В то время, когда Гримальди рвал небеса со скоростью, превышающей в полтора раза скорость звука, из Пентагона было отправлено краткое шифрованное сообщение, переданное в режиме сверхбыстродействия на орбиту спутника связи, который, в свою очередь, уже передал его адресату.
Буквально в считанные секунды оно было принято соответствующим узлом связи и тут же записано на пленку. Через несколько минут оно было расшифровано, вложено в конверт и доставлено лично командиру авиабазы.
Расшифрованное сообщение имело следующий вид.
«Кому: Командиру а. б. «Говард», зона Панамского канала.
Вам дается разрешение на самом высоком уровне оказывать любую помощь, в том числе и материально-техническую, если ее запросит агент фермы «Стоуни Мэн Фарм», который сейчас вылетел к вам на реактивном самолете ВМС тчк. Задача: обеспечить действия «Стоуни Мэн-один» с целью спасения «Лакония Корпо-рейшен». От вас требуется максимальное содействие. Прошу подтвердить получение и исполнение данной РДО.»
Приказ был подписан генералом с четырьмя большими звездами на погонах.
Все утро ураган угрожающе смещался к югу и чуть-чуть к западу по огромной дуге, сжимаясь к центру, что было связано с собственным вращением Земли. По мере того, как ядро урагана уплотнялось, скорость ветра на внешней орбите возрастала.
На расстоянии в несколько сотен миль от центра урагана ветры достигли узкого перешейка Панамского канала. Масса облаков сгустилась. Полил дождь — сначала легкий, который смочил почву и закрыл солнце.
Ближе к центру шторма, над маленькими островками и отмелями, скорость ветра превысила сто пятьдесят миль в час, гул стоял такой, будто в воздухе одновременно находились тысячи взбесившихся поршневых самолетов. Пальмы вырывались с корнем из земли, как будто бы они росли в рыхлом песке, их корни торчали наружу, а тяжелые стволы взлетали в воздух, как спички.
Там, где проходили ветры и дождь, не оставалось ничего живого. Только порывы осатаневшего шторма и слепые в своей ярости ливневые потоки дождя.
Центр чудовищного шторма двигался на юго-юго-запад со скоростью, при которой он утром следующего дня обрушится всей своей силой на Панамский перешеек. Он направлялся прямо туда, где сейчас, скорчившись в укрытии, на расстоянии нескольких ярдов от проволочного заграждения находился Мак Болан.
Сейчас его отделяло от бессильно повисшего тела Лаконии не более восьмидесяти ярдов. Это было вполне в пределах точной стрельбы из М6 3А1 «Стоунер». Приказы были предельно четки. Они не оставляли Волану никакого выбора.
Никто в вашингтонской Стране Чудес, включая, конечно, Хэла Броньолу, не мог ожидать от него, что он предпримет самоубийственное нападение на лагерь с целью освобождения тайного агента. Следовательно… — …ликвидировать его!
«Стоунер» был у него в руках. Он приставил оружие к плечу и прицелился в фигуру, распятую у стены.
Девушка ушла, Лакония снова впал в беспамятство. Его тело бессильно обмякло и держалось на весу только за счет болтов, ввернутых в бетонную стену.
Слабое нажатие пальца на спусковой крючок — и Лакония никогда не узнает, чья пуля пригвоздила его к стене, заставив перейти в состояние вечной и более глубокой темноты, чем та, в которой он пребывал сейчас.
Черт возьми, Болан, возможно, даже окажет этим самым ему услугу. Только одному Богу известно, каким пыткам подвергали его эти подонки — террористы и как долго он еще может протянуть, даже если его и спасут.
Но Палач так и не нажал курок.
С самой первой минуты Болан знал, что он ликвидирует Лаконию. Но пусть тот живет хотя бы до тех пор, пока Мак не сделает все возможное, чтобы спасти попавшего в беду агента.
А ведь это меняло дело, не так ли?
Великан угрюмо ухмыльнулся. Информация. Анализ. Решение. Да. Последовательность выдерживалась.
Но кто, черт возьми, сказал, что конечное решение должно основываться на логике? Для Мак Болана при принятии решения было важнее нечто, стоящее выше формальной логики. Что-то, что можно было назвать высшей моралью. Мораль, согласно которой жил Болан и за которую он, возможно, однажды погибнет. Мораль, которая гласила, что жизнь человека священна и не должна отбираться у него по чьей-то прихоти, особенно если он сражался на твоей стороне за идеалы, в которые ты верил.
