Петрович собрался быстро. И уже через час ехал в автобусе знакомой, ухабистой дорогой.
…Тонька в тот день рассказывала кладовщицам обо всех звонках по объявлению, о знакомстве с Михаилом.
— Ты ж смотри, Тонька, не соглашайся сразу на близняк! Помурыжь козла, пусть не думает как о дешевке и что он единственный шанс, короче, не вешайся на шею, она у него и без тебя в засосах. Не верь никому!
— Пусть подарки носит, а не отмазывается сраным букетом! Тоже мне хахаль возник, на шоколадку не разорился!
— Тряхни его в кафе по полной программе, но при том, веди себя так, будто одолжение ему делаешь, принимая угощенье. Пусть не думает о тебе как о деревенщине! Держись светской дамой, холодной и недоступной, — учили женщины Тоньку. Та слушала, запоминала. Но пойти на свиданье в назначенное время не смогла. Не вернулся из деревни Петрович, а Тоньке не с кем было оставить Кольку. Она не рисковала бросать его в доме одного и не пошла в кафе.
Мишка позвонил ей через час после бесполезного ожидания и, узнав в чем дело, попросил встречу в доме Тони. Та отложила свидание на пару дней, когда вернется из деревни дед.
Михаил согласился, дал номер телефона, чтобы женщина сама позвонила и сказала, когда ему можно будет придти. Так и условились. Но прошли еще два дня, а Петрович не возвращался из деревни.
— Чего он там засел? Кто деда держит? — думала баба.
— Давно должны были похоронить бабку. Что там случилось? Уж не заболел ли? — тревожилась Тонька, поминутно выглядывая в окно. Она и не приметила, как пристально следит за нею из своего дома Федор. Он не спускал глаз с окон и двора соседского дома и видел, как мечется Тонька, следит за дорогой, за каждым человеком, проходившим мимо ее ворот.
— Хахаля ждет! Того, с цветами! Вот стерва подлая! Уже прокололась! Не успела познакомиться, жопу рвет, ждет его. Ишь бегает к окну поминутно. Не случайно это, видать очень угодил фраер! — злился Федька. И сам себя ловил на подпой мысли, что вот пока не появился у Тоньки тот мужик, баба его не интересовала. Теперь покой потерял, заело самолюбие, какого-то хахаля ему предпочли. Разве не обидно?
— Дурак! Лопух! Ну, зачем она тебе нужна эта корова? Что в ней нашел? Чего следишь? Таких, как эта бочка в каждой подворотне десятками ошивается! Плюнь, забудь! — приказывал себе, отходил от окна матерясь, но сделав круг по- комнате, возвращался обратно.
Словно нарочно или по совпадению, никто не звонил, не делал заказы. Федька мучился без работы, страдал из-за Тоньки, метался по дому, натыкаясь на столы и стулья, ругая все подряд.
— Чего бесишься? Угомонись, не мельтеши перед глазами, — не выдержал Андрей Михайлович. Но Федька не услышал.
Еще бы! Он первым приметил того же мужика, вошедшего в соседский двор, как только он в нем объявился, из дома выскочил Колька и начал гонять во дворе на самокате. Федька в подоконник вцепился:
— Ишь, хахаль в дом, малец во двор, чтобы не мешал! Такие они теперь мамки! Детей только на словах любят! А себя никогда не забывают. Загорелось меж ног, пиши пропало, — обозвал соседку солоно и вышел во двор.
— Колька! Иди ко мне! — позвал пацана. Тот огляделся, головой помотал, мол, не хочу.
— Машину с тобой будем чинить! — позвал, зная Колькину слабину. Тот мигом забыл о самокате, бросил его среди двора, перебежал улицу и с любопытством подошел к соседу:
— А чего в ней сломалось?
— Карбюратор почистить нужно, засорился, мотор не пашет! Поможешь? — глянул на Кольку. У того от счастья дыхание перехватило. Ему дадут что-то сделать в машине. О том он столько мечтал…
Федька усадил пацана рядом, снял карбюратор:
— Гляди сюда! Вот эти жиклеры засорились. Их просифонить надо. Нет! Не иглой, аккуратно продуем, глянь, как надо бережно. Ага, так! Молодец! Во сколько вскочило! Еще! Теперь еще сам продую! Совсем иное дело! Ставь этот на место! Второй давай проверим! — учил мальчишку и вдруг спросил его:
— Колька, а что за дядька к вам пришел?
