— По второму дальше двадцать, левее ноль-ноль две.
— Корректуру принял, — отвечаю я.
Чех быстро наводит. Урал подбегает с миной.
— Выстрел! — кричит Шмель.
Мы зажимаем уши и открываем рты. Горячий хлопок и удаляющийся свист. Томительные секунды ожидания, и радостный вопль Русика в рацию:
— Ой, молодцы! Точно! Четверых положили!
Днестр крестится, а остальные прыгают от радости, как дети, забившие гол в решающей игре. Убийство противника сродни постыдному удовольствию, которое хранишь в себе.
Даже Вепрь одобрительно бурчит в рацию:
— Есть порох в пороховницах и ягоды в ягодицах.
У его штурмов теперь больше шансов на успешную атаку.
Эффектные попадания Русик записывает на видео. Просмотр заряжает всех оптимизмом — Победа будет за нами.
Радость после удачного боя лишь малая часть войны. По большей части война — это пот и грязь.
Наш миномет с опорной плитой весит двести восемьдесят кило, плюс боекомплект. Дружно навалившись, мы вытаскиваем «буханку» из черноземной грязи.
Чех вытирает пот и оценивает колею:
— Сюда бы Лупика на золотом «шевроле».
Шмель передразнивает гонор Макса:
— Четыреста лошадок, шесть секунд до сотни, полный улет!
Мы ржем. На фронте совсем другие ценности. Не красивый автомобиль или показная роскошь, не модные гаджеты или теплые моря, а то, что ты сыт, не замерз и живой.
Шмель хлопает Чеха по плечу:
— Помнишь, как заскочили на автомойку. Не только морду, но и оборудование Лупику помяли.
— От души! — подтверждает Чех.
В глупой выходке ничего смешного, но оба улыбаются. Война делит мир на своих и врагов. Врагов не жалко.
— После драки в клубе? — уточняю я. — Перед отъездом в ЧВК?
— Успели, — подтверждает Шмель.
На душе скребет пьяная кошка. Постыдное воспоминание вдруг возрождается из глубин черной памяти.
7
Дальский вокзал, железнодорожный тупик, паровоз-памятник «Победа». Долгая ночь после драки в ночном клубе продолжается.
Я в паровозной будке с рюкзаком с наспех собранными вещами. Заходит Злата. Она обещала нас проводить в учебный центр ЧВК «Вагнер». Пришла одна. Взволнованная, притихшая, в той же соблазнительной форме проводницы.
Я смотрю ей за спину:
— А где Антон?
— Тоху Денис куда-то увел. Ненадолго.
Ночь. Мы вдвоем очень близко друг к другу. Я слышу ее дыхание и спешу спросить о самом важном:
— Злата, ты будешь ждать меня?
— Я всех буду ждать.
— Меня, как всех?
Злата делает жест, словно вопрос риторический. Она подходит к окну, прижимается лбом и вглядывается в темноту. Мое сердце сжимается от ревности — здесь, в такой же позе она отдавалась Денису. А потом соврала мне, будто ничего и не было.
Жгучая обида требует выхода.
— Я видел тебя здесь с Денисом.
Злата оборачивается. Ее лицо тонет в темноте, но заметно, как глаза блеснули, расширились и прищурились.
— И что? Я клятву верности не давала.
— Почему он? Ведь мы встречались, и я тебе…
Напоминать о заявлении в ЗАГС, которое всегда со мной, стыдно. Наивная влюбленность оглупляет.
Злата не собирается сглаживать ситуацию и не увиливает. Прощание требует откровенности. В ее словах проскальзывает усмешка:
— Почему он… Денис не просит, а берет.
Злата коротко и точно характеризует Шмеля. Он так во всем. Оказывается, и в любви прет напролом. Или в том, что под ней понимает.
Ее слова плескают бензин под закипающий котел моей обиды. И внутренний пар срывает преграды. Жадными руками я хватаю Злату, дергаю на себя и впиваюсь губами в ее губы.
Она выворачивает шею:
— Отпусти!
Что ж, можно и без поцелуев. Злата в форме проводницы меня тоже заводит. Я рывком задираю ее юбку и валю на пол. Помню мысль: хорошо, что она сняла колготки. И бешеное желание пробиться в теплую плоть, где уже побывал Денис. Я тоже возьму без спроса.
Злата отбивается:
— Нет! Отвали! Сейчас придут!
