Ознакомительная версия.
Чего еще, по правде говоря, бояться нам, цивилизованным и современным, давно не страшащимся ни дьявола, ни Бога. — Глостер глупо и принужденно хмыкнул:
— Мы, цари природы, — боимся червей! — Он закрыл глаза, устало провел ладонями по лицу, спросил Алю тихо, вкрадчиво:
— Тебе страшно жить?
— Я хочу еще выпить.
— Тебе страшно… — удовлетворенно кивнул Глостер. Всем страшно.
Этот Глостер был прав: ей было не просто страшно ей было жутко до колик, и никакой алкоголь не помогал, он только застилал сдерживаемыми слезами все сущее вокруг, но вот превратить эту реальность в кошмарный сон, заставить исчезнуть с тем, чтобы девушка проснулась… Проснулась… Где?.. В гостиничном номере в Приморске? Дома в Княжинске? И где ее дом на самом деле? Или — его у нее никогда не было, и все, что случилось с нею с самого рождения, — всего лишь бред, жалкая прихоть какого-то из падших ангелов, решившего хоть так развеять скуку этой жизни, пока не пришло время вечной смерти?..
Мысли эти неслись, ускоренные алкоголем, но и им Аля была рада: лучше уж мысли, чем те самые «виденья гробовые», которые так умело вызвал в ней этот «черный человек»… Или — что-то его напугало или унизило когда-то давно так, что с тех пор он пережигает этот свой страх и унижение в пламени чужих страхов, чужих унижений, чужих жизней… И — что? Пожалеть его теперь?
А Глостер тем временем спокойно отхлебнул виски и. приподняв бровки, сделался похожим на иноземную куклу-марионетку и затянул нарочито гнусавоватым тоном усталого и расстроенного механического фортепиано:
— Твой дружок Маэстро сумел ускользнуть. Каким чудом ему это удалось — не знаю. Но он исчеэ. Из-под пулеметного огня.. — Глостер закатил глаза, вздохнул:
— По-правде сказать, все мы думали, что он давно играет свои игры далеко отсюда, в мире теней… Но призрак восстал и очень мешает… Нет, не скажу, что он мешает живым, кто назовет живым Лира? Но… Маэстро мешает нашим мирским владыкам делать свою игру по поводу смерти. — Глостер скривился:
— А когда игра была другой? Людям нравится только вот эта, кровавая.
Глостер снова поднял свой бокал, отхлебнул, опустил глаза долу.
— Кажется, я уже упоминал Фрейда? — Он обвел глазами комнату. — Тут до меня квартировал сибаритствующий хазарин по прозвищу Ричард, ныне покойный…
Большой был до наук и других хитрых штучек охотник… — Глостер, не торопясь, встал из кресла, подошел к шкафу, выудил книжку в темно-синей обложке, открыл, полистал. — Ага, Фрейд. Так вот, как заметил этот дотошный еврейчонок, «мы бы не возражали против смерти, если бы она не полагала конец жизни». Каково? «Жизнь теряет содержательность и интерес, когда из жизненной борьбы исключена наивысшая ставка, то есть сама жизнь». Банально? Еще как! Верно? Абсолютно. А вот еще…
«В области вымысла мы находим то разнообразие жизней, в котором испытываем потребность». Ну да, в кино, в книгах, & легендах, в мифах людишки с удовольствием и восторгом умирают с одними из героев, но — понарошку… Жаль, что с другими — так же, понарошку, живут… Продолжая гнить в своих постылых клетушках, по странной прихоти архитекторов называемых квартирками. — Глостер вздохнул непритворно печально, произнес тихо:
— А впрочем… прав был Фрейд.
Жизнь этих людей была бы вполне сносной, кабы не смерть. — Помолчал, добавил:
— Да и наша тоже. Выпьешь еще?
Аля пожала плечами, подняла голову и произнесла-хрипло, слыша свой голос слоено со стороны:
— Почему нет? Лучше быть пьяной, чем мертвой! Глостер расхохотался, присел рядом, бесцеремонно, по-хозяйски положил ладонь на голое колено девушки, повел по внутренней стороме бедра вверх. Аля застыла, чувствуя, как слезы снова закипают на глазах, а где-то в душе ледяным туманом клубится ярость… Больше она не думала ни о чем! Рука сама собою кошачьей лапой метнулась ж лицу мужчины, ногти царапнули по коже, оставляя рельефный кровяной след. Девушка готова была уже нанести удар кулаком с левой, но Глостер оказался быстрей. Он .цепко перехватил запястье девушки так, что кисть разом побелела, вывернул руку, толкнул Алю назад, на диван. Девушка одним движением подтянула спутанные ноги к животу и, выгнувшись, попыталась пятками ударять мужчину в лицо. Удар пришелся вскользь, Глостер ушел уклоном, рывком схватил Алю за волосы, притянул к себе.
Глаза его горели азартом и восторгом:
— Кровь! Кровь бунтует! Кровь! — Глостер хлестнул дважды Алю по щекам, наотмашь, снова толкнул на диван и теперь смотрел на нее с восхищенной яростью зверя. — Чудо что ты за девка! Чудо! Я не ошибся! За такой Маэстро приползет…
И — найдет свою смерть и свой покой! С этого благословенного берега уйдет только один из лас. — Глостер плеснул на ладонь водки, промокнул царапину, поморщился… Не глядя бросил девушке покрывало. — В тебе есть грация дикой кошки, но что такое любовь в сравнении со смертью? Там результат — легкое мгновенное содрогание, здесь — восторг перед непознаваемым! Восторг!
