Самокат не ответил. Глаза у него опять округлились, челюсть отвисла, а клубничный румянец, свидетельствовавший о прискорбном пристрастии к алкоголю, сбежал со щек, отчего те сделались бледно-фиолетовыми. Смотрел он не на Глеба и даже не на пистолет, а на его руки – точнее, на тонкие кожаные перчатки, которые были на них надеты. Похоже, перчатки он заметил только теперь, и эта деталь напугала его гораздо сильнее, чем все остальное, вместе взятое.
– Ты, это... земляк, – пробормотал он, глядя на перчатки, как кролик на удава, – не надо, слышь? Что ты так сразу-то? Кто же знал-то, в натуре? Я думал, фирмач, лох заграничный... Ну, извини, непонятка вышла, так можно же по-человечески разобраться! Здесь она, твоя картина, в кладовке лежит. Забирай, раз такое дело, на хрена мне этот геморрой?
– Это точно, – согласился Сиверов, опуская пистолет, – геморрой тебе ни к чему. Давай волоки. И смотри, чтобы без фокусов.
Самокат быстро-быстро закивал патлатой окровавленной головой, бочком обошел Глеба и открыл дверь кладовки, которая находилась в узеньком проходе, что вел из большой комнаты в спальню. Из кладовки, как скелет из шкафа, немедленно вывалились лыжи и еще какое-то барахло; по полу, негромко рокоча выступами на крышке, покатился черный пластмассовый бачок для проявки фотопленок. Стоя на пороге (внутри кладовки, по всей видимости, было просто некуда поставить ногу), Самокат наклонился вперед и принялся шуровать там, шурша бумагой и что-то шумно роняя. Глебу были видны только его тощие ноги и шевелящийся зад в обвисших хлопчатобумажных трусах. Зрелище было не из приятных, но Глеб терпел, не сводя с Самоката глаз, потому что тот вполне мог откопать в кладовке не картину, а что-нибудь другое – охотничье ружье, например.
Глеб ловко закурил левой рукой, продолжая держать в правой пистолет. Самокат в очередной раз обрушил в кладовке что-то тяжелое, сдавленно выругался и наконец, пятясь, выдвинулся в коридорчик. Наряду с облегчением Глеб испытал что-то вроде разочарования: в руках у Самоката было никакое не ружье и даже не ржавый туристский топорик, а картина. Помимо всего прочего, это означало, что Самокат – болван, работающий исключительно на себя, а значит, привести может только к таким же, как он сам, мелким болванам. Следовательно, это опять не то... Да и существовало ли оно на самом деле, это пресловутое "то", или они с Федором Филипповичем уже который месяц гоняются за призраком?
– Вот, забирай, – хлюпая разбитым носом, сказал Самокат и боязливо протянул Глебу картину. – Ну ее на хрен, от нее одни неприятности.
– Присядь, – сказал Глеб, левой рукой принимая у него злосчастного Куинджи. – Вон там, в сторонке, на диване.
Самокат послушно присел на краешек дивана, сдвинул голые костлявые коленки и, как примерный ученик, положил на них мосластые ладони. Глеб рассматривал картину, которая, на его взгляд, не отличалась от той, что сейчас валялась в углу прихожей, ничем, кроме рамы. Ему уже в который раз подумалось, что десяток просмотренных альбомов с репродукциями и несколько бегло пролистанных книг по искусствоведению и технике живописи являются слишком легким теоретическим багажом для той работы, которой ему сейчас приходилось заниматься.
– Значит, так, – сказал он, переводя взгляд с Куинджи на Самоката, – вношу ясность. Если окажется, что это опять копия, я тебя из-под земли достану и обратно закопаю, но уже холодного. Пока я здесь, не поздно передумать. Даю десять секунд на размышление, время пошло.
– Да она это! – плаксиво воскликнул Самокат. – Другой нету! Что я тебе – эксперт? Откуда я знаю, копия это или оригинал?
Глеб подумал, что этого, возможно, не знает даже уважаемая Вера Григорьевна, которая в данный момент терпеливо дожидалась его в машине.
– Ладно, – сказал он, – это я проверю. Для тебя будет лучше, если это оригинал. Теперь так. С сегодняшнего дня работаешь на меня, понял? Работа простая: я задаю вопросы, ты находишь ответы и сообщаешь мне.
Самокат шмыгнул носом и по-новому, заинтересованно и хитро, взглянул на Глеба.
– А что я с этого буду иметь? – спросил он.
– Жизнь и свободу, – не задумываясь, ответил Слепой. – Здоровье, учитывая твои привычки, гарантировать не могу.
– Ишь ты, жизнь и свободу, – протянул Самокат. – Мент, что ли? Так вроде не похож...
– Вообще-то, это не твое собачье дело, – доверительно сказал ему Сиверов. – Но, с другой стороны...
