Наметились этапы нового большого пути: сначала Польша и Болгария, затем Турция и, наконец, Китай. Саша с энтузиазмом принялся за дело, одевая и обувая (больше в прямом, хотя, конечно, случалось, что и, как встарь, в переносном смысле) родных сограждан. Из Германии Климов пригнал старенький «мерседес» и, порассекав на нем несколько месяцев, благополучно обменял это чудо германского автомобилестроения на практически новую «шестерку».
Потом дела пошли хуже. Скончалась едва достигшая пенсионного возраста Вера Андреевна. На отцовской даче, полностью перестроив ее, воскняжил господин Лапотников. Двухкомнатную квартиру родителей пришлось разменять, чтобы удовлетворить претензии нежелавшей терпеть над собой произвола жены Марины. Во время этого размена и перекочевал сначала на квартиру Юрия Николаевича, а потом и на дачу меч крестоносца… Вложения денег становились все более и более неэффективными, да и надоело уже Александру мотаться по опостылевшим заграничным рынкам. Одним словом, он лег на дно, потихоньку, иногда даже и в одиночестве, пропивая остатки рублевой наличности, с тоской взирая вокруг и не чувствуя больше ни к кому и ни к чему ни страсти, ни влечения…
Саша сбавил скорость и, бросив взгляд в зеркальце, круто свернул налево и выехал на дачный проселок. Когда-то это была узкая, покрытая щебнем и укатанная колесами тяжелых «побед» да легких «москвичат» с «запорожцами» дорожка, но теперь, когда время их кануло в Лету, подъездной путь к дачному массиву покрывал ровный асфальт, утрамбованный фирменными «резинами» иномарок и последних творений ВАЗа. Саша вспомнил о Лешке Ушакове, который пропадал где-то несколько месяцев и вдруг не так давно объявился, чтобы сделать своему приятелю и компаньону «предложение, от которого трудно отказаться»… Однако Климов все-таки отказался…
— Иными словами, ты предлагаешь мне кидняк? — внимательно выслушав, переспросил он Алексея.
— Ну, не надо этой грубой терминологии, — притворно возмутился Ушаков. — Просто поможем кое-кому и заработаем на этом по пятерке штук зелени.
— Или пулю в лоб, — Саша не замедлил возразить горевшему желанием старому другу. — Сейчас, брат, не незабвенные брежневские восьмидесятые, когда пострадавшие боялись милиции больше, чем тех, кто их обувал, и заявлял-то тогда один из сотни… Правда, и сейчас не заявляют, сейчас… сейчас стреляют.
— Ты что, дружок, — произнес Ушаков с иронической жалостью в голосе, — боишься, что ли? Эй, приятель, ain’t life a bitch? — У Алексея, выпускника факультета романо-германской филологии, способного «снять» текст практически любой песни на английском языке, была неистребимая привычка пересыпать свою речь полюбившимися строчками, которые всегда слетали с его языка и звучали уместно, как анекдот в устах заядлого хохмача.
— Чего? — переспросил Александр, который задумался и услышал только последнее слово «bitch». — Какая сука?
— Жизнь дерьмо, правда? — спросил в ответ Алексей и отчего-то погрустнел.
— Да, — согласился Климов, поняв смысл того, что сказал его старый напарник по-английски, и, помедлив, добавил: — Во всяком случае, она — не слишком интересное кино, но мне почему-то хочется досмотреть эту грустную и нелепую комедию до конца. Вдруг режиссер со сценаристом выдумают что-нибудь оригинальненькое под занавес? Так или иначе, выбора у меня нет, другого фильма мне не покажут, я, знаешь ли, не очень-то верю в переселение душ. Одним словом: «Don't trouble trouble until trouble troubles you».
— Чего? — переспросил Ушаков, не ожидавший от своего приятеля, обычно предпочитавшего изъясняться по-русски, такой прыти.
— Не буди лихо, пока лихо тихо, — с удовольствием пояснил Климов, хотя в переводе не существовало решительно никакой необходимости — это была излюбленная присказка самого Алексея.
Друзья еще немного поболтали о том о сем и, когда Ушаков окончательно понял, что приятеля не уговорить, наконец расстались.
