— Что такое?
— Мы спятили, не иначе.
— Чарльз, в чем дело?
— Нет, мы точно сошли с ума. Как мы вообще сможем проделать все это своими собственными руками?
— Все это доставляет мне не больше удовольствия, чем тебе.
— Но это же безумие! Как у нас только язык поворачивается такое говорить? Нужно придумать что-нибудь другое.
Генри пригубил кофе:
— Если ты в состоянии внести лучшее предложение, я буду несказанно рад его выслушать.
— Ох, то есть я просто хочу сказать — может, нам, ну… взять и исчезнуть? Сядем сегодня вечером в машину да и уедем, а?
— Куда? — отрешенно спросил Генри. — И на какие деньги?
Чарльз молчал.
— Так вот, — продолжил Генри, проводя карандашом линию на карте. — Думаю, убраться оттуда будет проще простого, хотя нам следует соблюдать особую осторожность при повороте на грунтовку и выезде обратно на шоссе.
— Чью машину возьмем, мою или твою? — спросил Фрэнсис.
— Мою, я думаю. Машины вроде твоей слишком бросаются в глаза.
— Может быть, стоит взять автомобиль напрокат?
— Нет. Как раз подобные вещи все и губят. Если мы обойдемся без экстравагантных жестов, нас даже не заметят. Люди не обращают внимание на девяносто процентов того, что видят.
Повисла пауза.
Чарльз снова кашлянул.
— А потом? — спросил он. — Мы просто поедем домой?
— Мы просто поедем домой, — эхом отозвался Генри, прикуривая сигарету. — Серьезно, здесь не о чем волноваться. Предприятие кажется рискованным, но, если посмотреть на него с логической точки зрения, это самый безопасный вариант. Никаких признаков убийства. И потом, кто знает, что у нас есть повод? Понимаю, понимаю, — с досадой предупредил он мою реплику. — Однако я очень удивлюсь, если он уже рассказал кому-то еще.
— Откуда ты знаешь, что он сделал, а что нет? Он мог разболтать половине студентов на вечеринке.
— Тем не менее я готов поставить все фишки на то, что он этого не сделал. Конечно, Банни непредсказуем, но на данном этапе в его действиях прослеживается некое подобие рудиментарного здравомыслия. У меня были все основания полагать, что сначала он расскажет тебе.
— С какой стати?
— Надеюсь, ты не думаешь, что из всех имевшихся кандидатур он выбрал тебя по чистой случайности?
— Я только знаю, что первым попался ему в подходящий момент.
— А к кому еще ему было идти? — спросил Генри тоном человека, уставшего объяснять прописные истины. — Он никогда бы не пошел прямо в полицию. В этом случае его положение было бы ничем не лучше нашего. По этой же причине он не отважился бы рассказать кому-нибудь из посторонних. Следовательно, остается весьма ограниченный круг потенциальных доверенных лиц. Марион — раз. Его родители — два. Клоук — три. Джулиан — в качестве запасного варианта. И, наконец, ты.
— Тогда с чего ты взял, что он, например, уже не проговорился Марион?
— Банни, конечно, глуп, но все же не настолько. Расскажи он Марион, на следующее утро об этом знал бы весь колледж. Клоук не подходит по ряду других соображений. Вряд ли бы он поднял панику, но доверия все равно не заслуживает — скользкий и безответственный тип. Банни питает к нему дружеские чувства — полагаю, даже восхищается им, — и все же он никогда не посвятил бы его в дело подобного рода. Родителям он не скажет ни за что на свете. Разумеется, впоследствии они бы приложили все силы, чтобы уберечь сынулю от тюрьмы, но при этом, выслушав его историю, несомненно, тотчас же помчались бы с ней в полицию.
— А Джулиан?
Генри пожал плечами:
— Да, пожалуй. Ему он действительно мог все рассказать. Я первый готов это допустить. Однако пока не рассказал, и есть вероятность, что не расскажет — по крайней мере, до поры до времени.
— Почему это?
Генри выразительно поднял бровь:
— Потому что кому из нас, как ты думаешь, Джулиан больше поверит?
Все молчали. Генри глубоко затянулся.