Аля, полуоглушенная ударами, сначала слабо понимала, о чем это он.
Единственное слово, которое болталось в голове, было простым: «Безумец. Он настоящий безумец». Ярость мешалась с болью, девушка закуталась в покрывало, подняла лицо… Что-то было в ее взгляде такое, что заставило Глостера даже не замолчать — заткнуться на полуслове.
— У тебя такай взгляд, словно ты хочешь меня убить, — проговорил он очень медленно и очень четко.
— Да. Хочу. Очень хочу. Но не смогу. — произнесла Аля и сама не узнала своего голоса: таким он был хриплым и чужим.
— Ты человеколюбива?
— Тебя убьет Маэстро.
— Вот как? И ты этому будешь рада? Аля пожала плечами.
— А если удача будет не на его стороне?
— Маэстро тебе не победить. Никогда.
— Ну? Что ты замолчала! Договаривай! Мне его не победить… Почему?! Ты ведь знаешь почему! — Голос Глостера стал высоким, как скрежет железа по стеклу, и к концу фразы вообще сорвался на истеричный визг, словно лай оголтелой балованной болонки, которой в благородном подъезде прищемили лапу полутонной дверью. — Ты ведь знаешь, да?.. Потому что у него… договор со смертью?!
Аля промолчала.
— Ну что ж… Даже если и так, — неожиданно спокойно констатировал Глостер после минутной паузы, за это время или совершенно успокоившись, или — приняв для себя какое-то решение. Ухмыльнулся:
— Но это не значит, что я не смогу его убить. Ведь смерть — дама переменчивая… Сегодня одного любит, завтра — к другому благоволит… Впрочем, даже в смерти есть что-то хорошее. Тот из нас, кто умрет сегодня, не состарится никогда. «Давай вечером умрем весело…» — замурлыкал Глостер вполне жизнерадостно, с удобством устроился в кресле и как ни в чем не бывало отхлебнул из бокала. — Чтобы у тебя не осталось иллюзий, красавица… Тебе рассказать, кто такой Маэстро? Демон? Герой? Демиург? Как бы не так! Фигляр, актеришка, превративший свою жизнь в жестокую балаганную пьесу… «Весь мир театр, и люди в нем — актеры…» Вот только умирают в этом балагане по-настоящему! Дьявол!
Глостер зачиркал кремнем зажигалки, пытаясь прикурить, но это ему все не удавалось. Он пробежал взглядом по полкам, увидел коробок длинных сувенирных спичек, одним движением выскочил из кресла, словно вытолкнутый пружиной болванчик, подошел к секретеру, схватил коробку, прикурил, затянулся с видимым наслаждением, застыл, перехватил за остывшую головку, с удовольствием наблюдая за огнем, пока спичка не сгорела дотла, превратившись в скрюченную черную каргу… Перетер остов большим и указательным пальцами в труху, сдунул остатки сажи.
— Вот и вся жизнь… Без прикрас. А иллюзии… Все иллюзии лепятся в Голливуде, особенно по поводу смерти! Все! Даже мода на убийство. Как говорят?
«Это только кино». Кино. Там — чистенькие агенты и агентессы, компьютеры, обеспечение… И это — война?.. Чушь, вонючая собачья чушь! Сначала бывает дерьмо, и ничего, кроме дерьма! И выживает в нем самый гнусный червь из тех, что рождены под солнцем, луной или звездами! Тот, что может слиться с окружающей грязью, стать тленом, пустотой, ничем. Только он выживает! Зачем? Чтобы жить с психологией выползка?.. Вернее — с психопатией змея?.. С навязчивым страхом смерти и желанием ею повелевать! Ибо это — единственный способ ей хоть как-то противиться!
Маэстро — выжил, и ты думаешь, он другой? Этакий полубезумный, но благородный Гамлет?.. Как бы не так! Да его давно не интересует ничто в этом мире, даже власть! Он забавляется только смертью! И ты еще смеешь надеяться на этого жестокого шута, на этого палача из бродвейского мюзикла?
На лбу Глостера выступил пот, глаза лихорадочно заблестели. Он опустился в кресло, прикурил очередную сигарету, произнес гораздо медленнее, словно за несколько последних часов устал больше, чем за всю жизнь:
— Забавы со смертью… А кто из людей не забавлялся ею? Все в мечтах только и делают, что примеривают смерть — сначала на недругов, потом на друзей и близких, потом на себя… Одни — из жалости к себе, другие — из неутоленного тщеславия… Игра такая у нас, нелюбимых обезьянок Господа Бога… выродков животного племени… Ты хоть знаешь, что наши ближайшие сородичи, шимпанзе, единственные изо всех животных ведут друг с другом продуманные войны на уничтожение и убивают друг друга из чувства мести или зависти?! А человек? В свое время хилый духом ницшеанец Максим Горький возглашал с самоуверенностью посредственности: «Человек — это звучит гордо!» А по Шекспиру?.. «Ведь даже дикий зверь имеет жалость! Я — жалости лишен. Так я-не зверь!» Человек…
Ознакомительная версия.