А вот и дачка… Климов посмотрел на часы и, подивившись своей пунктуальности, остановил «шестерку» у ворот. Взяв с сиденья большую спортивную сумку, Саша вышел, поправляя прилипшую к телу одежду. Он посмотрел на двухэтажный, сложенный из розового камня особняк, видневшийся сквозь зелень и прутья массивной ограды, и, скривив рот в недоброй ухмылке, направился к воротам. Надавив на кнопку звонка, Саша через несколько секунд услышал искаженный домофоном незнакомый резкий голос. Прищурившись, Александр уставился на око висевшей на столбе камеры и назвал свою фамилию. В ответ раздался характерный щелчок электронного замка. Климов пнул створку ворот ногой и ступил на выложенную мраморными плитками дорожку.
* * *
Шум двух работавших почти на полную мощность кондиционеров практически не ощущался в комнате, стены и пол которой покрывали толстые шерстяные ковры. Сквозь массивную дубовую дверь и запертые, плотно прикрытые темно-синими бархатными шторами окна в это предназначенное для приема гостей помещение с улицы не проникало ни единого шороха.
Среднего роста, довольно подтянутый, несмотря на возраст (осенью прошлого года ему исполнилось шестьдесят пять), человек, сидевший в высоком кожаном кресле, бросил на стеклянный журнальный столик газету, затем, сняв и повертев в руках очки в золотой оправе, аккуратно их сложил и убрал в карман пиджака песочного цвета. Мужчина провел рукой по редким светлым, тронутым на висках сединой волосам и усмехнулся, потом покачал головой. Он посмотрел на выдававшийся вперед, точно крепостная башня из стены, камин, возле которого сидел, и по губам его скользнула самодовольная усмешка. Его взгляд задержался на висевшей в нише над мраморной плитой небольшой картине — пожалуй, следовало бы заменить эту жалкую мазню на что-нибудь стоящее. Хозяин особняка, называвшей свое загородное жилье на старый манер дачей, уже давно подумывал об этом. Надо только отыскать что-нибудь подходящее по размерам или лучше заказать. Только кому? Нынешним горе-живописцам? Юрий Николаевич Лапотников слегка нахмурил брови, но вновь вернулся к мысли, вызвавшей улыбку, на сей раз в его глазах вспыхнули злобные огоньки.
— Щенок, — процедил он сквозь зубы. — Кого надурить вздумал, сучонок?
А имел в виду Лапотников своего «верного», «незаменимого» зама — Владика Носкова, сумевшего так втереться в доверие к нему, что едва не случилось беды… К счастью, чутье ему, Лапотникову, еще не изменило!
В своей многотрудной жизни Юрий Николаевич, пройдя путь от комсомольского вожака до директора коммерческого предприятия, сделал очень немного ошибок, и, чем старше становился, тем легче он находил удачные решения проблем… Но вот одну-то, пожалуй, самую глупую ошибку, он, дважды овдовевший тертый калач, совершил совсем недавно — три года назад, женившись на двадцативосьмилетней Нине Саранцевой.
Вытащил неблагодарную сучку, почитай, с панели. Впрочем, почему же неблагодарную? Сперва очень даже благодарна была, руки целовала, такой лапочкой прикинулась, вот и польстился… Да, и еще одно, конечно. Наследника хотелось иметь. С первой женой что-то не так было, все время выкидыши случались. Вера, та и слышать не хотела, одного, говорила, на всю жизнь хватило. А эта… Юрий Николаевич поморщился. Шлюха. Шлюха и есть шлюха. Здоровая ведь девка, так нет же, она, видите ли, рожать не может, бережет себя. Для кого? Для чего? Чтобы ей этот щенок Владик задвигал?
Впрочем, дни Носкова сочтены. Сейчас пусть он, голубчик, потрудится и уберет своих подельничков, а потом и его, и шлюхи Нинки черед приспеет, когда Адылка вернется. (Так господин Лапотников величал про себя своего компаньона Адыла Мехметова по кличке Мехмет.) Пусть поваляются в ногах у этого чурки, прежде чем он им кишки выпустит. А с него, Юрия Николаевича, и взятки гладки, деньги людишки Носкова у него отобрали. Какие могут быть претензии? Ах, не было там денег? Ну, так Носков тебе, Адылушка, и не такую песню споет! Его, его люди деньги взяли — с него и спрос. Не отвертится!