— Стало быть, — сказал он, задержав дым, — метод исключения. Он не рассказал ни Марион, ни Клоуку, опасаясь, что они предадут дело всеобщей огласке. По той же причине он не рассказал и родителям — а если решится на это, то лишь в самом крайнем случае. Спрашивается, сколько вариантов у него оставалось? Всего два. Рассказать Джулиану — учителю, который ему не поверит, или тебе — своему человеку, который не только поверит, но и оставит все при себе.
Я в оцепенении смотрел на него. Наконец выговорил:
— Это только догадки.
— Отнюдь. Неужели ты думаешь, мы сейчас сидели бы здесь, расскажи он кому-то еще? Или, может быть, ты считаешь, что, рассказав тебе, он сломя голову бросится искать следующего слушателя, даже не выяснив толком твоей реакции? Неужели не догадываешься, зачем он звонил тебе? И почему целый день не давал покоя всем остальным?
Я не ответил.
— Да потому, — сказал Генри, — что он пробует почву. Вчера он был в пьяном угаре, обуреваем лишь собственными переживаниями. Но сегодня уже далеко не уверен в том, как ты воспринял услышанное. Ему нужно чужое мнение. И он стремится как можно скорее получить твой отклик, чтобы понять, как действовать дальше.
— Не понимаю.
— Что ты не понимаешь?
— Почему тебе так зверски не терпится прикончить его, если, по-твоему, кроме меня, он никому не расскажет?
Генри пожал плечами:
— Пока не рассказал. Это не то же самое, что не расскажет. Расскажет, и очень скоро.
— Может, я попробую отговорить его?
— Признаться, не стал бы идти на такой риск.
— По-моему, до сих пор речь шла о риске, в сто раз большем.
— Послушай, — сказал Генри, пригвоздив меня к месту мутным взглядом, — не хочу тебя обидеть, но если ты думаешь, что располагаешь хоть каплей влияния на Банни, то заблуждаешься самым прискорбным образом. Выражаясь, с твоего позволения, ясным языком, он никогда не питал к тебе особой симпатии. И если ты попытаешься выступить в роли миротворца, это неминуемо обернется ядерным взрывом.
— Но ведь пришел-то он именно ко мне?
— По понятным и отнюдь не романтическим причинам. — Он снова пожал плечами. — Пока мне было доподлинно известно, что он не проговорился, мы могли ждать до бесконечности. Но сегодня, Ричард, ты подал нам сигнал тревоги. Теперь он подумает: все нормально, ничего такого уж страшного здесь нет — и ему будет вдвое легче повторить свой рассказ кому-нибудь другому. А за ним и третьему. Он сделал первый шаг вниз по наклонной. И раз так, у меня складывается ощущение, что дальнейшие события будут развиваться с головокружительной быстротой.
У меня вспотели ладони. Несмотря на открытое окно, воздух казался спертым. Я слышал дыхание каждого: спокойные, размеренные вдохи и выдохи. Четыре пары легких, с ужасающим автоматизмом поглощающие остатки кислорода.
Генри сомкнул пальцы и, вывернув руки ладонями наружу, потянулся и хрустнул суставами.
— Кстати, ты уже можешь идти, если хочешь, — обратился он ко мне.
— Тебе нужно, чтоб я ушел? — спросил я и удивился собственной резкости.
— Это твое дело. Но я не вижу никаких причин оставаться. Мне хотелось дать тебе примерное представление о плане, однако чем меньше подробностей ты будешь знать, тем в известном смысле лучше. — Он зевнул. — Ты должен быть осведомлен в общих чертах, но я уже сейчас чувствую, что оказал тебе медвежью услугу.
Встав, я обвел взглядом стол:
— Так-так-так… Ладно… Понятно…
Фрэнсис воззрился на меня в удивлении.
— Пожелай нам удачи, — сказал Генри.
Я неуклюже хлопнул его по плечу:
— Удачи вам.
Чарльз, незаметно для Генри, перехватил мой взгляд и, улыбнувшись, произнес одними губами: «Позвоню тебе завтра, хорошо?»
Внезапно меня охватила буря эмоций. Опасаясь сказать или сделать какую-нибудь глупость, о которой потом буду сожалеть, я оделся и, одним глотком допив кофе, вышел не попрощавшись.
Возвращаясь домой по ночному лесу, руки в карманах, глаза долу, я едва не столкнулся с Камиллой. Она была изрядно навеселе. Воскликнув «Привет!», она взяла меня под руку и развернула в обратном направлении.
