Сегодня не в Чечне… До дома от управления добираться двадцать минут на общественном транспорте. И можно успеть за два часа и перекусить, и часик вздремнуть. Но я хорошо знаю, что подобное расслабление к хорошему результату не приводит. И выспаться не успеешь, и рабочий ритм потеряешь. И это независимо от того, в Москве находишься или на Северном Кавказе.
Я оставался между Москвой и Северным Кавказом, поскольку постоянно мотался туда и обратно, но числился постоянно находящимся там. И даже командировочные мне выплачивали постоянно, чтобы не переоформлять документы по нескольку раз за неделю. Так вот оно получилось, что стандартная полугодичная командировка на Северный Кавказ растянулась для меня на два с половиной года, и неизвестно было, когда она закончится, а самое главное, неизвестно было, чем она закончится. Обычно полугодичные командировки жестко не привязываются к какому‑то конкретному мероприятию. Ситуация стандартная. Группы прибывают, и их используют по мере необходимости. В нашем случае было сделано исключение. Нам просто дали срок: за полгода найти и уничтожить Ваху-Взрывателя. Если бы справились раньше, группу не стали бы держать в Чечне. Но сказать легче, чем сделать.
Мы, может быть, и сумели бы справиться с задачей, если бы не этот трагический случай с расстрелом автомобиля, в котором оказались мирные жители, в том числе две женщины и два ребенка, один из которых погиб. А потом следствие, судебное разбирательство, один суд, второй суд, подготовка к третьему – и во всем этом я был обязан участвовать, как командир группы, проводившей эту злополучную операцию. При этом никто с меня не снял ответственности за невыполненное задание, и группа по‑прежнему дислоцировалась в Чечне, по‑прежнему занималась поиском Вахи-Взрывателя, который свою деятельность не оставил, только стал работать более осторожно да и, пожалуй, реже демонстрировал уже привычную людям наглость. В составе группы время от времени проводили пятидесятипроцентную ротацию. Одни убывали, другие прибывали, чтобы потом снова поменяться местами с первыми. Посторонних в группу старались не включать. И только трое не подлежали ротации – капитан Павел Беклемишев, старший лейтенант Вадим Корчагин и старший прапорщик Вальтер Хост. До вынесения приговора лишить их звания и уволить из армии никто не имел права. Они числились на службе, только жалованье теперь получали не в финчасти общим порядком, а у меня лично из рук в руки.
Перед первым судом всех троих взяли под стражу. Причем в следственном изоляторе держали по отдельности, в камерах с уголовниками. Хорошо хотя бы то, что не посадили в одну камеру с кавказцами, иначе там мог бы произойти ненужный конфликт. Следственные органы у нас любят такие эксперименты. Я сам разговаривал со старшим следователем по особо важным делам полковником Артуром Юрьевичем Розовым, который вел дело наших парней, и предупредил, что если парней посадят вместе с кавказцами, будет кровь, и в организации этой провокации спецназ ГРУ обвинит именно его. Полковник Розов обещал проследить, чтобы такого не случилось. На него у меня надежды было мало. Он вообще показался мне надутым индюком, осознающим в мире единственную вещь – собственную важность. Но мой аргумент на старшего следователя впечатление, видимо, произвел. Зачатки какого‑то конфликта в следственном изоляторе все же появились, но были быстро ликвидированы вмешательством Артура Юрьевича.
Самому мне оказывать на него давление было сложно, поскольку я, в дополнение ко всему, сам проходил по тому же делу – сначала даже в качестве подозреваемого, отдавшего приказ на уничтожение той злополучной машины; потом, после долгого разбирательства, в качестве свидетеля. Тем не менее я считался, как это называется, фигурантом, и потому каждое мое слово контролировалось. Дело было вообще на строгом контроле у верхних инстанций и имело международный резонанс. Но несколько звонков от руководства ГРУ Розов все‑таки получил. И все звонки касались непосредственно условий содержания обвиняемых.
Тогда еще, на первом этапе следствия, старший следователь по особо важным делам проявлял лояльность и мог позволить себе некое барственное благодушие. К добрым словам прислушивался, однако это длилось только до суда. Сам суд проходил в Ростове-на-Дону. И присяжным заседателям предстояло решить вопрос о виновности подследственных. Накануне из ГРУ в район были откомандированы лучшие специалисты поиска и лучшие аналитики и психологи военной разведки, для подготовки аргументированного ответа на обвинения. Аналитики плотно работали с адвокатом, поскольку к самим обвиняемым их никто не подпускал, и линия поведения обвиняемых перед присяжными заседателями разрабатывалась и оттачивалась, можно сказать, заочно, через третье лицо. Это было плохо, тем не менее, другого варианта у нас не было.
