Лишь заслышалась стрельба, охранник, дежуривший у двери пожарного выхода, заглядывает в зал. Перепуганный народ бросается к открытой двери, и охранник с пистолетом наизготовку никакими силами не, может остановить толпу, даже начни он стрелять поверх голов – ведь только что стреляли и сзади, да еще темнота.
Вместе с толпой, держа Кленова под руку, Глеб бежит к лестнице…
Это мгновенное видение подсказало Глебу единственно правильное решение, единственно возможное в этой очень сложной ситуации. Он отказался от моментально придуманного и проигранного в голове плана.
Позволить себе стрелять в толпе он не мог: начнется паника, и вместо одной смерти будут десятки растоптанных и искалеченных людей. Ведь в зале, судя по всему, собралось уже около трехсот человек. А мужчина, водрузивший на голову прибор ночного видения, тоже ориентировался в темноте, – и в этом был шанс на спасение. Сиверову ничего не оставалось, как прикрыть собой Кленова. Он метнулся в сторону, встав на самую опасную линию – соединяющую убийцу и его жертву. Секундное замешательство Баталова.., и оно помогло! Глеб увидел руку со вскинутым пистолетом в шаге от себя и, перехватив, резко заломил ее. Захрустели выворачиваемые суставы и рвущиеся связки. Глеб вложил в это движение всю свою недюжинную силу, всю злобу, накопившуюся в нем.
Убийца заскрежетал зубами, издал дикий вопль.
А Глеб ребром ладони ударил его по горлу. Полковник Баталов обмяк. И чтобы довершить начатое, Глеб рукояткой пистолета ударил его по голове.
Вокруг началась сумятица. Глеб как можно более спокойным и немного даже равнодушным голосом негромко сказал:
– Воздуха! Воздуха! Человеку плохо стало! – и забросив себе на плечи полковника Баталова, понес его к выходу.
Волнение понемногу улеглось, и растерянные люди в наступившей странной тишине – ведь вместе со светом смолкла и траурная музыка расступались, заслышав его голос.
– Человеку плохо! Человеку плохо!
Генерал Потапчук мог узнать этот голос из тысячи.
«Сиверов здесь? Неужели я его пропустил?»
А в это время двое офицеров ФСБ выводили Виктора Павловича Кленова к лестнице запасного выхода. Тот ничего не понимал, лишь время от времени произносил:
– Да как так! Что это такое? Вы хоть понимаете, что делаете?
– Да, да, понимаем, Виктор Павлович, у нас приказ.
В темноте все может произойти. Тут будет безопаснее.
Возле стены, где стояли два пустых кресла, Глеб бросил оглушенного полковника Баталова и, подойдя в темноте к Потапчуку, прошептал ему на ухо:
– Федор Филиппович, он пытался стрелять в Кленова. Подробности расскажу потом, – и шагнул назад в темноту.
* * *
Когда зажгли свет – а на это ушло минут восемь, – ни Слепого, ни полковника Баталова в зале уже не было. Не было здесь и генерала Потапчука. Он находился в своей машине, которая мчалась вслед за микроавтобусом с мигалкой. В микроавтобусе сидел, странно качая головой, полковник Баталов. Его руки были в наручниках, он выкрикивал проклятия и грязно матерился, не понимая, как все произошло, теряясь в догадках, как его вычислили, а самое главное – кто смог его взять.
* * *
О том, что произошло дальше, Глеб Сиверов узнавал не от генерала Потапчука, а из средств массовой информации. Этим же вечером и радио, и телевидение передали экстренное сообщение о том, что спецслужбами Российской Федерации, ФСБ и ФСК проведена масштабная операция. Задержано шестеро сотрудников Центрального разведывательного управления США, работающих в Москве под дипломатическим прикрытием.
Отдельной строкой сообщалось, что в аэропорту Шереметьево, прямо у трапа самолета, улетающего в Прагу, задержан полковник ЦРУ Чарльз Браун, прибывший в Россию по чужому паспорту. Сообщения были краткими, но за скупыми словами Глеб Сиверов, как настоящий профессионал, видел судьбы людей и понимал, с чем связаны и чем вызваны столь многочисленные аресты представителей спецслужб.
Ответ из-за океана не заставил себя долго ждать.
В Нью-Йорке и в Вашингтоне были задержаны четверо российских дипломатов, а еще двоих попросили покинуть территорию США в течение двадцати четырех часов. Началась настоящая дипломатическая война.
Полковник ФСБ Баталов, шесть лет тому назад завербованный Центральным разведывательным управлением США, давал показания, пытаясь спасти свою жизнь. Также давал показания и гражданин Литвы, десять лет назад завербованный ЦРУ, Витаутас Гидравичюс. Единственный, кто пока молчал, – полковник ЦРУ Чарльз Браун.
