– Ничего удивительного, – сказал Мазур. – Взять, конечно, можно. Разнести там все вдребезги и пополам, доставить на судно, если будут к тому возможности вроде хорошей машины…
– Почему же физиономия у вас такая кислая?
– Потому что такая работа – немножко не по профилю, – честно признался Мазур. – Мы – военные, диверсанты. Боевики. А то, что вы предлагаете, попахивает скорее шпионскими романами.
– Я ничего не предлагаю, запомните, – с металлическими нотками в голосе сказал господин Герберт. – Я либо ставлю задачу, либо отменяю ее. Вам понятно?
– Так точно.
– Избегайте строевых терминов, – посоветовал Герберт. – Не «так точно», а «да». Да, ага, йес, натюрлих…
– Натюрлих, – сказал Мазур.
– Вот то-то, – как ни в чем не бывало кивнул Герберт. – В данном конкретном случае меня совершенно не интересуют тонкости вроде того, что работа, изволите видеть, не совсем по профилю. Вам понятно?
– Да. Ага.
– Следовательно, задача осуществима?
– Безусловно, – сказал Мазур. – Не сочтите за похвальбу, но мы и не на такое способны… – Он поднял глаза и усмехнулся. – В особенности, если вся ответственность лежит на других, на тех, кто ставит именно такие задачи…
– Вот это уже лучше. Но физиономия у вас по-прежнему кислая…
– А что вы хотите? – пожал плечами Мазур. – Из всего, что нам вбивали в голову много лет, на первом месте стоит даже не боевое искусство, а скрытность и анонимность. Сейчас же… Конечно, если того требуют интересы дела, мы разнесем кабак вдребезги и пополам при необходимости вместе с прилегающими зданиями и уличными фонарями. Но подобная акция настолько противоречит моему жизненному опыту…
– Моему, между прочим, тоже, – одними губами усмехнулся Герберт. – Я тоже, знаете ли, всю сознательную жизнь живу под флагом скрытности и анонимности. Однако ж обстоятельства… Мы обязаны добыть эту банку. Любой ценой. Приказ идет с самого верха. С самого, вы понимаете? С такого, что выше не бывает. А значит, все правила игры летят к черту, нравится это нам с вами или нет. Наши с вами эмоции никого не интересуют.
«Ну, предположим, насчет самого верха ты брешешь, голубь, – подумал Мазур с непроницаемым лицом. – Здесь, в Южных морях, нет ни единой советской глушилки, и эфир битком набит вражьими голосами, как селедка – икрой. С точки зрения ортодоксов, весь эфир как раз и состоит из вражьих голосов. Так вот они, что характерно, вторую неделю уже клевещут, что товарищ Леонид Ильич Брежнев давненько пребывает в коме и на окружающую действительность не реагирует вообще. Какой уж тут самый верх… А впрочем, сия медицинская клевета ни на что не влияет. Верхи есть верхи, и кто там из них самее – дело десятое. Если прикажут, пойдешь, как миленький, не то что кабак разносить, а хоть бы и полицейское управление славного портового города Катан-Панданг…»
– Ну, не смотрите на жизнь столь пессимистично, – обнадежил господин Герберт. – В конце концов, окончательного решения пока нет. И неизвестно, будет ли санкция. В любом случае мы обязаны просчитать любые варианты. И в первую очередь с вами. Боюсь, вынужден вас чуточку огорчить. Вам предстоит часов несколько побыть совершенно продажным и беззастенчивым типом, готовым вступить в преступный сговор с пиратами. Я думаю, вас немного утешит тот факт, что все это относится не к вашей подлинной личности, а к принятой на себя роли…
– Непременно утешит, – хмуро сказал Мазур.
* * *
…К вялому удивлению Мазура, господин Ма, на первый взгляд, не выказывал и тени волнения, как будто вовсе и не ему предстояло вскоре продать своего давнего собрата по нелегкому пиратскому ремеслу. Он непринужденно обсуждал меню с куколкой-официанткой, вольно раскинувшись на стуле в позе хозяина жизни, известного здесь всем и каждому. Пожалуй, так оно и было: Мазур то и дело перехватывал направленные на своего соседа взгляды – его явно узнавали, но не подходили и даже не приветствовали жестами. Скорее всего, тут имелся свой неписаный этикет, предписывавший ни за что не узнавать знакомого, если он сидит с личностью незнакомой. Мало ли какими они там заняты делами…
Как ни беги от экзотики, а она рано или поздно настигает. С точки зрения советского офицера, не избалованного заграничными ресторациями, кабак этот выглядел неприкрытой экзотикой – все эти фестончатые фонари, распространявшие мягкий приглушенный свет, решетчатые перегородочки, гирлянды, восточные орнаменты на стенах, жаровенки под черными сковородами, расписные ширмы… Не говоря уж о возвышении, на коем вокруг сверкавшего сусальным золотом шеста грациозно выгибалась черноволосая красотка, успевшая освободиться от части одежд.