Болан опустил «Стоунер». Он отполз назад, почти по-рачьи, с тем чтобы продолжить осмотр лагеря с левой стороны.
Он видел грозовую темноту, которая сменила яркий солнечный свет, и знал, что это объясняется приближающимся ураганом, о котором его предупредили морские летчики.
Мак подумал о том, не помешает ли ураган его попытке спасти пленника. И о том, останется ли в живых Лакония, когда он предпримет эту попытку.
После этого он одним усилием изгнал все эти ненужные мысли из головы и сосредоточился на том, чтобы как можно внимательнее изучить лагерь противника.
Хорошо. Лакония должен был быть спасен.
А это означало, что Болан должен был определить маршрут безопасного отхода из лагеря до той точки, в которой была назначена встреча на следующее утро с вертолетом ВМС.
А также и запасной путь отхода на тот случай, если основной по какой-то причине будет невозможно использовать.
Было десять тридцать, когда он снова вполз в кусты вдали от плато, на котором арабы разбили свой лагерь. Остальную часть утра и весь полдень он посвятил широкомасштабной разведке близлежащей местности.
Незадолго до захода солнца, находясь на удалении где-то в полмиле от места встречи, он обнаружил кое-что обнадеживающее. В конце короткой просеки виднелась небольшая покрытая тростником хижина, которая была, правда, сильно разрушена. Соблюдая осторожность, Бодан обошел ее вокруг, обнаружив, что к ней с разных сторон вели несколько тропинок.
Эти тропинки заросли кустарником и травой. Похоже, что по ним не ходили несколько месяцев. С одной стороны хижины находилась кладка обожженных поленьев.
Со «Стоунером» в руках и в состоянии полной боевой готовности Болан приблизился к строению. Оно было пусто и мрачно выглядело внутри. По углам висела паутина. Хижина угольщика, который здесь не появлялся уже несколько недель, а может и месяцев.
Болан улыбнулся про себя. Сгодится. Штаб-квартира Бодана. Ну, ему во Вьетнаме приходилось довольствоваться и худшим. По меньшей мере, ему удастся уберечься от легкого дождя, который в это время начал капать из сгущавшихся туч.
Он взглянул на ручные часы. Семь тридцать. День прошел очень быстро, но не напрасно. Начиная от гравийной дороги, которую бульдозер выровнял на протяжении двух миль вдоль склона горы по периметру лагеря, великан узнал местность досконально.
Его интересовало, знал ли противник местность так же хорошо, как он.
Хатиб аль Сулейман был один в домике, который одновременно служил ему и офисом, и квартирой. Он спал на узкой кушетке, стоявшей в углу комнаты. Три доски на козлах служили ему в качестве письменного стола.
Ахмад и Фуад находились в бетонном здании, программируя окончательные данные, которые они должны были вложить в большие компьютеры.
И только Аллаху было известно, где в это время находилась Сорайя, подумал Хатиб. В девку вселился какой-то черт. Она уже не была той самой темпераментной ливанкой с горящими глазами, какой он знал ее последние два года. Что-то изменилось с тех пор, когда они поймали этого неверного, американского шпиона, и Ахмад стал обрабатывать его.
Грубо выругавшись, он заставил себя прекратить думать о ней. У него на сегодня были запланированы более важные дела. Завтра настанет день кульминации всех их усилий, всех их планов. И когда все кончится, имя Хатиба аль Сулеймана прогремит по всему миру!
При этой мысли он улыбнулся.
Хатиб аль Сулейман, двадцати девяти лет, родился в районе Газа, в семье палестинских беженцев, которые позднее переехали в Сирию.
О, он хорошо запомнил эти годы. Он помнил, как рос вечно голодным ребенком, которого учили в тесных вонючих клетушках — их стыдно было назвать классными помещениями. Одновременно с обучением читать и писать по-арабски он учился ненавидеть израильтян.
Он научился не только тому, чему его обучали седобородые муллы, а и тому, как надо стрелять из различного оружия.
К тому времени, когда ему исполнилось десять лет, федаины научили его, как надо целиться и стрелять из автомата Калашникова АК-4 7 и разбирать и собирать его в считанные минуты.
В четырнадцать лет он в первый раз в жизни участвовал в вылазке на Голанские высоты. Насколько он помнил, их было пять человек, но из всех он был единственным, кто вернулся. Обитатели кибуца были настороже и убили остальных. Возвратился только Хатиб. Он вернулся оттуда, бахвалясь тем, что он расправился с тремя людьми. Тот факт, что двое из его жертв были дети, а третья — старая женщина, он умолчал.