Глеб Сиверов, возможно, как никто другой, понимал, что это всего лишь начало и все аресты ни к чему хорошему не ведут. Ему было ясно, что охота на доктора Кленова будет продолжена. Люди генерала Потапчука, проведя серию арестов, лишь отсрочили на неопределенное время кровавую развязку, которая – в этом Глеб не сомневался ни одной секунды – может наступить в самое ближайшее время. Но того, что произошло через три дня после похорон академика Лебедева, не мог предвидеть ни Глеб Сиверов, наделенный невероятной интуицией, ни блестящие аналитики из ЦРУ, ни их коллеги из ФСБ и ФСК. В общем, этого предвидеть не мог никто.
Выполняя волю покойного академика Лебедева, его вдова Надежда Алексеевна и дочь Вера Ивановна передали Виктору Павловичу Кленову часть архива академика.
Да, это была все та же картонная коробка из-под импортного чая. В ней хранилась дюжина толстых тетрадей, похожих на бухгалтерские книги, а также письмо с перечнем содержимого и просьбой академика Лебедева к своему талантливейшему ученику как можно скорее ознакомиться с рукописями. Доктор Кленов понимал: все это неспроста, это не старческий каприз ныне покойного академика, здесь кроется что-то очень важное.
Поэтому он, привезя в институт коробку из-под чая, немедленно разобрал тетради, разложив их в том порядке, как было указано в последнем письме академика. Виктор Павлович закрылся у себя в кабинете и, попросив, чтобы его не беспокоили, принялся просматривать одну тетрадь за другой, пока наконец в его руки не попал один теоретический труд, находившийся в одной из толстых тетрадей в клеточку. Дата свидетельствовала, что работа закончена академиком Лебедевым в 1978 году, то есть, почти двадцать лет назад.
«Мне тогда было чуть больше тридцати… Я находился в возрасте Христа», – подумалось ученому.
И Кленов, протерев очки, принялся читать. То, что предстало его взору, было удивительно. Но еще больше Виктора Павловича поразило послесловие, написанное аккуратным, почти каллиграфическим почерком его учителя, тем самым почерком, который Кленов не мог спутать ни с чьим другим. В 1978 году, когда еще никому даже в голову не могли прийти подобные мысли, Иван Николаевич Лебедев сделал расчеты, из которых следовало, что он предвидел и уже тогда смог спрогнозировать то, над чем так упорно работали теперь ученые в России и в США.
Да, академик Лебедев, можно сказать, уже тогда, двадцать лет тому назад, сделал всю теоретическую часть по разработке генетического оружия. Это была блестящая научная работа.
И Виктор Павлович Кленов, всю свою жизнь посвятивший той же проблеме, понял: этому труду нет цены, это великое открытие, сделанное великим человеком. Но тут же, еще не читая послесловия, Виктор Павлович задался вопросом: почему Иван Николаевич это свое достижение, законченные теоретические разработки спрятал в стол и до самой смерти никому о них не сказал ни слова, как будто их и не существовало? Почему академик даже в разговорах с глазу на глаз со своим лучшим и любимым учеником ни разу не обмолвился об этой работе, молчал, словно бы ее и не было? И только прочитав послесловие. Кленов понял все.
Да, Иван Николаевич Лебедев был великим ученым, настолько великим, что Кленов даже не знал, с кем его можно сравнить, не существовало аналогов ни в прошлом, ни в настоящем. Человек, сделавший великое открытие, держал его в столе, скрывал двадцать долгих лет. И возможно, будь бы академик Лебедев еще жив, этот труд так никто бы и не увидел.
«Как он смог? Где взял силы отказаться от великого открытия? Почему, почему предоставил мне право решать, что делать?»
Крупные бусинки пота покрывали лоб Виктора Кленова. Он скрежетал зубами, нервно хохотал, сжимал и разжимал кулаки, хрустел суставами, словно все еще не веря своим глазам.
«Да, теперь я знаю как завершить исследование, как сделать это оружие. Я могу поставить последнюю точку и пожать лавры… Вот, вот! – он смотрел на листы бумаги, плотно заполненные формулами, понимая, что здесь придраться не к чему, все выполнено безупречно, рассчитано до мелочей и ошибки быть не может. – И все же… Мораль, нравственность – вот что помешало академику Лебедеву дать ход своей работе, стать еще более великим, чем он был… Нет, наоборот, – прошептал Виктор Кленов, – он великий человек именно потому, что нашел в себе силы отказаться от страшного открытия, законсервировал его на целых двадцать лет».
