Максим Александрович, вам не хуже меня известно: преступность как явление неискоренима, так же, как неискоренимы людские пороки: жадность, корысть, злоба, зависть. Ее можно только регулировать.
Но «король крыс»… — начал было Лютый. — Зачем было тратить столько сил, времени. Губить человеческие жизни, наконец?!
Коль у нас вновь зашел разговор о крысах, позволю себе продолжить эту тему. — Сняв свои очки в тонкой золотой оправе, говоривший тщательно протер их белоснежным носовым платком и, водрузив на прежнее место, продолжил: — Действительно, крысы очень умные, злые, живучие, а главное, — коварные твари. Зато годятся для опытов.
Имеете в виду наш последний опыт по созданию крысиного «короля»?
Не только. — Небрежно щелкнув зажигалкой, Прокурор прикурил. — Сравнительно недавно мне на глаза попалась научно–популярная статья: описание эксперимента на грызунах. Так вот: подопытных крыс делили на три группы. Первую помещали в темный металлический ящик и пропускали через него электрические разряды: подопытные крысы навсегда запомнили ужас и боль, связанные с темнотой в ящике. Когда их детей загоняли в темный ящик, но уже не третируя электричеством, крысеныши бесновались точно так же, как и их родители: в их мозгу под действием субстрата, выработанного организмом родителей, произошла функциональная перестройка памяти. В кровь третьей группы — совершенно посторонних крыс — ввели вытяжку из крови второго поколения. И что бы вы думали? Они мучились в темном ящике так же, как и дети первых. Да, преступность неискоренима, как ни печально, но мы должны воспринимать это как данность. Однако наш эксперимент по созданию «короля крыс» не прошел даром: теперь любой бандит триста раз подумает, вспомнив бесславный конец сабуровской мафиозной империи, прежде чем пойти на откровенный беспредел. Увидите, теперь беспределу конец. За последний год мы с вами привили им ген ужаса, и память о бесславной кончине сабуровских будет подсознательно парализовать остальных.
Лютый лишь пожал плечами — несомненно, он не разделял подобную точку зрения, но вступать в теоретические диспуты Нечаеву вовсе не хотелось.
Некоторое время оба молчали — Максим то и дело бросал взгляды на Прокурора.
Вы хотите спросить о том парне, с которым вступили в поединок в квартире погибшего Петрова? — догадался тот.
Да, — кивнул Максим.
Ничего нового, кроме того, что мне еще раньше удалось выяснить: его прозвище — Бешеный. Ни фамилии, ни имени, ни других данных. Судя по всему, он чей‑то весьма тонко законспирированный агент.
Вы хотите сказать, что не знаете, кто за ним стоит? — удивился Лютый.
Я не Бог и потому не всеведущ, — развел руками Прокурор, не желая делиться с ним своими догадками: ему в какой‑то момент показалось, что за Бешеным стоит генерал Богомолов, но догадки не факты, а потому он просто добавил: — Во всяком случае, есть основания, хоть и небольшие, предполагать, что он работает на нашей стороне и делает то, что делаем мы: борется со всякой мразью.
Если мы делали одно общее дело, находясь, по сути, по разные стороны баррикад, не проще ли заниматься этим плечом к плечу?
Может быть, и проще, — пустив колечко дыма, любезно улыбнулся Прокурор. — А может, сложней. Это будет зависеть от вас. Точнее, от вашей роли в будущей операции, о ней мне и хотелось бы с вами побеседовать.
Лютый нахмурился:
Какой еще операции? И почему вы с такой уверенностью, как о свершившемся факте, говорите о моем в ней участии?
А вот об этом мы с вами сейчас и потолкуем.