— Не знаю! Это мамкин дядька. Она с ним дружит. А мы с дедом — нет. Он пока совсем чужой.
— А дед дома?
— Нет, он в деревне. У нас там бабка померла. Вот и поехал хоронить. Уже давно его нету. Мамка боится, чтоб сам не заболел.
— Значит, мамка одна с тем дядькой?
— Ну да! — сопнул Колька и внимательно следил как Федька доставал из карбюратора второй жиклер.
— А этот дядька не обидит мамку?
— Не-ет! Мамка у нас сильная! Она сама умеет морду набить любому!
— Так уж и любому! — не поверил Федька.
— Вчера к ней один дяхон приперся. Такой толстый и лысый, они с мамкой про чего-то говорили. А потом мамка как крикнет ему:
— Вон отсюда, козел!
— Тот колобок не схотел выкатываться. Тогда мамка его за шкирняк во двор выкинула. И пообещала голову на жопу свернуть, если опять придет.
— И зачем она всякую шпану в дом пускает? — поморщился Федька.
— Он не вовсе шпана! Военный! Его полковником зовут! Так знакомился. Я такое имя и не слыхал. Потому колобком назвал.
— А зачем приходил?
— Не знаю. Мамка ничего про него не говорила, только ругалась совсем матом. Мне не велят те словак повторять.
— Ну а нынешний чего пришел?
— Он уже в другой раз! Мишей его звать. Мама: про него пока молчит. И я ничего не знаю.
— Он путевый мужик?
— Не знаю. А конфетов не принес. Все с мамкой говорит. Меня не увидел, я к нему тоже подходить не хочу. Он тоже вовсе чужой. Я с такими не дружу.
— А почему ко мне перестал приходить?
— Наши не велят. Дед тебя ругал. И грозил, если у тебя увидит, ухи оборвет вовсе и самокат спрячет.
— За что осерчали на меня?
— Мамка тебя кобелем звала и сильно плакала! Дед ругался и не велел к вам приходить. Грозился, побить, если в двор покажешься.
— Круто! — усмехнулся Федька. И спросил:
— Наверно мамка папку тебе ищет?
— А разве чужой дяхон может совсем своим папкой стать? — округлились глаза Кольки.
— Случается иногда, если хороший попадется.
— Чужие хорошими не бывают, — ответил мальчишка совсем по взрослому.
— А ты сам кого в папки хочешь?
— Тебя выбрал. Ты совсем свой. Но только не получается, наши не хотят. Один я. А в семье так не бывает. Если папка, его все должны любить. Видно долго будем искать, пока совсем большим сделаюсь. Только зачем взрослому дядьке чужой папка? — смотрел Колька на Федора.
— Давай сюда жиклер вставляй. Да не спеши, бережно ставь на место, — учил Федька.
— Ага! Иль не видишь, дед идет. Вернулся с деревни. Он мне сейчас вставит! — шмыгнул пацан со двора и подскочил к Петровичу, какой и не увидел, откуда выскочил Колька.
Федька облокотился на забор, смотрел на соседа в упор. Поздоровался, спросил старика о здоровье, тот отмахнулся, ответил вяло:
— Какое оно нынче? С похорон вертаюсь, из деревни.
— А чего не сказал? Я бы отвез! Коли на поминки поедете, скажите, подброшу…
— Не надо!
— Почему?
— Дорого берешь за услуги! Не по-людски, не по-соседски эдак! — свернул во двор.
— Петрович! Подожди на пару слов! — окликнул соседа. Тот приостановился, прищурился:
— Чего тебе? — спросил хрипло.
— Поговорить надо…
— Об чем?
— О нас, обо всех…
— Опоздал ты Федька, не об чем брехать. Все ты упустил навовсе. Улетела твоя лебедка, а ить в твоих руках была. Едино, что ты не дорожил. Лучшую искал, ан и эту упустил. Нынче не воротишь. Бабы иными сделались, сами свою судьбу выбирают, не ждут, когда их захотят. Так-то оно повелось в свете. Гля, сколько на нашей улице одиноких лебедей развелось! Целая стая! И все сами по себе живут. Одним несчастьем мечены. А одиночество токмо со смертью дружит, — пошел к крыльцу, сутулясь.
— И у него отставку получил! Вот непруха! Даже в дом не позвал! — обиделся Федька и заметил, что Колька тоже убежал в дом.