Принцип защиты самим адвокатом был выбран тоже с помощью аналитиков и психологов ГРУ, которые учитывали, где состоится заседание суда. Ростов-на-Дону расположен очень близко к республикам Северного Кавказа, и представителей кавказских народов в городе и в области довольно много. А как ведут себя кавказцы повсеместно, не знает разве что только человек с парализованным мозгом. Конечно же, местное население было сильно недовольно таким положением вещей, а донские казаки народ горячий, и свои права отстаивать умеют и желают. Это вовсе не апатичные жители центральных областей России. Присяжные заседатели были набраны из числа этих казаков и потомков казаков, и потому были, естественно, сильно подвержены общим настроениям недовольства ситуацией в регионе. В принципе, ситуация в Ростовской области повторяла ситуацию в любой области России, только, учитывая традиционную активность местного населения, здесь она была более ярко выражена. На этом и играл адвокат в своей защитительной речи. Тактика оказалось правильной. Полный торжества, надутый, как и старший следователь по особо важным делам Розов, обвинитель был уверен в признании вины обвиняемых. Но не помогла даже больше политическая, чем юридическая, речь адвокатов потерпевшей стороны. Присяжные заседатели единогласно и однозначно не признали вину двух офицеров и одного старшего прапорщика. Стоило посмотреть после судебного заседания на Артура Юрьевича. Выглядел старший следователь так, словно на него потолок зала судебных заседаний упал. Все его старания, все его, как казалось старшему следователю, безукоризненно подготовленные аргументы рассыпались под простой логикой защиты.
Местные кавказцы были быстро организованы. Они попытались провести свою акцию у зала судебных заседаний, но их сначала оттеснил ОМОН, а когда ситуация стала накаляться, позади омоновцев остановились три тентованных грузовика, из которых неторопливо, разминая руки и ноги, выгрузились три взвода спецназа ГРУ в полной боевой экипировке. Что может произойти, демонстранты поняли сразу. Кавказцы притихли и подчинились ОМОНу. Чуть позже были остановлены несколько машин, в багажниках которых оказались кучи камней и бутылки с «коктейлем Молотова»[4], готовые к употреблению. Кому‑то хотелось сделать этот суд событием политической важности, и спровоцировать беспорядки. Только одно появление трех взводов спецназа ГРУ эти попытки пресекло в корне.
Освобожденные в зале суда из‑под стражи Беклемишев, Корчагин и Хост уехали из Ростова под охраной того же спецназа ГРУ. Это была победа, но ликование длилось недолго. Уже через день всех троих опять сначала задержали, а потом и оформили арест для возобновления следствия. Доказательства, предъявленные старшим следователем по особо важным делам Розовым, были признаны недостаточными для признания их виновными, но военная прокуратура, получив, видимо, сверху указание, возобновила дело и начала доследование.
Этот факт не мог не заставить всех нас насторожиться. Действия военной прокуратуры, как показывали события, были направлены против всего спецназа ГРУ, и шло это вовсе не от произошедшего события, а совсем по другой причине. На спецназ ГРУ откуда‑то следовала мощная атака, и это чувствовалось явственно. Но, когда тебя атакуют, ты бываешь вынужден защищаться. И защита стала выстраивать новые бастионы…
* * *
Нападение – в данном случае нападением можно было назвать следственный комитет при военной прокуратуре и саму военную прокуратуру – четко уловило, каким образом удалось убедить присяжных заседателей. И вывод повлек за собой последствия. Не имея никаких дополнительных аргументов для нового судебного заседания, следствие потребовало переноса его на другую территорию. И перенесли. Сразу в Москву. Посчитали, видимо, что там, под приглядом иностранных журналистов, присяжные заседатели будут более сговорчивыми и менее подверженными эмоциям. Но следствие в очередной раз не учло того, что в самой Москве ситуация ничуть не лучше, чем в Ростове-на-Дону. И москвичи, из которых набирают присяжных наблюдателей, чувствуют себя на своих же родных улицах очень неспокойно как раз по причине множества населивших страну представителей кавказских народов, всегда агрессивных и пытающихся самих москвичей заставить жить так, как хотят приезжие. Защита не видела причин менять тактику. Эта тактика могла бы не сработать где‑то в Страсбурге, но в любом российском городе она была обречена на успех, если успех дела зависел от присяжных заседателей.
