Если Кармела с ними, то она уже объяснила им, что я сам себя загнал в угол. Впрочем, они и сами могли допетрить, если кто-то бывал в доме раньше. А поэтому они сейчас держат под прицелом все три «моих» окна: два на той стене, что обращена к воротам, и одно на торцевой. Но для этого нужны минимум двое. Третий обязательно нужен у входной двери. При этом желательно, чтобы он мог простреливать дверной проем на втором этаже, а раз так, то стоять может у левой лестницы… Если они этого не сделали, поскольку внизу сейчас пожарчик разгорается, то я смогу перебежать через коридор второго этажа на противоположный конец дома… А дальше что? Остаются еще двое — если они есть в натуре, — которые отслеживают две оставшиеся стены. И, может быть, Таня-Кармела.
Но не ждать же, покуда разгорятся перекрытия и огонь покажется из-под пола! Дым и так уже начал просачиваться сюда, в спальню. Я поглядел на окна. Те, что закрыты, выходят на ворота. То, что в торцевой стене, открыто, видимо, Толян с Танечкой проветривали после ночного баловства… Я стал припоминать, что там с торцевой стены, на дворе. Плохо помнил — ночью приехали, вроде бы там сад был. Деревья какие-то, точно. Но от стены далеко, и невысокие. Боец, который эту стену караулит, может быть под стеной, хотя это дело рискованное. Гранату они уже от меня получили, а о том, что граната не одна, могли у Кармелы спросить. Поэтому мужик скорее всего отошел куда-то к деревьям и там укрылся.
И тут я стал прикидывать, что сейчас чует тот, кто следит за торцевой стеной и открытым окном. Вперился в него, в это окно, ждет — не мелькнет ли чего? Проверим.
Сняв с кровати подушку, я ползком приблизился к окну и махнул ею так, чтоб ее увидели. Стрекануло! Я шарахнулся в простенок. Пацан попался с реакцией. Будь я на месте подушки, мне бы четыре пульки досталось. Отшвырнув распоротую подушку, из которой пух полетел, я выдернул чеку из второй гранаты и кинул ее в окно примерно под тем же углом, под каким пули полоснули подушку.
На сей раз я не ждал три секунды, а бросил гранату сразу же. Пока она летела, мне подвернулся под руку стул. И то ли РНС подсказала, то ли сам додул, но я еще до взрыва метнул этот стул в одно из окон» выходивших на ворота. Дзынь! Осколки стекла посыпались наружу, во двор и внутрь комнаты.
И вот тут-то грохнуло! Дом чуть тряхнуло, сыпанули остатки стекол из разбитого окна, по стене с мяуканьем зарикошетили осколки, выдирая куски кирпича.
Когда-то меня учили прыгать в окно рыбкой, держа автомат перед грудью, и, сделав кульбит в воздухе, приземляться на две подогнутые ноги. Учили, но прыгать так со второго этажа мне еще не приходилось.
Прыгнул очертя голову, креститься некогда было, да и руки автоматом заняты. Не помню, рассчитывал вперед или все уже задним числом пришло в голову, когда размышлял над тем, почему остался жив, не напоролся на пулю и не свернул себе шею. Два раза земля и небо менялись местами, в ушах шуршал воздух, а в голове что-то мигало и моталось, прежде чем стоптанные каблучишки ботинок цыгана Степаныча вмялись в картофельную гряду, с хрустом раздавив недоспелые клубеньки. А тот парень в ветровке, что еще не сумел очухаться от гранатного взрыва, вдавившего его в грядку воздушной волной, успел только поднять из ботвы перемазанное землей лицо, белое и испуганное, с выпученными глазами. Вот в это лицо он и получил короткую, на два патрона, очередь. Одну пулю в щеку, другую — прямо в глаз. Дальше я не интересовался, потому что мне надо было падать. И вовремя я упал под яблони, в грядки, потому что уже через пару секунд несколько очередей простучали от крыльца, и тяжелая ветка с белым наливом грохнулась мне на спину. Хорошие яблочки растил Толян, только вот кому они теперь достанутся?
Сквозь ботву я увидел, что те, кто с досады послал по мне очереди наугад, вовсе не помышляют о том, чтобы сводить со мной счеты. Они, пригнувшись, убегали к «Ниссану», капот которого торчал из-за крыльца. Грех было не чесануть им в спину! Одного подсекло сразу же, другой шмякнулся, уже ухватившись рукой за дверцу, и, падая, открыл ее…
Все? Обсчитаться было нельзя. Очень хотелось верить, что никого больше нет, но и получить пулю от самоуспокоения не улыбалось. А над домом уже вовсю струился дым. Правда, горело в основном с противоположной от ворот стороны здания. Там, внутри, оставалось еще максимум трое живых, если они не подкарауливали меня во дворе. Наверно, я перебдил, но перебдить всегда лучше, чем недобдить. Сперва я отполз по грядке туда, где лежал парень с вытекшим глазом и выломанным затылком. У него один магазин был в автомате, а другой за ремнем… Я пошевелил его, стараясь, чтоб из ботвы виделся он, а не я. Но никто не стрелял. Магазин, который я отсоединил от автомата покойного, был почти пуст, в нем оставалось три патрона, и еще один я добыл, передернув затвор, — опять шевеление ботвы не могло пройти незамеченным, но никто даже и не думал меня обстреливать.
