встал, незаметно придерживая локтем ноющий бок, повернулся лицом к окну и стал смотреть во двор, дымя сигаретой. Ирина тоже закурила. Она чувствовала себя как человек, отходящий после местной анестезии: все внутри словно оттаивало, заново обретая чувствительность.
– Что ты там рассматриваешь? – спросила она.
– Здания. Дома, трансформаторные будки, детский сад… Я рассматриваю здания и думаю об архитектуре. На секунду Ирина даже забыла о своих переживаниях.
– Об архитектуре?! – поразилась она. – И что же ты о ней думаешь? Глеб помолчал.
– Знаешь, – сказал он после паузы, – мне пришлось посвятить некоторое время изучению отдельных аспектов современной архитектуры. В результате я пришел к выводу, что архитектор – очень опасная профессия. Будь у нас нормальная патриархальная семья, я бы запретил тебе заниматься этим делом.
– Вот как?
Снова повисла пауза. Она тянулась долго, и в конце концов Ирина решила, что Глеб уже забыл о затеянном им же странном разговоре. Она в последний раз насухо вытерла глаза, придала лицу озабоченное выражение профессиональной сиделки с тридцатилетним стажем работы и совсем уже было собралась прогнать Глеба в постель, когда он заговорил снова.
– Да, – сказал он, отвечая на ее последний вопрос. – Непременно запретил бы. Особенно за деньги.
* * *
Было самое начало вечера, но в большой, просторной, выстроенной с размахом и отделанной с большим вкусом трехкомнатной квартире на восьмом этаже престижного кирпичного дома, не так давно возведенного на месте снесенных развалюх, которыми некогда был целиком застроен центр города, было включено все мыслимое освещение. Сияли люстры, торшеры, настольные лампы и бра, синеватым светом горели газосветные трубки над рабочим столом и мойкой в кухне, свет горел даже в туалете и ванной.
За большим столом в гостиной сидела хрупкая женщина со светлыми волосами и карими глазами, обведенными темными нездоровыми кругами, которые свидетельствовали не то о болезни, не то о крайней степени физической усталости.
Стол перед ней был пуст, если не считать хрустальной пепельницы, полной испачканных бледно-розовой помадой окурков. Судя по этой пепельнице, женщина сидела за столом уже долго. Она медленно курила, изредка поднося к губам тлеющую сигарету и глядя прямо перед собой.
В квартире было тихо, лишь откуда-то снизу доносились гудки автомобилей, да гудел за стеной непрерывно снующий вверх-вниз лифт. За окнами постепенно темнело, и, когда щель между задернутыми шторами стала совсем черной, женщина встала из-за стола.
Она пересекла комнату, бесшумно ступая по пушистому ковру, открыла бар и некоторое время стояла неподвижно, разглядывая поблескивавшие в его ярко освещенной зеркальной глубине бутылки. В конце концов выбор был сделан, рука с накрашенными розовым лаком ногтями протянулась и сомкнулась на горлышке бутылки. Женщина свинтила с горлышка алюминиевый колпачок, нерешительно взялась за стакан, но тут же поставила его на место и, запрокинув голову, стала пить прямо из бутылки.
…Сорок минут спустя она уже танцевала посреди комнаты, медленно раздеваясь под хриплый голос Луи Армстронга и время от времени прикладываясь к горлышку зажатой в руке бутылки.
