Грузовик с путниками выехал на приморское шоссе в двадцати километрах от Пескары. Преждевременно опустились сумерки. Как и предсказывал Алекс, небо заволокло густыми темными тучами, предвещавшими обильный снегопад. Выручило то, что шоссе было гораздо приличнее горной дороги. Путь до Термоли, сопровождавшийся прежней металлической какофонией, занял всего около двух часов.
«Музыкальное сопровождение», впрочем, полностью отвечало обстановке. Ненастная зимняя ночь и военное время вряд ли могли подвигнуть какого-нибудь творца на создание благозвучных мелодий. Городские пейзажи, как и погода, внушали тоску и уныние. Серый, грязный, лишенный растительности, Термоли казался вымершим. Только в некоторых зданиях, видимо, кафе и тавернах, светились еле различимые огоньки.
Однако район порта освещался здесь даже лучше, чем в Риме. Светомаскировка отсутствовала, так как освещение было слабым, как, скорее всего, и в мирные дни. Грузовик остановился у кромки причала. Света тусклых желтых фонарей вполне хватило, чтобы разглядеть очертания торпедного катера. С первого взгляда могло показаться, что он стоит в порту, ожидая ремонта. На деле ни у кого не возникало даже мысли — закрасить хотя бы часть многочисленных царапин и вмятин, покрывавших его борта. На катере не было ни торпед — торпедные аппараты демонтированы, ни глубинных бомб — бомбодержатели также были сняты. Все вооружение, если можно было так сказать, состояло из пары пустяковых пушечек. Одна стояла на носу, другая — на корме. Обе подозрительно напоминали пулемет Хочкиса, пожалуй, самое ненадежное, пользующееся дурной славой оружие, когда-либо находившееся в употреблении у военных.
На верху трапа, соединявшего катер с причалом, стоял высокий мужчина в форме без знаков различия. Козырек фуражки без кокарды скрывал его лицо, но не его роскошную белоснежную бороду. Человек был заметно сутул. Когда Петерсен и следовавшие за ним люди приблизились, моряк вскинул руку в полу приветствии-полусалюте.
— Добрый вечер, — поздоровался он. — Меня зовут Пьетро. А вы, должно быть, тот самый майор, которого мы ожидаем...
— Да. Добрый вечер.
— ...И с вами четверо спутников, среди которых одна дама, — седобородый Пьетро пристально оглядел каждого, видимо, мысленно сверяясь с полученным описанием, и удовлетворенно проговорил:
— Рад приветствовать вас, господа. Сейчас я пришлю кого-нибудь за вашими вещами. Оставьте их здесь и идите за мной — командир хотел встретиться с вами, как только прибудете...
Все пятеро спустились в помещение, которое могло быть капитанской каютой, рубкой штурмана или офицерской кают-компанией, но, скорее всего, служило и тем, и другим, и третьим. Капитан сидел за письменным столом, повернувшись спиной к двери, и что-то писал. Он развернулся в крутящемся кресле, которое было накрепко привинчено к полу, когда седобородый Пьетро сказал:
— Ваши последние гости, Карлос. Майор и четверо его друзей. Как нам и обещали.
— О! Входите, входите! Спасибо, Пьетро. Пришлите сюда, пожалуйста, вашего юного тезку, хорошо?
— После того как он закончит погрузку багажа?
— Да, после. Седобородый Пьетро ушел.
— Лейтенант Джанкарло Тремино, — представился капитан корабля. Это был широкоплечий молодой человек лет тридцати с черной, курчавой шапкой волос, загорелый, белозубый, с теплыми карими глазами и открытой улыбкой. — Зовите меня просто Карлос. Меня здесь, как вы слышали, почти все так зовут. Дисциплина на флоте отсутствует, — он указал на серые фланелевые шаровары. — По этой же причине я не ношу форму. Зачем? Никто не обращает на это внимания... — Капитан протянул левую руку Петерсену. — Добро пожаловать, майор. Разумеется, здесь нет роскошных апартаментов, зато есть несколько крохотных кают, гальюн, душевая, много вина... и гарантия безопасного прибытия в Плоче. Мы не раз ходили к берегам Далмации и до сих пор еще не пошли на дно. Конечно, для этого достаточно одного раза, но... Давайте будем думать о хорошем.
— Вы очень любезны, — отозвался Петерсен. — Раз у вас принято называть друг друга по имени, зовите меня Петер.
— Он так же по имени представил остальных своих спутников. Карлос скреплял каждое знакомство рукопожатием и приветливой улыбкой, однако даже не предпринял попытки подняться из кресла.