И все-таки подниматься я не спешил. Быть разумным трусом всегда приятнее, чем дохлым храбрецом. Именно такой, разумно-трусоватый, товарищ мог выжить среди моих сегодняшних собеседников, дать мне уверовать в мою безопасность. А когда я подставлюсь — положить меня в упор.
По грядке, примазываясь к земле, поглядывая на всякий случай во все стороны, даже на окошко, из которого сам только что выпрыгнул, я прополз вдоль торцевой стены дома. Противоположная от ворот стена была в огне. Пламя рвалось из всех окон первого этажа, его засасывало в окна второго. Желтоватый дым уже столбом тянулся вверх. Я рискнул и пробежал вдоль этой стены, шарахаясь от огненных языков, глянул за угол — никого. Здесь никакой растительности не было, между забором и стеной — ровное место. До следующего угла добежал спокойно, хотя пару раз и оглянулся. Осторожненько, сперва высунув ствол и лишь потом — часть головы, посмотрел в ту сторону, где располагалось крыльцо, и стоял «Ниссан-Патрол». Перебегал я к джипу еще волнуясь, но когда, выглянув из-за запасного колеса, подвешенного на заду «Ниссана», увидел тех двоих, понял, что они уже не проблема.
Можно было прямо тут же садиться и гнать отсюда куда-нибудь, лишь бы подальше. Пожар в конце концов не заметить нельзя. Сколь бы ни были трусоваты местные, а все-таки пожарников вызовут. А заодно, может, и милицию побеспокоят. Хотя потом наверняка будут отнекиваться и говорить, что пожар видели, а стрельбы и взрывов не слышали.
Но меня, уже уверовавшего в успех, вдруг дернуло: «Забери скрипку и погляди, что с Кармелой». Это была РНС собственной персоной.
Двери были снесены с петель то ли взрывом моей гранаты, то ли теми, в кого эта граната полетела. Дыму в прихожей было уже много, но запаха крови этот дым перебить не мог.
Теперь я мог быть совсем спокоен. Толян, Алмаз, два джампо-алмазовских боевика и три собаки были мертвы. Граната рванула очень удачно — в самом низу правой от входа лестницы. Парень, поднимавшийся по ней, лежал поверх собачьих туш. Сколько осколков он получил и долго ли промучился, я мог только догадываться, но ветровка его и брюки превратились в кровавые лохмотья. Второй, прикрывавший его огнем от левой лестницы, получил только один осколок — под кадык и навзничь валялся поверх Толяна. Толяну и Алмазу тоже досталось «лимонных долек», но они их уже не беспокоили.
А вот Кармела, хоть и висела на скованных руках — никто ее вопреки моим прикидам освобождать не собирался, — была жива. Осколки сшибли несколько балясин на обеих лестницах, пробили несколько ступенек, но ее не задели. Она дышала, хотя контузию от гранаты получила, а кроме того, уже здорово наглоталась дыма.
Ключик от наручников пригодился. Я отстегнул Кармелу от балясины, мешком взвалил на плечи и вынес во двор. Оставить ее на воздухе с освобожденными руками? Рискованно. Она могла и прикидываться, а автоматы убитых у «Ниссана» джамповцев были совсем рядом. И я решил отдать ей должок: дотянул до «уазика», пристегнул к той же дуге тента и оставил так повисеть. Правда, опустил боковые стекла, чтобы не окочурилась без свежего воздуха. А сам ринулся наверх — за скрипкой и «винторезом».
Подниматься пришлось, перелезая через трупы собак и искромсанного осколками боевичка. От угара можно было сдохнуть, воздух нагрелся до полсотни градусов, а то и выше. Кроме того, я как-то позабыл, что на совесть завалил дверь изнутри.
Матерясь и задыхаясь, я изо всех сил стал долбить дверь прикладом. Не знаю, на каком ударе она проломилась, но я все же сумел протиснуться в комнату, отвалить гардероб и отодвинуть кровать. Здесь было столько дыма, что я едва вытерпел секунд десять, которых хватило на то, чтобы схватить Танину сумку и футляр с «винторезом». Доски пола уже начали гореть, и, задержись я на секунду, мне бы уже не выскочить. Едва я свалился по лестнице и вылетел на крыльцо, как из кладовки, в которой мне пришлось провести ночь, рвануло такое тугое пламя, что попади я под него — угольки бы остались.