На миг позволив себе расслабиться, Мазур подумал, что в его ремесле есть, как ни крути, своя прелесть. Попробуйте представить себе обыкновенного капитан-лейтенанта советского флота, который отправился бы в ночной кабак, где нагло расселся за столиком посреди аборигенов и стал бы, потягивая виски, созерцать стриптиз – олицетворение разложения буржуазного общества… Представили? Захолустный гарнизончик где-нибудь на Чукотке был бы для такого проказника-вольнодумца раем земным – после соответствующих оргвыводов и громов средь ясного неба…
– Она вам нравится? – спокойно поинтересовался Ма, небрежно ткнув сигаретой в сторону танцовщицы.
– А почему бы и нет? – пожал плечами Мазур. – Красивые девушки мне обычно нравятся. А вы что, предпочитаете мальчиков?
– Предпочитаю девушек, – ответил Ма без промедления. – Я просто считал, что идеология вам не позволяет…
– Глупости.
– Да? – прищурился Ма. – Я был на континенте лет пять назад. Жуткое зрелище – одинаково одетые толпы, мириады значков с ликом Мао…
– Вы уж не путайте нас с китайцами, – сказал Мазур. – Мы, знаете ли, не впадаем в такие крайности…
– Хотите сказать, что живете свободно?
– Да, в общем-то… – сказал Мазур. – Я вам выдам страшный секрет, господин Ма, – у нас тоже есть рестораны. И там порой тоже появляются танцовщицы на сцене, пусть даже не блещущие такой вот откровенностью… – кивнул он в сторону низенькой эстрады, где грациозная красотка уже осталась в немудрящем наряде Евы.
– Ах, вот как… – прищурился Ма. – Если вы говорите правду, это означает, что перемены пошли. А вы, пожалуй что, говорите правду. Я видел вашу кинохронику пятидесятых годов – и видел парочку ваших же художественных фильмов гораздо более позднего времени. Определенные изменения налицо. Есть даже сцены, прямо приближающиеся к эротике… Если так пойдет дальше, лет через двадцать вы вернетесь к тому, против чего устраивали революцию. У вас будет стриптиз, а ваши люди станут рассчитываться долларами…
– Да бросьте, – усмехнулся Мазур. – Скажите еще, что у нас будут капиталисты и полиция.
– Почему бы и нет? Человек всегда стремился к тому, чтобы жить сытно. И это его подспудное желание рано или поздно уничтожает плоды любых революций, хотя пока что лично я не в состоянии представить кардинальные изменения в континентальном Китае. Но как знать…
– Да вы философ, а?
– Каждый китаец – чуточку философ, – сказал Ма. – Это изначальное. – Полуотвернувшись, он небрежным жестом подозвал официантку и что-то сказал ей на непонятном языке. Вновь повернувшись к Мазуру, непринужденно продолжил: – В конце концов, философия – это то, что испокон веков помогало китайцам бороться с любыми превратностями судьбы. С любыми…
Пожалуй, он все же играл. Бутафорил. Изображал полнейшую непринужденность, беззаботность, спокойствие – чтобы не выглядеть перед Мазуром и перед самим собой пленником, которого сломали. Ну и черт с ним. Вполне естественная попытка сохранить лицо. Лишь бы не продал, флибустьер чертов. Лишь бы не оповестил о своем провале каким-нибудь условным знаком или безобидным словечком из тех, что Мазур не в состоянии понять. За соседним столиком в компании господина Герберта и Князя восседает Лаврик (шумная компания подгулявших белых мореходов, пока что не выходящих за рамки приличий), метрах в двадцати, в углу, примостились Морской Змей и пара его ребят (такие же мореплаватели, только что усевшиеся за столик и успевшие принять по первой). Без сомнения, здесь присутствуют и другие, не имеющие отношения к «Нептуну», но служащие тем же морским богам. Даже если Ма продаст, есть все шансы уйти отсюда целыми и невредимыми – при такой-то концентрации «морских дьяволов» и шпионов и умении их за себя постоять в любой ситуации, – но вот чертов Лао может смыться, и лови его потом по всем Южным морям…
– Господин Ма, как мило, что вы вновь посетили нас…
Давешняя танцовщица, уже в коротеньком белом платье, стояла возле их столика, и на ее свеженьком очаровательном личике играла неподдельно радостная улыбка – щедр, должно быть, сосед Мазура с милыми созданиями, щедр, вон как глазыньками играет, чертовка… Определенно в предвкушении приятных гостинцев с водяными знаками и прожилочками…