Он спрятал пистолет, порылся во внутреннем кармане, на ощупь выбрал нужное удостоверение и издали показал его Самокату.
Самокат присмотрелся к надписи на корочке, и у него опять отвисла челюсть.
– Оба-на! – сказал он и осторожно дотронулся до распухшего носа. – Министерство культуры... Ни хрена себе культура!
– А чего ты хотел? – спросил Глеб, убирая удостоверение в карман. – Чтобы вокруг таких, как ты, массовики-затейники хороводы водили? Чтобы вам, подонкам, поэты стихи читали о необходимости беречь культурное наследие нации? Надоело вас, ублюдков, терпеть, понял? И учти, я не один такой, нас много, и разговаривать мы с вами теперь будем, как я с тобой сегодня разговаривал, а может, и покруче.
Самокат озабоченно поскреб мизинцем замусоренную фарфоровой крошкой лысину и крякнул. Видимо, рассказанная Глебом байка о некоем "культурном спецназе" заставила его крепко задуматься. Сиверов не имел ничего против – пусть думает на здоровье. Молчать о сегодняшнем происшествии он все равно не станет – надо же как-то объяснить корешам, куда подевался краденый Куинджи! Зато теперь, с пеной у рта рассказывая чистую правду, он в два счета приобретет репутацию записного враля и кидалы, обувшего в лапти своих же подельников. Смотреть на него после этого станут в высшей степени косо, бизнес даст трещину, и ему ничего не останется, как верой и правдой служить делу сохранения, понимаете ли, культурного наследия. Толку от него, конечно, будет немного, но все-таки... Слухом земля полнится; если бы не слухи, Глеб Сиверов занимался бы сейчас совсем другими, более привычными для него делами. А лучшего агента для сбора, передачи и распространения слухов, чем вот этот проходимец, пожалуй, и не придумаешь.
– Ладно, – буркнул наконец Самокат. – Деваться-то все равно некуда.
– Вот это верно, – сказал Глеб и посмотрел на часы. – У нас есть пять минут – в самый раз для коротенького интервью. Вернемся к нашему Куинджи. Итак, всего три вопроса: кто брал музей, кто делал копию и кто заказчик?
– Теперь расскажи, как прошел день, – сказал Виктор, усаживаясь в кровати и подкладывая подушку под спину.
Как всегда после секса, неважно, хорошего или на скорую руку, его потянуло на разговоры. На самом-то деле ему, конечно же, хотелось вовсе не поговорить, а вздремнуть, но их отношения еще не стали рутинными, и он не мог себе позволить просто повернуться к ней спиной и захрапеть, как это водится у большинства русских мужиков. Да и не только русских, наверное.
Ирина тоже села, спустив ноги на прохладный гладкий пол, и набросила на плечи халат. Скользкий шелк приятно ласкал разгоряченную кожу, возбуждение понемногу проходило, сознание возвращалось, и голова мало-помалу снова обретала способность соображать. Заводилась Ирина медленно и так же медленно остывала; Виктор был прекрасным любовником, но на весь цикл, на то, чтобы заставить ее сразу же после последнего сладкого спазма уронить голову на подушку и уснуть, его все-таки не хватало. Гадая, существуют ли на самом деле такие любовники или они бывают только в кино да на страницах бульварных романов, Ирина встала и босиком подошла к окну.
Дневная гроза давно кончилась, и за окном без конца и края расстилался черный бархат теплой летней ночи, поверху утыканный дрожащими ледяными булавками звезд. Сквозь тройной стеклопакет слабо, будто с другого края света, доносились щелкающие, переливчатые трели соловья; снаружи невесомыми частичками коричневатого праха беспорядочно бились привлеченные светом комары. Их замысловатый охотничий танец начисто отбивал охоту приоткрыть окно, чтобы впустить в комнату струю ночной прохлады и послушать пение соловья.
– День прошел нормально, – отрапортовала Ирина, глядя на свое отражение в темном стекле.
– Где была, что видела? – все тем же бодряческим, призванным победить дремоту, а заодно отвлечь Ирину от мыслей о сексе, немного фальшивым тоном спросил Виктор.
– В Третьяковке, – не оборачиваясь, ответила Ирина. – А видела... Ну, что нового я могла там увидеть?
Она услышала щелчок зажигалки, ощутила запах табачного дыма.
– Эй, – позвал Виктор.
Ирина обернулась и увидела, что он прикурил две сигареты, одну из которых протягивал ей. Курила она нечасто, и сейчас ей этого не особенно хотелось, но она приблизилась к кровати и взяла дымящуюся сигарету. Она все еще чувствовала себя как будто отравленной после приключившегося с ней в галерее наваждения, и, чтобы прийти в себя, этот способ годился не хуже любого другого.