— Прошу прощения за то, что я сижу, — извинился он. — Я не хам и не лентяй. И вовсе не питаю отвращения к физическим упражнениям, — Карлос извлек на свет свою правую руку, облаченную в черную перчатку, нагнулся и постучал по правой ноге — между коленом и лодыжкой. Раздался стук металла о металл, заставивший наблюдавших вздрогнуть. — Эти металлические приспособления несколько затрудняют движения, — проговорил он, точно оправдываясь. — Лишнее, да нет, любое движение доставляет довольно значительное неудобство. Кому это может понравиться? Я не благородный античный римлянин, чтобы все время себя испытывать.
Зарина прикусила губу. Михаэль пытался держаться так, будто зрелище его не потрясло. Петер-сен, Джордже и Алекс, у которых за плечами были полтора года войны, отреагировали на увиденное без особых эмоций.
— Правая рука, правая нога, — продолжил майор, — серьезная помеха для службы.
— В действительности мешает только нога — она ампутирована до колена. А вы слышали о пилоте английского истребителя, потерявшего обе ноги? Так вот, парень рвался вовсе не к инвалидной коляске, нет, а снова в кабину «спитфайра». И своего добился.
— Я слышал об этом. Думаю, об этом многие слышали. Позвольте узнать, Карлос, как вы заработали эти царапины?
— Вероломный Альбион, — весело сказал капитан. — Мерзкие, отвратительные англичане. Никогда не доверяйте им. Представьте себе, до войны моими лучшими друзьями были англичане — мы вместе плавали на яхтах по Адриатике и Суэцу. Наш катер пересекал Эгейское море. Стоял густой туман. И вдруг из этого тумана менее чем в двух километрах от нас возник огромный британский военный корабль.
Карлос сделал паузу, вероятно для того, чтобы усилить эффект.
Петерсен заметил:
— Насколько я знаю, англичане опасаются посылать большие военные корабли севернее Крита.
— На самом деле это был фрегат, — пояснил капитан, — но в тот момент он показался нам невероятно огромным. Мы не были готовы к такой встрече, понимаете? Видимо, англичане засекли нас радаром, а у нас никакого радара. Первые два снаряда скользнули по борту и взорвались в нескольких метрах от корпуса. Стрельба велась из сорокамиллиметровой пушки килограммовыми снарядами. Англичане зовут их «хлопушками». Две следующие «хлопушки» легли точно в цель: одна попала в машинное отделение и вывела из строя двигатель, вторая прошила рубку рулевого. Я стоял там на вахте.
— Килограммовый снаряд, разорвавшийся в замкнутом пространстве, — не слишком, приятная штука, — сказал Петерсен. — Вы были в рубке один?
— Со мной находилось еще двое. Им повезло меньше, чем мне. — Карлос взглянул на Петерсена. — Ну да ладно! Что случилось, то случилось.
В дверь постучали, и вошел очень юный матрос. Он вытянулся по стойке «смирно», отдал честь и спросил:
— Вы посылали за мной, капитан?
— Да, Пьетро, У нас гости. Усталые, томимые жаждой гости.
— Так точно! — юный матрос вновь отдал честь и вышел.
— А вы говорите об отсутствии дисциплины на флоте, — заметил Петерсен.
— Дайте срок, — улыбнулся капитан. — Паренек с нами всего лишь вторую неделю.
— Он, что, прогуливает уроки? — изумленно поинтересовался Джордже.
— Пьетро старше, чем кажется, по крайней мере, месяца на три.
— В вашем экипаже представлены все возрастные категории, — усмехнулся Петерсен. — Старшему Пьетро никак не меньше семидесяти.
— Гораздо больше, — Карлос рассмеялся. Казалось, все на свете его забавляет. — Пенсионер, безбородый юнец, так называемый капитан с двумя из четырех полагающихся конечностей — отличная команда! Подождите, еще увидите остальных. .
— Что случилось, то случилось, согласен. — продолжил беседу Петерсен. — Согласен. А можно задать вопрос относительно настоящего?
Карлос кивнул.
— Почему вы не ушли из флота по инвалидности или, в конце концов, не списались на берег? Почему до сих пор на действительной службе?
— На действительной службе? — капитан опять рассмеялся. — Это не действителъная служба. Как только запахнет порохом, я тотчас подам рапорт об увольнении. Вы видели наше вооружение, Петер? Мы держим этот металлолом лишь из тщеславия. Пушки никогда не будут использованы ни для атаки, ни для обороны — обе неисправны. Слоняться взад-вперед между Италией и Югославией совсем не сложно, во всяком случае, для меня. Ведь я родился и вырос в сорока милях отсюда, в Пескаре. У моего отца было несколько яхт, и все свое детство, а затем и до нелепого длинные студенческие каникулы провел в плаваниях по Средиземному морю, главным образом вдоль югославского берега. Адриатическое побережье Италии — скучно и неинтересно. Между Бари и Венецией нет ни одного живописного места, заслуживающего упоминания. А сотни островков Далмации — истинный рай для яхтсмена! Я знаю их лучше, чем улицы Пескары или Термоли, и морское министерство находит это полезным.