Я разрываю ее трусики, раздвигаю ноги и наваливаюсь всем телом. Ее мольба меня лишь подзадоривает, обнаженная плоть возбуждает. Так, так, так! Злата моя, я достиг тайной мечты. Пусть придут! Пусть увидят! Я беру, а не прошу! Еще, еще, еще!
В какой-то момент Злата перестает отбиваться. Она плачет.
А меня накрывает волна кайфа. Я рычу слова любви:
— Люблю тебя. Люблю! — и чувствую губами ее слезы.
Я затихаю, а Злата вздрагивает от рыданий. Сладкое опустошение оборачивается горечью в душе: что я наделал! Я поднимаюсь, застегиваю джинсы и плюхаюсь на сиденье машиниста. Хочется сжаться до невидимого состояния.
Снаружи слышатся шаги по гравию. Две пары ног поднимаются по железным ступеням. Подавленная Злата встает и оправляет юбку. Она успевает спрятать разорванные трусики, но слезы не в силах остановить.
В будку входят Антон и Денис.
— Ты чего? — Антон пялится на плачущую сестру.
— Там воюют. Возвращайтесь живыми. — Злата выдавливает слова и рыдает в голос.
Антон обнимает сестру. Денис обхватывает их обоих. Я сгораю от стыда и радуюсь, что присоединиться к объятиям четвертому человеку в тесной будке невозможно. Не представляю, как бы Злата отреагировала на мое прикосновение.
Антон утешает сестру обещанием вернуться. Звучит уныло. Денис натужно храбрится. Куда подевалась его самоуверенность?
Такое впечатление, что сейчас наш вожак откажется от опасной затеи. Полчаса назад я бы поддержал такой поворот, но теперь… Если мы останемся в Дальске, как я буду смотреть в глаза Злате? Уж лучше на фронт.
— Нам пора! — решительно заявляю я. — Еще билеты купить. Ну же!
Мы на перроне. Проходящий поезд останавливается на три минуты. Денис и Антон через силу улыбаются, получается плохо. Злата избавилась от слез и словно повзрослела. Женщины быстрее ощущают реальность. На прощание она обнимает каждого, даже меня. Только со мной ее тело каменеет.
— Берегите себя! Я буду ждать! — кричит она уходящему поезду.
Вряд ли эти слова относятся ко мне. Долгие месяцы Злата ждала брата и друга, а выжил только ее насильник.
Как я выжил? Почему остальные погибли? В моих воспоминаниях черный провал.
— Ретроградная амнезия — защитная реакция организма, — констатировал доктор Юрий Николаевич.
От чего я защищаюсь? От собственного страха? Или от ужасной правды? На войне столько ужасного, что я ко всему привык. А правда бывает болезненной и позорной. Неужели, я специально заблокировал память, чтобы не узнать правды?
Нет. Я хочу вспомнить!
В последний день перед роковой ночью, когда все погибли, шел длительный бой. Мы палили из миномета без отдыха, меняли позицию, израсходовали весь боекомплект. Огненный вал позволил оттеснить противника, наши штурмовые отряды ушли на зачистку отвоеванных позиций.
А нам привезли новые мины. Полный грузовик. Да, так и было! Это я помню. А дальше?
Ночь… Я за деревом… Один… Где остальные? И… Ну же, вспоминай!
Трясу головой от досады. Пустота. Будто падаешь в черный колодец и не за что зацепиться. Вот, что означает ретроградная амнезия.
8
«Благодарю за то, что есть. Дай Бог, чтобы всё было хорошо. Спаси и сохрани, — шепчут мои губы и зацикливаются: — Спаси и сохрани, спаси и…»
— Контуженый! Молись про себя.
Я вздрагиваю, открываю глаза. Рассветные лучи солнца заталкивают ошметки ночного мрака под кровати. Раненый боец в больничной пижаме опирается одной рукой на костыль, в другой мнет сигарету. Приходит понимание: я в больнице, страшный взрыв в прошлом. Я спасен и сохранен. Только я. Все мои товарищи погибли.
— Я про себя, — объясняю соседу по палате.
— Спать не даешь, Контуженый. «Спаси сохрани» еще терпимо, но крики: огонь, выстрел! — раненый качает головой и ковыляет из палаты на лестницу покурить.
Когда он возвращается, я подзываю его:
— Друг, выручи. Телефон есть? Мне позвонить надо.
